Шестьдесят рассказов

— A quelle heure purra-t-on lire «Коррьере делла сера»? — с бесцеремонностью, свойственной великим людям, спросил композитор донну Клару. — C'est le journal qui a le plus d'autorit'e en Italie, n'est-ce pas, Madame?

— Au moins on le dit, — улыбаясь, ответила донна Клара. — Mais jusqu'`a demain matin…

— On le fait pendant la nuit, n'est-ce pas, Madame?

— Oui, il para^it le matin. Mais je crois vous donner la certitude que ce sera un esp`ece de pan'egyrique. On m'a dit que le critique, le ma^itre Frati, avait l'air rudement boulevers'e. [14]

14

— В котором часу можно будет прочесть… Это ведь самая влиятельная газета в Италии, не правда ли, мадам?

— Так по крайней мере говорят… Но до завтрашнего утра…

— Ее ведь печатают ночью, не правда ли, мадам?

— Да, она выходит утром. Но я думаю, это будет настоящий панегирик. Я слышала, что критик, мэтр Фрати, был совершенно потрясен (фр.).

— Oh, bien, ca serait trop, je pense, — сказал он, пытаюсь в это время придумать какой-нибудь комплимент. — Madame, cette soir'ee a la grandeur, et bonheur aussi, de certains r^eves… Et, a propos, je me rappelle un autre journal… «Meccapo», si je ne me tromps pas… [15]

— «Meccapo»? — переспросила, не понимая, донна Клара.

— Peut-^etre, [16] «Мессаджеро»? — подсказал Гирш.

— Oui, oui, «Мессаджеро», je voulais dire… [17]

15

— Ну, это было бы уж слишком, по-моему… Мадам, о таком великолепии и о радушии приема я мог только мечтать… Да, кстати, помнится, есть еще и другая газета… если не ошибаюсь… (фр.)

16

Может быть (фр.).

17

Да, да… я хотел сказать… (фр.)

— Mais c'est a Rome, [18] «Мессаджеро»!

— On a envoy'e tout de m^eme son critique, — сообщил кто-то из гостей и затем добавил фразу, которая надолго запомнилась всем и изящество которой не оценил один лишь Гроссгемют: — Maintenant il est derri`ere a t'el'ephoner son reportage! [19]

— Ah, merci bien. J'aurais envie de le voir, demain, ce «Мессаджеро», — сказал Гроссгемют и, наклонившись к секретарше, тут же ей пояснил: — Apre`es tout c'est un jurnal de Rome, vous comprenez? [20]

18

Но это же в Риме… (фр.)

19

Они все равно прислали своего критика… Передача его репортажа по телефону уже стала свершившимся фактом! (фр.)

20

О, большое спасибо. Хотелось бы завтра посмотреть эту газету… Вы поняли? Это все-таки римская газета (фр.).

В это время к ним подошел художественный руководитель и от имени администрации преподнес Гроссгемюту в обтянутом синим муаром футляре золотую медаль с выгравированной на ней датой и названием оперы. Последовали традиционные знаки преувеличенного удивления, слова благодарности; на какое-то мгновение великий композитор показался даже растроганным. Потом футляр был передан секретарше, которая, открыв коробочку, восхищенно улыбнулась и шепнула маэстро:

— 'Epatant! Mais ca, je m'y connais, c'est du vermeil! [21]

21

Потрясающе! Но по-моему, она только позолоченная! (фр.)

Но мысли всех остальных гостей были заняты другим. Они с тревогой думали об избиении — но только не младенцев. То, что ожидалась акция «морцистов», уже не было тайной, известной лишь немногим. Слухи, переходя из уст в уста, дошли и до тех, кто обычно витал в облаках, как, например, маэстро Клаудио Коттес. Но, по правде говоря, никому не хотелось в них верить.

— В этом месяце силы охраны порядка опять получили подкрепление. В городе сейчас больше двадцати тысяч полицейских. И еще карабинеры… И армия… — говорили одни.

— Подумаешь, армия! — возражали другие. — Кто знает, как поведут себя войска в решительный момент? Если им дадут приказ открыть огонь, выполнят ли они его, станут ли стрелять?

