Шестеро вышли в путь

— У России сложная историческая судьба, — сказал Булатов нравоучительно. — Умом ее не понять. Это сто лет назад сказано.

— Понять нельзя, если ума нет! — огрызнулся Катайков. — Если ум есть, все понять можно. Беда в том, что дураки правили, а мужику не давали хода. Кабы тысячу лет назад дали ход мужику, знаете, что бы нынче с Россией было?

— Нигде в мире не давали мужику хода, — вяло возразил Булатов.

— Так везде в мире и была дикость! — закричал Катайков. Видно, много накопилось в нем злости, и она должна была вырваться. — А когда мужику дали ход, то, видите, что в Европах произошло? Машины. Цивилизация.

— Где это мужику дали ход? — удивился Булатов. — Богатому только.

— Богатый мужик тот, который умней других. Прошу это помнить! Я не от батюшки с матушкой богатство получил.

— Ну, так ваш сын от батюшки с матушкой получит, — устало сказал Булатов. — Не все ли равно? Не сын, так внук дураком вырастет. Это уж обязательно.

Ольга слушала спор без всякого интереса. Ей было лень о чем-нибудь думать. Она так устала, что все воспринимала сквозь какой-то дурман. Убогая, низенькая изба, ничем не украшенная, с пыльными стеклами в оконцах, с подгнившим полом, казалась нежилой. В окне она видела холодное серебро озера, мокрые сети, развешанные на берегу... Ей казалось, что уже давно-давно она видит все одно и то же: озеро, сети, черные избы, Катайкова, Гогина, Тишкова.

Открылась дверь, и вошел милиционер.

Это было так неожиданно, что все вздрогнули. Милиционер был самый обыкновенный, в форменной гимнастерке и фуражке, с кобурой у пояса. За плечом у него торчала двустволка. И вошел он самым обыкновенным образом: открыл дверь, переступил порог и сказал: «Здравствуйте, граждане».

Но, если бы появилось привидение или вошел медведь и заговорил по-человечьему, это не могло показаться более удивительным. Булатов и Катайков вскочили. Такой был ужас в глазах у обоих, что, кажется, впору было им бессмысленно закричать. Катайков вынул платок и вытер пот со лба. Он вытирал его нарочно неторопливо, чтоб показать, что не волнуется. И напрасно старался: всем было видно, как дрожит его рука.

— Приятного аппетита, — сказал милиционер. — Угощаетесь?

Он снял фуражку, повесил на гвоздь, подошел к столу и сел.

Только теперь Ольга узнала его: это был Патетюрин, молодой парень, пудожский комсомолец. Он часто бывал в «Коммуне холостяков».

Патетюрин достал из кармана коробочку из-под леденцов, вынул сложенную аккуратно газетку, оторвал прямоугольный кусочек, насыпал махорки, заклеил, сровнял самокрутку пальцами, закрыл коробочку, положил в карман, закурил. Все это он проделывал с самым равнодушным видом, будто даже не глядя ни на кого, но Ольга видела, что он всех заметил и ее особенно и даже задержался на ней минутку взглядом.

— Далеко добираетесь, граждане? — спросил Патетюрин.

— Лично я по торговым делам, — сказал Катайков. — Знаете, ведь иной раз не угадаешь, куда торговое дело поведет. А товарищи в командировку. Решили путешествовать вместе.

— Так, так, — кивнул головой Патетюрин. — Позвольте для порядку документы проверить.

— Пожалуйста, — сказал Катайков, полез в карман и достал толсто набитый бумажник.

— Нет, — сказал Патетюрин, — ваши не нужно. Про вас нам все известно.

Он взял бумажку, которую ему протянул Булатов, и с самым небрежным видом посмотрел на нее. Впрочем, несмотря на свой небрежный вид, он прочел ее очень внимательно и продумал.

— И у вас такие же? — ласково спросил он Тишкова и Гогина.

Те уже держали в руках свои командировки. Патетюрин только мельком взглянул на них.

— Так, — сказал он. — Значит, заготовляете дрова для горсовета? Хорошее дело. Я, между прочим, занимался этим вопросом и пришел к интересному выводу: дров возле самого города — завались!

Он говорил ровно, спокойно и время от времени поглядывал на Ольгу.

