Шестнадцать способов защиты при осаде

– Подумай о том, что я сказал, ради бога. Слишком многое поставлено на карту, чтобы рисковать провалом только из-за твоего несчастного характера.

Справедливое замечание, и я действительно серьезно думал об этом всю дорогу вниз по Холмовой улице. Беда в том, что я был прав. Все, что я сделал, – указал, что Пятый флот никуда не отправится в течение довольно долгого времени. Адмирал Зонарас сказал, что это для него новости; я указал, что, поскольку все снасти и доски для бочек – всё, что находилось в сарае рядом со складом веревок, как я узнал у флотского костоправа, прежде чем меня вышвырнули, – обратилось в дым, флоту придется…

Так, ладно, здесь необходимы пояснения. Это называется «необходимые складские запасы» и считается, что это ежегодно экономит армии целое состояние. У нас есть шесть флотов по триста двадцать кораблей в каждом. От корабля самого по себе толку мало: ему нужны мачты, паруса, весла, снасти, всякие припасы, из которых самое важное – бочки для хранения пресной воды. Без бочек с водой корабль не может отойти далеко от берега из-за необходимости заправляться один раз в день, в жаркую погоду – дважды. И если бы у каждого корабля было свое снаряжение – вы наверняка сильнее меня в арифметике, посчитайте, – это все вышло бы в кругленькую сумму. Поскольку в море задействованы обычно только два (в чрезвычайной ситуации – три) флота и поскольку комплекты снаряжения у них взаимозаменяемы (а это тоже непростая задача), кому-то пришла в голову революционная идея. Итак, один флот – дивизион Внутренних войск, постоянно дежурящий на охране проливов, – был полностью укомплектован во все времена. Остальные пять делили два полных набора снаряжения, для удобства и скорости развертывания хранящиеся на складах Классиса, готовые к выдаче в любой момент, когда кому-то понадобится их использовать.

Очевидно, Зонарас был в курсе. Но, даже зная что-то, вполне можно не думать об этом. Или, может быть, адмирал прекрасно понимал, что не сможет cпустить на воду ни одного корабля теперь, когда снасти и бочки превратились в пепел, – но не хотел, чтобы о том прознали остальные в Совете. В любом случае, он назвал меня проклятым лгуном, круглым идиотом и уймой других нехороших слов – правдивых, что уж там, но едва ли имеющих отношение к насущному делу. Генерал Приск прямо спросил его: сможешь послать флот в Пермию или нет? И Зонарас сделал единственное, что мог в данных обстоятельствах: вскочил, бросил на меня сердитый взгляд, скрежетнул зубами и вышел из комнаты не сказав ни слова.

На том заседание закончилось. Оно и к лучшему, думаю, – я и так нажил себе целую телегу неприятностей. Если бы члены Совета не разбрелись в замешательстве кто куда, я мог бы поднять еще несколько вопросов касательно погрома в Классисе – что, вполне возможно, стоило бы мне головы.

И вот я оказался в Городе, в безвыходном положении. Собственно говоря, поскольку мои дела тут закончились, следовало вернуться в штаб и плотно засесть за бумаги. Но я почему-то чувствовал, что это не самая блестящая идея. Немыслимо, чтобы генерал, адмирал, камергер или один из начальников дивизий и многочисленных штабов устроил убийство служащего офицера Империи, когда тот ехал бы домой один по пустынным дорогам через вересковые пустоши. Но даже в такой упорядоченной империи, как наша, есть бандиты, уволенные солдаты, беглые рабы, недовольные крестьяне, религиозные фанатики и просто психи, готовые перерезать вам горло за гвозди в подошвах. Порой должностные лица, за которыми значился статус неудобных или несговорчивых, попадались на их пути. Так что я решил выждать день-другой, а после влиться в торговый караван или группу паломников. Провидение лучше не искушать без повода – и, как говорил один мудрец, судьба как монашка – не стоит ее искушать.

3

Конечно, в Городе тоже нет недостатка в ворах, сумасшедших и несчастных случаях, но здесь легче предпринять шаги по уменьшению рисков. Например, если хочешь уйти от гнева управы – обратись к тем людям, кому управа обычно платит за устроение вендетты.

Я избирателен в выборе друзей, поэтому стараюсь держаться подальше от убийц, грабителей, взломщиков и вымогателей. Ничего не имею против мошенников, но они умнее меня и всегда готовы к работе, поэтому обычно я схожусь с фальсификаторами, копиистами, фальшивомонетчиками – голубая кровь.

Поэтому я отправился на Старый Цветочный рынок. Если вы никогда не были в Городе, обратите внимание: вопреки названию, цветами на рынке том не торгуют. Как и почти вся городская номенклатура, это название отражает дела давно минувших дней, а вовсе не то, что там происходит сейчас. Чтобы избежать сомнений, цветы – единственное, что на рынке не купишь. Жизнь или смерть – запросто, никаких проблем. Простой букет роз – нет, извините. Старый Цветочный рынок построен на руинах целого района, провалившегося под землю полтора века назад, – оказалось, что построили его прямо над подземной рекой, протекающей через середину холма, на котором стоит Холмовая улица, и в конечном итоге выходящей в залив.

