Шестая книга судьбы
Шрифт:
Подбежали несколько человек с носилками. Это был первый раненый на крейсере за весь день. С лейтенанта осторожно сняли плащ и, увидев разорванный и окровавленный на спине китель, также лицом вниз положили его на носилки и понесли. Из развороченного ботинка текла кровь. Один из санитаров на ходу накладывал жгут на ногу выше колена.
— В операционную, — скомандовал появившийся офицер медслужбы, — несите осторожно. Эй ты, — крикнул он одному из санитаров, — беги вперед! Готовьте кровь первой группы.
Он пытался заглянуть в лицо раненого, чтобы, узнав кто это, определить по своему списку группу его крови.
Через пять минут над Клаусом склонились два корабельных хирурга. В операционную
— Кто это? — обратился он к одному из санитаров.
— Лейтенант фон Тротта, господин маринештабсартц.
— Что с ним?
— Задет позвоночник, — разогнувшись, ответил один из хирургов, — возможно, задето легкое, раздроблена правая ступня, ранения мягких тканей, большая кровопотеря. Но, главное, позвоночник.
Маринештабсартц покачал головой и вышел.
Всю ночь эскадру продолжали бомбить «Гудзоны», «Бифорты» и «Веллингтоны». Они швыряли бомбы наугад, в темноту, время от времени сами падали в холодные черные воды и медленно опускались на дно, уже усеянное останками сотен самолетов и кораблей этой войны. Ближе к утру, осознав бесперспективность слепой бомбардировки, самолеты Королевских ВВС устремились с магнитными минами к устью Эльбы, где тринадцатого февраля около восьми часов утра «Принц Ойген» бросил якорь в Брюнсбюттеле. С корабля на берег доставили нескольких раненых матросов и одного офицера.
XIII
Ut externus aheno non sit hominis vice. [24]
Февраль 1942 года перевалил за середину, и наступили первые по-настоящему теплые солнечные дни, когда можно идти, распахнув пальто и спрятав в портфель ненужный шарф. Воробьи, устроившие на деревьях по случаю приближения весны сумасшедший гвалт, заглушали своим шумом все прочие уличные звуки.
Выйдя из университета на Людвигштрассе, Эрна ре-шила идти домой пешком. Сегодня она сдала трудный экзамен, и с ее плеч спала обуза. Короткая стрелка часов лишь недавно миновала полуденную отметку, солнце светило прямо в лицо, нежно касаясь кожи теплыми лучами, заставляя жмуриться и чихать. В домах распахивались окна. На углу у библиотеки разложил на столике свои книги букинист. Над ними склонился старик в длинном черном пальто и старомодной шляпе.
24
Чужеземец для человека иного племени не является человеком (лат.).
— Дядя Эрих! Здравствуйте. Какой чудесный сегодня день! Как ваше здоровье? Вы совсем перестали к нам заходить.
Грустное лицо старика повернулось и просветлело.
— Ах, Эрна! Здравствуй, красавица. Идешь из университета? — Человек повернулся к букинисту и сказал: — Это Эрна Вангер, дочка профессора Вангера. Ну, как твои дела? — расплатившись за тоненькую книжку и взяв стоявшую у столика трость, продолжил человек с болезненным лицом и едва заметным акцентом в голосе. — Проводишь меня до Одеонсплац? Ты ведь идешь домой?
— Пойдемте, — сказала Эрна и, деловито взяв старика под руку, двинулась с ним в сторону центра. — Куда же вы пропали? Папа недавно опять вспоминал о вас. Он достал какие-то русские книги и все ждет вашего прихода.
— Была трудная зима, дочка. А теперь я непременно зайду. Теперь я в порядке, даже подыскал новую работу на почте совсем недалеко от дома. Ну, а как у вас дела? Как профессор? Фрау Вангер? Надеюсь, с Мартином все в порядке?
— Мартин то на этой ужасной войне, то в офицерском училище, — вздохнула Эрна. — Скоро он должен стать лейтенантом, а сейчас
он фенрих. Его постоянно то посылают на фронт, то снова возвращают на два-три месяца в училище. Он все время пишет, что скоро сможет заехать домой, но я уже потеряла надежду. А через несколько месяцев его учеба закончится, и ему окончательно возвращаться на север. Мы уже поняли, что он многое скрывает от нас. Австрийские дивизии потеряли в Финляндии тысячи человек — папа узнал об этом от одного знакомого офицера из Вены, — а по его письмам выходит, что у них все прекрасно.Они помолчали.
— Недавно Мартина наградили вторым Железным крестом. Первой степени. Вы знаете, я разбираюсь теперь в наградах не хуже любого мальчишки, — оживилась Эрна. — Даже в старых, времен Второй империи.
— Железный крест, — задумчиво произнес старик. — А что ты знаешь о Кульмкройце?
— О Кульмкройце?
— Да. О Кульмском кресте, который в свое время считался разновидностью недавно учрежденного Железного и предназначался специально для русских.
Эрна смущенно посмотрела на своего попутчика.
— В 1813 году русский гвардейский корпус преградил французам путь на Дрезден и стоял насмерть до подхода прусской армии под командованием фон Кноллендорфа, — в голосе старика зазвучали торжественные нотки. — Из одиннадцати с половиной тысяч человек русские потеряли только убитыми четыре с половиной тысячи, но спасли столицу Саксонии. В декабре того же года Фридрих Вильгельм учредил Кульмский крест специально для этих солдат, и все погибшие получили его посмертно. Вот так. Кто теперь знает об этом?
Он замолчал. Они прошли Триумфальную арку. Эрна, желая сменить грустную тему разговора, сказала:
— Настоящая весна, дядя Эрих.
— Да, дочка, природа не обращает внимания на войны, какими бы безумными они ни были. А у нас дома весна приходит позднее. Вот послушай-ка.
Он остановился и на незнакомом языке с распевом прочел:
Люблю грозу в начале мая,Когда весенний первый гром,Как бы резвяся и играя,Рокочет в небе голубом…— Здорово! — восхитилась Эрна, не поняв ни слова. — Жаль, что я не знаю русского.
Старик прочел эти же строки в стихотворном переводе, который, вероятно, сам же и сделал много лет назад.
— Знаешь, где были написаны эти стихи?
— Нет. Расскажите.
— Здесь, в этом городе. Много лет назад, еще в прошлом веке. Это Тютчев, наш поэт, проживший в Мюнхене с перерывами больше двадцати лет. Сейчас я направляюсь в Финанцгартен к фонтану Генриха Гейне. Помнишь это место?
— Конечно! Там в гроте мраморная Эрато ожидает Гейне.
— Так вот, они были друзьями — Федор Иванович Тютчев и Гейне, А какое нынче число, ты не забыла?
Эрна смутилась.
— Семнадцатое февраля. А что?
— День смерти Генриха Гейне. Они оба умерли в мучениях в разные годы, разбитые параличом. Но летом, в день смерти нашего поэта мне некуда будет пойти, ведь здесь нет ни единого упоминания о нем.
Эрне стало неловко. Как мало она знает. Как много им теперь не положено знать. По этим улицам ходили великие поэты, философы, ученые. Не зря их город называли «Афинами на реке Изар». Но потом здесь жил Гитлер, и они, молодые мюнхенцы, с закрытыми глазами проведут вас по его местам, назовут все его даты, а случайно забредя в романтический грот Финанцгартена, будут стоять олухи олухами, лишь отдаленно что-то слыхавшими о том, кто был одним из гениев германской культуры, так восхваляемой сейчас неучами со свастикой на коричневых рукавах.