Ольга понимала, что он тянет время, что он продумывает положение. Продумывал положение и Катайков. Он тоже переводил глаза с Булатова на Ольгу, с Ольги на Савкина.

Потом Патетюрин встал, вышел из-за стола, снял фуражку с гвоздя и надел ее.

— Вы позволите, гражданка Каменская, вас на минуту по служебному делу? — сказал он как бы между прочим.

— Какое может быть служебное дело? — нервно сказал Катайков. — Гражданка ни в чем как будто не провинилась, она является женой гражданина Булатова... Покажите справку о браке.

Булатов полез в карман.

— Зачем же! — сказал Патетюрин. — Раз вы говорите — стало быть, справка есть. Я в ваших справках не сомневаюсь. А все-таки жена или не жена, а по официальному делу позвольте мне побеседовать... Пройдемте, гражданка.

Ольга молча встала и вышла из избы. Так же молча Патетюрин пошел за ней. Отойдя шагов двадцать, чтоб в доме не был слышен их разговор, они стали у самого берега озера, спиной к дому, чтобы не были видны их лица.

— Ты-то как здесь? — спросил Патетюрин. — Где Васька?

Теперь у него был совсем другой, совсем не милицейский тон. Он не скрывал, что волнуется.

Ольга смотрела на озеро. Боже мой, как ей хотелось сказать Патетюрину: «Ваня, увези ты меня домой!» Так это было просто. Она вдруг почувствовала, что в этой дикой глуши, в этом чужом мире, среди этих чужих людей есть свой человек — Патетюрин Ваня, из «Коммуны холостяков». Сразу кончатся все эти сложности, вся эта неразбериха, высокие фразы Булатова, который теперь был ей уже смешон, странные взгляды Катайкова...

Патетюрин был чужой человек. Просто парень, с которым она встречалась у Васи, но она ни минуты не сомневалась, что, если понадобится, он станет за нее драться и убежден будет при этом, что ничего особенного не делает.

Как ей хотелось вернуться в тот строй человеческих отношений, взглядов, понятий, в котором она прожила свою короткую жизнь!

Все могло бы сложиться иначе, если бы у нее хватило на это сил.

Она смотрела на озеро. С нее слетело равнодушие и усталость. Она вспомнила все совершенное ею и поняла, что впервые в жизни она была по-настоящему и до конца виновата.

Именно поэтому Булатов мог быть спокоен. Предав хорошего человека, почувствовав, как предательство омерзительно, она не могла теперь предать никого, даже человека очень плохого.

Я стараюсь ясно представить себе смутные переживания Ольги. Конечно, она не рассуждала так обстоятельно и спокойно. Просто с болезненной остротой чувствовала она гнусность всякой измены. Худой или хороший, но Булатов был ее муж, которого она сама выбрала.

И потом еще одно: сказать Патетюрину: «Ваня, спаси меня!» — это значило признать, что все сделанное было сделано напрасно, бессмысленно, впустую, что она просит защиты у тех, кого обманула. Не могла она этого сделать. Очень уж она была гордой, эта худенькая девчонка восемнадцати лет.

Она смотрела на озеро. Зеркально-гладкая вода отражала небо. Два леса росли у озера. Один поднимал вершины высоко к небу, а другой опускал вершины глубоко вниз, под землю.

— Ваня, — сказала Ольга, — приедешь в Пудож, спроси у Андрюшки — он все расскажет. Я действительно вышла за Булатова замуж. Ребята это знают. С Васей я простилась... Куда мы едем? Могу сказать: действительно Булатов получил командировку от Прохватаева. Ты считаешь, что эта командировка нелепа? Я с тобой совершенно согласна. Булатов обманул Прохватаева. Не обманул в каком-нибудь буквальном смысле, а просто внушил ему глупую мысль о том, что надо обследовать лесные резервы уезда. Прохватаев клюнул на это, потому что Прохватаев дурак. Ты это знаешь не хуже меня. Вот. А уехали мы сюда, потому что не могли оставаться в Пудоже на глазах у Васьки и всех ребят. Денег у нас нет. Без Катайкова и его связей мы бы пропали здесь. Булатов потому и связался с Катайковым, что это была единственная возможность уехать. Мне Катайков так же противен, как и тебе. Вот и все.