Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова

Дочь Луиса Корвалана, генерального секретаря компартии Чили, того самого, на которого обменяли тогда Буковского, училась потом в той же школе, куда ходили мы с Асей.

Дачу нашу давно продали. С каждым годом кварталы многоэтажных домов все ближе подступают к поляне, которая, хоть и существует еще, доживает последние дни. И всякий раз, когда там оказываюсь, я подхожу к заветному месту в углу у забора, где до сих пор растет смородиновый куст, под которым я родился.

Москва, ноябрь 2019

Отражение в зеркале

С прискорбием вынужден признаться, что я никогда не мечтал о высоком. Видимо, именно в этом кроется основная причина моей заурядности. Потому как неординарные люди и цели ставят себе соответствующие. А я даже в раннем детстве не стремился быть ни летчиком, ни космонавтом, и это несмотря на то, что взрослые, буквально через одного, навязчиво лезли с подобной перспективой. Чуть что, меня подбадривали:

– Вырастешь – космонавтом станешь!

Хотя нужно сделать скидку на те времена. Тогда запуски космических кораблей были событием важности невероятной, о них писали в газетах, показывали по телевизору, а по радио с утра до вечера заводили песню:

Я – Земля.Я своих провожаю питомцев —Сыновей,Дочерей.Долетайте до самого СолнцаИ домой возвращайтесь скорей!

Космонавт – о чем можно было еще мечтать? По этой причине взрослые пребывали в наивной уверенности, что от такого будущего я конечно же просто обязан прийти в восторг. Но почему-то меня это абсолютно не трогало. К Солнцу мне лететь совсем не хотелось, тем более к тому времени я уже читал мифы Древней Греции и хорошо помнил, чем это все закончилось для Икара.

Да и прочие героические и романтические профессии – моряк, геолог, разведчик и полярник – меня никогда не соблазняли. Читать я про это любил, но на себя не примерял.

Лишь однажды я дал слабину. Тетя Юля, сестра моего отца, где-то услышала, что на Новый год нужно обязательно записать на бумажке желание и успеть спалить этот клочок на свечке, пока бьют куранты. И якобы тогда оно непременно сбудется. И как у нее водилось, она тут же стала требовать от всех следовать этому ритуалу. Зная тетю Юлю, никто ей особо не противоречил. Откажешь – в лучшем случае пожмет плечами и посмотрит как на слабоумного, а в худшем – могла и высказаться.

Нам с Асей было разрешено по малолетству записать желания заранее. Ася уселась за дедушкин стол и четверть часа старательно выводила нечто на тетрадном листочке. Из нас двоих писать умела только она. – Так, теперь ты! – нетерпеливо сказала она, завершив свое и положив перед собой новый листочек. – Говори, о чем мечтаешь?

Я совершенно растерялся, мечты мои были столь ничтожны, что даже в свои пять лет я прекрасно понимал, как несолидно с этим лезть к Деду Морозу.

– Не знаю, – честно сказал я, – не знаю, о чем мечтаю.

– Прекрати немедленно! – тут же нахмурилась Ася. – Все о чем-нибудь мечтают!

Она сейчас говорила точно так же, как и ее мама, тетя Юля. И мне сразу стало неловко. Но я решил уточнить на всякий случай, так как всегда брал с Аси пример:

– А сама ты что у Деда Мороза попросила?

Ася взяла в руки свой листочек и с выражением зачитала:

– «Дорогой Дед Мороз! Когда я вырасту, очень хочу стать принцессой и играть на гитаре!»

Ни то ни другое не показалось мне подходящим. Но чтобы не задерживать Асю, а она всем своим видом демонстрировала нетерпение, я промямлил первое, что пришло в голову:

– Хорошо! Напиши: «Дорогой Дед Мороз. Я очень хочу стать танкистом!»

Так Ася и сделала.

Долгие годы спустя, особенно когда наступил призывной возраст, я только и делал, что шептал про себя: «Дедушка Мороз, миленький, забудь об этом, я тогда пошутил!»

В дальнейшем я был куда осторожнее в своих желаниях. Мне хотелось вещей обыкновенных, а именно: иметь полное собрание сочинений Фенимора Купера, носить в кармане игрушечный пистолет, такой, чтоб был похож на настоящий, модель парусного корабля с пушками и съездить в Ленинград.

Но главной моей целью многие годы было дело легкоосуществимое, вероятно и самое массовое, можно сказать – рутинное. Я очень хотел стать пионером.

Все потому, что я рано начал ездить в пионерские лагеря, оказавшись там впервые в шесть лет. Всегда хотел спросить родителей, о чем они думали, когда отправляли меня в такое место, в таком возрасте, да все не нахожу времени. И тогда, в первый мой сезон, еще в автобусе, что вез нас в этот «Орленок», я остро, причем впервые в жизни, ощутил собственную неполноценность. Это когда мальчики и девочки принялись считаться, кто в какой класс перешел.

– Я во второй!

– А я в третий!

– И я в третий!

– И я!

– А я во второй!

– Я в третий!

И так далее.

Когда очередь дошла до меня, пришлось честно сообщить:

– Я перешел в первый класс!

Издевательский хохот был мне ответом.

Дурак, кретин, придурок, посмотрите на него, нельзя в первый класс перейти, малявка, тупица, идиот. Таким образом, мне достаточно рано пришлось узнать, что такое коллективная травля и дискриминация по возрасту и месту в стае.

Мне бы им тогда сказать, что я перешел во второй класс, но только музыкальной школы, хотя не факт, что это изменило бы их отношение.

Буквально за пару первых дней стало понятно, что в пионерлагере все дети делятся на две категории: пионеры и малыши. И не важно, в какой класс ты перешел, во второй или даже в третий. Значение имеет лишь пионерский галстук у тебя на груди. Потому как малышей – не пионеров, а в большом лагере это обычно два-три отряда – раньше всех загоняют спать, не пускают на танцы, не разрешают плавать в бассейне, не отправляют в поход, а в бане заставляют мыться в присутствии вожатых.

А мне даже больше всех этих походов с танцами хотелось красиво вздымать руку в пионерском салюте. Этот жест казался мне исполненным невероятной лихости и изящества. Когда дважды в день, на утренней и вечерней линейке, отличившихся вызывали на подъем и спуск флага, то перед тем, как взяться за тросик, к которому крепился флаг, эти ребята так эффектно отдавали салют, что просто помереть. Но право на это имели исключительно пионеры, туда принимали только в третьем классе, а я осенью лишь в первый должен был пойти. И эти три года ожиданий казались мне вечностью.