Я зашел в «Собачий дуэт», сел в самый дальний от очага угол и попросил пиалу чая и тарелку медовых кексов. В «Собачьем дуэте» никто никогда не заказывает чай.

Примерно через минуту она вышла ко мне и села напротив.

– У тебя крепкие нервы.

– Уже знаешь о том, что было утром на Совете? Впечатлен.

– Понятия не имею, о чем ты. – Она раздула ноздри: недобрый знак. – Люди какие-то заходили сюда, искали тебя.

Ее зовут Айхма, и я знал ее отца много лет назад, когда тот был капитаном Зеленых. Мы с ним служили вместе, пока он не бросил тянуть лямку и не пошел в гладиаторы. Как и я, на избранном поприще он преуспел, пройдя путь от пушечного мяса до верховоды Тем за каких-то шесть лет. Я скучаю по нему. Когда Айхме было четырнадцать, я сказал ей, что на смертном одре ее папа взял с меня обещание позаботиться о ней. Конечно, это была ложь; на деле он сказал что-то вроде «держись подальше от моей дочери, или я оторву тебе голову». Да и никакого смертного одра не было – он истек кровью на песке под одобрительный гвалт и ор семидесяти тысяч стадионных зевак. Странно, наверное, так умирать.

– Если это не чины, волноваться незачем, – сказал я.

Айхма пожала плечами.

– Два северянина и млеколицый. Я им честно сказала, что тебя не видела.

Я расслабился. Млеколицый был моим деловым партнером. Сделки у меня примерно следующего характера. Правительство выдает мне зарплату для подчиненных золотом. Я же им плачу серебром – шесть торнезе на человека ежемесячно. За один золотой гистаменон дают сто шестьдесят торнезе. Из-за нехватки серебра на монетных дворах не существует законного способа произвести нужный мне обмен. Кто хочет возглавить монетный двор – покупает должность у канцлера за большие деньги, которые еще предстоит как-то отбить. Но такие хлопоты ни к чему – моя зарплата составляет лишь десятую часть процента от всех отчеканенных монет. На чеканку золотой монеты уходит ровно столько же времени и сил, сколько на серебряную или бронзовую. Поэтому дворы заготавливают много-много золотых, ровно столько, сколько необходимо, серебряных и ноль целых ноль десятых бронзовых. Армейские полки заботятся о мелочи сами, оттискивая грубые, ужасного качества медяки из расплющенных обрезков труб. Поэтому, когда мне нужно серебро, чтобы заплатить подчиненным, я обмениваю правительственное золото на не совсем правительственное серебро, которое беру у честных торговцев вроде того млеколицего и пары северян – по особому, довольно выгодному (для меня) курсу. И теперь, думаю, понятно, откуда у меня столько знакомств на Старом Цветочном рынке. И почему именно я добился успеха в здешней коммерции – ведь от имперца голубых кровей и кожных покровов мои честные торговцы дали бы отчаянного дёру.

– Что-то плохое у тебя случилось? – спросила Айхма не сводя с меня глаз.

– Что-то чертовски скверное, – кивнул я.

Она вздохнула. Ее время – деньги, но, когда мне нужно поговорить, Айхма его находит и слушает. Она кивнула разливщику – тот, скорчив унылую мину, пошел наполнять чайник.

– Политика?

– Что-то вроде того, да.

– Меня все это не интересует. Я просто зарабатываю себе на жизнь.

– Ты умная, – сказал я.

Улыбка у нее на редкость скупая.

– Снова играешь в свои игры? Заставляешь меня говорить то, о чем сам думаешь.

– Ага, но ты – хороший игрок. Потому что умная.

Тщеславие – ее единственная слабость. Она знает, что красива, потому что мужчины говорят ей об этом снова и снова, и это не приносит ей ничего, кроме раздражения. Но я – единственный, кто говорит ей, что она умна.

– Ладно, выкладывай.

– Слышала, что случилось в Классисе?

Она кивнула:

– Пираты разграбили склады, так?

– Верно. Теперь подумай – почему это меня так волнует?

Когда Айхма о чем-то думает, она совершает особый ритуал. Опускает голову, словно в молитве, смотрит на свои руки. В такие моменты говорить с ней не о чем, можно даже не пытаться – все равно ни слова не уловит. Когда след взят, она начинает хмуриться. Когда ей кажется, что орешек расколот, – она выпрямляет спину и смотрит на меня в упор.

– Ну?.. – закинул пробный невод я.

– Что именно они украли?

«Девчонка – золото», – подумал я.

– Точно не знаю. Кое-что подслушал в имперском лазарете, но меня там продержали недолго. Судя по всему – военные поставки.