Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

— Поднимемся на палубу, — предложила Элен.

Все трое взошли на полубак и устроились там, глядя вдаль. Божьи создания почти всегда утешаются созерцанием господнего мира.

Взгляды устремились на широкую равнину моря.

— Подумать только, — хлопнул себя по лбу Рене, — люди, с которыми я целый час бился и рисковал жизнью, сами прикончили себя ударами кинжалов!

Элен вздохнула и присела рядом с Жанной и Рене на скамью.

— Неужели у вас во Франции больше нет никого, — спросил ее молодой человек без какого-либо перехода, — кому я мог бы по возвращении сообщить новости о вас или просить для вас протекции?

— История нашей семьи печальна: смерть забрала всех одним ударом. Первым ушел дядя, отец трех сыновей, тетя вскоре последовала за ним. Ей не довелось пережить расстрел старшего сына и ужасную гибель на гильотине среднего. Младший загадочным образом исчез, и мой отец тщетно пытался приподнять покров тайны, наброшенной на эту юную жизнь. Наш третий кузен исчез в тот вечер, когда шел заключить брачное соглашение, словно герой легенды, который будто провалился сквозь землю и более никогда не появлялся в мире.

— И вам не случалось его видеть? — спросил Рене.

— Я помню его очень смутно, мы были совсем дети: одно время он служил у моего отца, который был тогда капитаном корабля. Прелестный ребенок, одетый как юнга, с кинжалом за поясом и в моряцкой шапке. Ему было тогда двенадцать или тринадцать лет, мне же шесть-семь. Сестра младше меня и хуже его помнит. Мой отец — мы можем говорить об этом сейчас, когда почти все рухнуло и погибло, — даже подумывал связать наши семьи более тесными узами. Я вспоминаю, что мы называли друг друга не только милый кузен и милая кузина, но и милый супруг и милая женушка. Это грезы юности из тех, что нужно забыть, они не занимают и не радуют сердце. Когда мы узнали о несчастье, то предприняли поиски, но они были бесполезны, и мой отец считал, что мы потеряли бедного мальчика. Затем случились те великие беды — гибель Кадудаля, Пишегрю и герцога Энгиенского. Мой отец, устав от Франции, решил отдать все силы пятнадцати или двадцати лье земли, которые принадлежали ему на другом конце земли, где, как говорят, растет один рис, и то лишь в случае удачи. В Лондоне мы познакомились с сэром Джеймсом Асплеем, который жил в Индии уже семь или восемь лет, служил в Калькуттском гарнизоне и был нашим соседом так, как бывают соседями в той далекой стране, — на расстоянии двух или трех сотен лье друг от друга. Он изучил индийскую почву и знает, что на ней можно вырастить. Великий охотник, сэр Джеймс мечтает создать независимое княжество в шестьдесят лье окружностью. Я же менее амбициозна, у меня, как у Гамлета, княжество меньше скорлупки ореха [35] , и я буду счастлива, увидев, как найдет счастье сестра.

35

Дюма в своей обработке Гамлета, принца Датского(II, сц. 2, эп. 5) переводит Шекспира так: — Я! Моя империя — скорлупка от ореха. / Когда я там, мой Бог, король из королей, / Лишь если не тревожат злые мысли». [Ср. у Пастернака: «О Боже! Заключите меня в скорлупку из ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!»]

Элен мягко привлекла к себе сестру и нежно обняла.

Рене со всем вниманием выслушал рассказ, время от времени глубоко вздыхая, словно погружаясь в воспоминания о тех, о ком говорила девушка.

Потом он встал и, пройдясь по полубаку, вновь уселся перед ними, напевая модную в то время песенку Шатобриана:

О, как же память мне сладка Тех мест, где бегал в детстве я! Сестра моя, прекрасны дни, Что в милой Франции прошли! Страна моя, любовь моя Одна навек и навсегда! [36]

36

Взято из кн.: Шатобриан. История последнего из Абенсераджей.Полн. собр. соч. Ладвока, т. XVI, с. 256–257

Все, занятые своими мыслями, замолчали, и одному Господу известно, сколько продлилось бы молчание, если бы Франсуа не пришел сказать, что обед накрыт и, коль скоро столовая пострадала в битве, трапеза пройдет в каюте господина Рене.

Никогда еще мадемуазель де Сент-Эрмин не приходилось бывать в этой каюте, и, войдя, они удивились ее художественному виду. Великолепный рисовальщик, Рене запечатлел в акварелях все прекрасные пейзажи и замечательные виды, которыми любовался. Между двумя из пейзажей висело на стене ценное трофейное оружие, а напротив — музыкальные инструменты. Обе сестры музицировали и потому с любопытством рассматривали эти предметы. Среди прочих Жанна нашла гитару, с которой знала, как обращаться. Элен же, опытная пианистка, после смерти отца ни разу не подошла к фортепиано, стоявшему у сестер в каюте.

Увлечение музыкой стало новым обстоятельством, сблизившим путешественников. У Рене в каюте было пианино, но юноша имел своеобразную привычку: никогда не брался за блестящие отрывки великих мэтров эпохи, выбирал нежные и плавные мелодии, которые звучали в согласии с его душевной склонностью: «Обжигающий жар» Гретри [37] , «Последняя мысль» Вебера [38] , но еще чаще инструмент служил лишь эхом воспоминаний, известных одному пианисту. Рука подбирала аккорды настолько выразительные, что казалось, это были не ноты, а слова.

37

Слова Седена (из Ричарда Львиное Сердце,комедии в трех актах, 1784).

38

Дивертисмент K.M. фон Вебера для пианино и скрипки, для которого были сочинены сентиментальные слова.