— Я как раз говорил позавчера с генералом Де Маттиесом. Он ручается за высокий моральный дух армии. Вот только оружие не совсем подходит…

— Не подходит? Для чего?..

— Для операций по охране общественного порядка… Тут надо бы побольше гранат со слезоточивым газом… И еще он говорит, что в подобных случаях нет ничего лучше конницы… Вреда она практически не наносит, а эффект потрясающий… Но где ее теперь возьмешь, эту конницу?..

— Послушай, дорогуша, а не лучше ли разойтись по домам?

— По домам? Почему по домам? Думаешь, дома мы будем в большей безопасности?

— Ради Бога, синьора, не надо преувеличивать. Ведь пока еще ничего не случилось… А если и случится, то не раньше чем завтра-послезавтра… Когда это перевороты устраивались ночью?.. Все двери заперты… на улицах никого… Да для сил общественного порядка это было бы одно удовольствие!..

— Переворот? Боже милосердный, ты слышал, Беппе?.. Синьор утверждает, что будет переворот… Беппе, скажи, что нам делать?.. Ну, Беппе, очнись же наконец!.. Стоит как мумия!

— Вы заметили, в третьем акте в ложе «морцистов» уже никого не было?

— Ложа квестуры и префектуры тоже опустела, дорогой мой. Да и ложа военных… даже дамы ушли… Словно поднялись по тревоге…

— В префектуре тоже небось не спят… Там все известно… у правительства свои люди и среди «морцистов», даже в их периферийных организациях.

И так далее. Каждый в душе был бы счастлив оказаться сейчас дома. Но и уйти никто не осмеливался. Все боялись остаться в одиночестве, боялись тишины, неизвестности, боялись лечь в постель и курить без сна сигарету за сигаретой, ожидая первых криков в ночи. А здесь, среди знакомых людей, в кругу, далеком от политики, когда рядом столько важных персон, люди чувствовали себя почти что в безопасности, на заповедной территории, словно «Ла Скала» не театр, а дипломатическая миссия. Да и можно ли было вообразить, что этот их устоявшийся, счастливый, аристократический, цивилизованный и такой еще прочный мир, населенный остроумными мужчинами и очаровательными, обожающими красивые вещи женщинами, вдруг, в мгновение ока будет сметен?

Чуть поодаль Теодоро Клисси, еще лет тридцать назад прозванный «итальянским Анатолем Франсом», моложавый, розовощекий, избалованный красавчик с седыми усами — непременным, хотя и давно вышедшим из моды атрибутом интеллектуала, — напустив на себя этакий светский цинизм, казавшийся ему признаком хорошего тона, со смаком описывал то, чего все так боялись.

— Первая фаза, — говорил он назидательно, отгибая пальцами правой руки большой палец на левой, как делают, обучая маленьких детей счету, — первая фаза — захват так называемых жизненно важных центров города… И дай Бог, чтобы они еще не преуспели в этом. — Тут он, смеясь, взглянул на свои ручные часы. — Вторая фаза, дамы и господа, — устранение враждебно настроенных элементов.

— О Боже! — вырвалось у Мариу, жены финансиста Габриэлли. — Мои малыши дома одни!

— Малыши тут ни при чем, уважаемая, и бояться за них не надо. Идет охота на крупную дичь: никаких детей, только взрослые и вполне развитые особи! — Клисси первый засмеялся своей шутке.

— А разве у тебя нет nurse? [22] — как всегда, некстати воскликнула прекрасная Кэтти Интроцци.

Раздался звонкий и довольно дерзкий голос:

— Простите, Клисси, неужто вы находите свою болтовню остроумной?

22

Няня (фр.).

Это вмешалась в разговор Лизелора Бини — самая, пожалуй, блистательная молодая дама Милана, внушавшая симпатию и своим живым лицом, и удивительной прямотой, на которую обычно дает право либо незаурядный ум, либо очень высокое положение в обществе.

— Ну вот! — откликнулся романист несколько сконфуженно, но все в том же шутливом тоне. — Я хотел подготовить наших милых дам к неожиданности…

— Вы уж меня простите, Клисси, но любопытно знать, стали бы вы тут распинаться, если б не чувствовали себя застрахованным?