Шесть тысяч мыслей Лины Коваль

В общем, когда я после школы добежала до фонтана, я и представить себе не могла, куда мы пойдем. Мама, с улыбкой Софи Марсо, в клетчатом пальто, берете и новеньких вишневых перчатках, была неотразима. Она тут же сообщила, что идем мы в мастерскую к художнику, что через десять дней у него выставка и он просит помочь отобрать картины.

Так я оказалась посреди большой квадратной комнаты с запахом свежей краски, растворителей, спирта и лакированного дерева. Картины стояли у стен, лежали на полу, а Игорь-художник ходил туда-сюда и недовольно их осматривал.

– Так, давайте разделимся, – вдруг громко сказал он. Или мне показалось, что громко, просто в этой комнате любое слово звучало очень значительно. – Лина берет на себя угол с розами, Анюта – стену с лодками, а я – все остальное. Согласны?

– Согласны! – решительно воскликнула мама, которую Анютой называла только бабушка, да и то в детстве, а все остальные – Анной или Анной Викторовной.

Я встала в свой угол и начала критически изучать каждый лепесток на сероватых холстах. Если не приглядываться, то это были совершенно одинаковые розы – по одной штуке на картину. Но, как объяснил Игорь, в этом и была загадка «розовой» серии – показать, что цветов, как и людей, одинаковых не бывает.

Я отходила на три метра назад, подходила вплотную и никак не могла выбрать двенадцать роз из девятнадцати. Это оказалось потяжелее, чем выискивать в подвале вещицы для музея. Мама в это время сидела на стуле перед «лодочной» серией и выбирала десять перевернутых лодок из пятнадцати. С лодками была та же история, что и с розами: вроде бы одинаковые, а присмотришься – разные.

– Может быть, оставить все пятнадцать?.. – услышала я мамин робкий голос. – Они все хороши, выбрать невозможно…

– Если бы можно было пятнадцать, я бы не просил тебя выбрать, – опять громко прозвучал художник. – Смотри лучше. Вглубь. В самую сердцевину. И сразу увидишь лишние холсты.

Тогда я подумала: хорошенькое будет дело, если мы не сможем ему помочь. И стала смотреть вглубь, в самую сердцевину. Поднимаюсь по стеблю и останавливаюсь на темно-красном бутоне. Гипнотизирую его, пока лепестки не начинают сами по себе вздрагивать, словно от ветра.

Так я узнала секрет «розовой» серии. Только двенадцать из девятнадцати розовых бутонов могли еле заметно дрожать. Остальные семь были обычными нарисованными розами. Интересно, а Игорь их так же проверял? Откуда он взял, что настоящих только двенадцать?..

– Ну, что тут у тебя, – подходит ко мне Игорь, когда я ставлю двенадцать живых роз в одно место. – Хороший нюх, – радуется он. – У тебя есть способности.

– Они просто живые. А те – нарисованные, – говорю я.

– Да, пожалуй.

– А как быть с лодками? – спрашивает мама. – Тоже искать живые?

И мы идем к стене, где пятнадцать лодок лежат перевернутые на песке.

Я сразу действую, как с розами: останавливаюсь перед каждым холстом и ввинчиваюсь взглядом вглубь. Не знаю, чего я жду. Может, жук откуда-нибудь выползет или чайка на правильные лодки сядет. Но никто не выползает и не садится. Никакого шевеления, только на песке поблескивает речная галька. И пахнет уже не краской, а рекой и водорослями.

– Мне нравятся те, где небо темнее, – говорит мама. – Но их только шесть.

Я стала смотреть на небо. На одних картинах оно было светлым, на других чуть темнее. И тут я увидела облако. Даже не облако, а две волнистые линии, еле заметные, будто их нечаянно посадили на голубой фон.

– Смотрите, облако! – опережает меня мама. – Я его раньше не видела!

– Где? – спрашивает Игорь.

– Да вот же! Две черточки, прямо над лодкой!

– А, это. Да, что-то похожее на облако…

– Что значит «похожее»? – удивляется мама. – Это кто рисовал – ты или не ты?!

– Я. Но не помню, чтобы рисовал эти линии.

– Что же они, сами здесь появились?

– Не знаю. Смотри, они же на всех пятнадцати картинах, а мне нужно десять.

– Значит, возьми все пятнадцать!

– Зачем?

– Ну, облако же везде есть, вот и возьми все!

– Да при чем здесь облако? У меня места не хватит на пятнадцать лодок. У меня же не галерея, а мастерская!

– Тогда зачем ты рисовал пятнадцать, если надо только десять?

– Хорошо, в следующий раз нарисую десять!

И тут меня осенило. Нужно взять холсты с плывущим облаком. Что оно где-то плывет, а где-то стоит на месте, я не сомневалась. Это, как говорит Кира, из разряда необъяснимого. Когда тебе кажется, что точно знаешь, а доказать ничего не можешь, будь уверен, тебя пронзил «разряд необъяснимого». Делай то, что этот разряд подсказывает, и не ошибешься.

– Давайте искать облака, которые плывут, – говорю я.

– Плывут?.. – спрашивает с сомнением мама. – Как это?

– А вот так, – говорю, – смотришь на лодку, потом на облако. Если поплывет – значит, надо брать.

– Давайте попробуем, – соглашается Игорь. – Все равно идей больше нет.

– Только надо уши руками зажать. Чтобы посторонние звуки не мешали, – командую я для важности. И сразу ладонями уши закрыла. Мама с Игорем посмотрели на меня, потом друг на друга – и тоже руки к ушам приложили.

Стоим, на лодки смотрим. Тишину слушаем. Точнее, не тишину, а шум. Будто где-то вдалеке дождь идет или море шумит, а ты сидишь на даче, тыквенные семечки перебираешь. Вот и стемнело уже, а там, вдалеке, все шумит и шумит…

Первое облако поплыло у мамы.

– Плывет! – закричала она и захлопала в ладоши.

– Где?!

– Да вот же! Вот на этой! Я смотрю, смотрю, а оно – раз, и поплыло! Ме-е-едленно!

И тут же поплыло у меня – да не на одной, а сразу на двух картинах! Параллельно!

– И у меня! – кричу. – Здесь и здесь! Сразу два!

– Еще одно плывет! – не унимается мама. – Крайнее!

– Ну вы даете, – расстроился Игорь. – А у меня ничего не плывет. Может, мне воображения не хватает?..

– А ты уши хорошо закрывал? – деловито интересуется мама.

– Конечно.

– А в глубину, в сердцевину смотрели? – наседаю я.

– Да вроде старался, как мог. А вот здесь… – говорит он и неуверенно приближается к лодке напротив. – Или нет… Вам не кажется, что оно… как бы… движется?..

– Конечно, движется, – говорю. – Видно же! И на соседней тоже поплыло – видели?

– Точно! – радуется Игорь. – Но это же невозможно! Может, у нас галлюцинации?

– У всех троих? – строго спрашивает мама.