По ночам сестры из каюты часто слышали гармоничный шелест, который принимали за дрожь ветра в снастях или за те ночные звуки, которые древние путешественники приписывали морским сиренам. Девушки и помыслить не могли, что смутная, безысходная печаль рождается от прикосновений человеческих пальцев к холодным клавишам. После обеда, чтобы не выходить на палубу, в царство палящего экваториального солнца, девушки остались в каюте Рене.

Тогда молодой человек показал сестрам и пианино, и инструменты на стенах. Но слезы навернулись на глаза девушек, они думали об отце, которого уже нет с ними, и неизвестных странах, полных опасностей, в которых они скоро будут.

Тогда пальцы юноши изобразили на пианино меланхолическую мелодию, которую в Вене сочинил Вебер. Эта музыка, как и грустная поэзия Андре Шенье и Мильвуа [39] , родилась недавно и принялась шествовать по новому миру, взбаламученному революциями, который давал так много поводов для печали. Невольно, следуя воспоминаниям, навеянным музыкой, молодой человек перешел на песню, которая, упростив аккорды, сделала мелодию более скорбной.

Мелодия Вебера окончилась, пальцы Рене задержались на клавишах, и воспоминания композитора сменились собственными воспоминаниями юноши. Это была одна из тех неподражаемых импровизаций, в которых душа молодого человека раскрывалась в музыке. Те, кто умеет представить мелодию, словно картину, увидели бы тучу, что заслонила солнце прекрасной долине, или ручьи, с жалобой вместо журчания, или цветы, исходящие слезами вместо ароматов. В музыке было нечто настолько свежее и в то же время странное, что невольно тихие слезы струились по щекам слушательниц. Когда пальцы Рене остановились без видимой на то причины, хотя подобные аккорды могли бы длиться бесконечно, Жанна поднялась со стула и преклонила колени перед Элен:

39

Мильвуа Шарль (1782–1816) — «один из лучших французских стихотворцев», по выражению К. Батюшкова (1817): «Он скончался в прошлом году в цветущей молодости. Французские Музы долго будут оплакивать преждевременную его кончину: истинные таланты ныне редки в отечестве Расина». — Прим. ред.

— Сестра моя, — сказала она, — разве эта музыка не благочестива и добра, словно молитва?

Элен в ответ лишь вздохнула и нежно прижала Жанну к сердцу.

Следующие дни девушки провели под впечатлением от визита.

Время текло незаметно, и наконец однажды утром матрос с мачты крикнул: «Земля!» По подсчетам Рене они достигли берега Бирмы.

Новые вычисления только укрепили его в этой уверенности.

Кернош проверил расчеты и ничего в них не понял — он спросил Рене, который ни разу прежде не ходил под парусом, как тому удалось играючи провести работу, которую бретонец так до конца и не смог постичь.

Они определили ориентиры и проложили курс в устье ре: си Пегу. Берега были настолько низкими, что терялись за морскими волнами.

На крик «Земля!» обе сестры поднялись на палубу и увидели Рене с подзорной трубой в руках, которую он уступил девушкам. Но их взгляд, мало привычный к морским горизонтам, не смог найти ничего, что указало бы границу бесконечного моря. По мере того как шлюп приближался к земле, вершины гор вырастали на горизонте, словно острова.

На грот-мачте подняли новый вымпел, и двенадцать раз выстрелила пушка, на что сейчас же отозвалась пушка из форта. Тогда Кернош дал сигнал, чтобы прислали лоцмана И скоро они увидели, как из устья Рангуна вышла легкая лоцманская лодка. Когда лодочник поднялся на борт, оказалось, что он не из Пегу или Малакки, а с Цейлона, где его должны были, как часть дани, выдать королю Сиама. Сбежав в Рангун, он стал лоцманом. Цейлонец немного говорил на ломаном английском, но достаточно для того, чтобы объясниться с Рене. Первое, о чем осведомился молодой человек, — проходима ли река Пегу для шлюпа с осадкой в девять-десять футов.

Лоцман, которого звали Бака, ответил, что по реке можно подняться на двадцать лье, то есть до одного поместья, владелец которого — французский сеньор. Поместье состояло всего из нескольких строений и называлось Рангун Хауз. Не было никаких сомнений в том, что это была собственность виконта де Сент-Эрмин. Маленькое американское судно подверглось самым дотошным исследованиям. Торговые корабли так редко приходили в эти края, что лоцман водил их в устье реки всего лишь трижды.

В тот же день они прибыли в город Рангун, чтобы следовать по одноименной реке и перейти во впадающую в нее Иравади, затем проскользнуть в реку Пегу, которая брала начало на южных склонах пяти или шести холмов и, пробежав двадцать пять-тридцать лье от Иравади до Ситауна, впадала в Рангун. Они бросили якорь в Сириаме, первом встреченном городе на реке, чтобы запастись свежим продовольствием. Здесь нашлись куры, голуби, водяные и болотные куропатки и рыба. Если бы сохранился южный ветер, суденышко могло бы преодолеть реку до Пегу за пару дней. Но смени ветер направление и подуй в обратную сторону, потребовались бы лодки, чтобы буксировать шлюп до самого Пегу, и это заняло бы вдвое больше времени, чем путешествие под парусом. Никто не предложил остановиться и осмотреть несчастный город Рангун, некогда бывший столицей страны, число обитателей которой доходило тогда до ста пятидесяти тысяч душ, в то время как сейчас с трудом набиралось семь тысяч. От былого великолепия остался лишь храм Будды, спасенный во время разгрома города и на языке страны носящий имя Шведагон, что означает Золотой Храм [40] .

40

Считается, что в Сведагон-пагоде (культ буддизма), высота которой больше 100 метров, хранятся восемь волосков Гаутамы.