Шикаста

Дни кот проводил с котятами в садике, а когда они уходили домой, валялся на стене. Иногда он сопровождал котят, подходил к лежавшей неподвижно «жене», похожей на больную старуху. Изредка кот обнюхивал ее, даже лизал, но она ни на что не реагировала.

Котята подросли и отправились по новым домам. Наступила осень. Какой-то бравый стрелок ранил кота из пневматической винтовки. Рана затянулась, но сделала его хромым на всю оставшуюся жизнь. Вообще-то он и раньше ходил какой — то неловкой походкой, мы думали, что из-за почтенного возраста. Зимой в поведении кота наметились отсутствовавшие ранее особенности. Он сидел на ступенях, глядел на окна соседки, на мои. Если женщина впускала его, он ненадолго задерживался возле кошки, но она не обращала на него внимания, и он отходил в угол. Если соседка его выпроваживала, то он обращал свой безмолвный призыв ко мне. Я устроил ему местечко возле печки, он спал там на подстилке, утром благодарно мурлыкал и направлялся к двери. Зима выдалась холодной. Иногда кот целыми днями грелся на подстилке, выбегая лишь ненадолго, чтобы облегчиться. Это случалось весьма часто. Я оборудовал ему «туалет» в комнате, потому что снаружи выпал глубокий снег. Он и в комнате облегчался часто. Должно быть, больные почки, подумал я. В конце концов, он ведь старик. Кот исхудал, почти ничего не ел. Раза два посетил свою «жену». Казалось, ей приятно было его видеть, но когда он уходил, она не реагировала.

Теперь ему даже ходьба доставляла боль. Очень осторожно укладывался он на подстилку, медленно и бережно, сдавленно постанывая, стараясь не шуметь. Я думал сначала, кот боится, что я вышвырну его за стоны, но потом понял, что это самоконтроль благородного животного, научившегося преодолевать боль.

Когда кот находился в комнате, я чувствовал исходящие от него дружелюбие и поддержку, и иногда осторожно гладил его. Он отвечал благодарным мурлыканьем.

Поскольку лучше бедняге не становилось, я завернул его в одеяло и отнес к ветеринару. Тот сказал, что у кота рак. И что он вовсе не старик, просто от неблагоприятных условий жизни, от ночевок в холоде и сырости приобрел ревматизм.

Из сообщений Джохора

(В каком-то смысле эту информацию можно рассматривать как продолжение Дополнительных разъяснени и 1. — Пр имечание архивариусов.)

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ РАЗЪЯСНЕНИЯ

2

Много уже времени прошло с тех пор, когда обитатели Шикасты могли переносить жизнь свою без тех или иных вспомогательных средств. Почти с самого момента прекращения потока ВС они принялись глушить боль с помощью чего попало. Конечно, всегда были и индивиды, обходившиеся без этого.

Алкоголь и галлюциногены, дериваты опиума, какао, табак, химикаты, кофеин… Чего только они не применяли!

Однако данная область достаточно описана, подробная информация по этим вопросам имеется в наших архивах.

Сейчас мало кто сохраняет свою суть и стабильность. Могу определить то, что я имею в виду, точно теми же словами, что и ранее, описать… скажем, религию. Но главное ускользнет: ощущение, атмосфера.

Религии на Шикасте значат не меньше, хотя власть их утратила тираническую жестокость. Множатся новые секты. Но небеса Шикасты приподнялись. Планета послала своих обитателей на Луну, на поверхностях других планет действует аппаратура шикастян. Очень многие полагают, что Шикасту навестили обитатели иных миров. Слова, языки религии стали весомее, но в то же время приобрели уклончивость. Произнося: «Звезда, галактика, Вселенная, небо», — шикастяне используют те же слова, что и раньше, но означают эти слова уже не то, что сто лет назад. Религии потеряли определенность. Сто лет назад приверженцы какой-либо религии могли верить, что она лучше других, что они единственные люди на свете, которые «спасутся». Ныне это возможно, лишь если они наденут на себя шоры, не дающие взглянуть на собственную историю.

Национализм на Шикасте, который можно назвать новой верой, использующей энергию старых религий, ощущается весьма сильно, а новые нации появляются каждый день. И одновременно с этим появляются на свет мужчины и женщины, готовые умереть за химеру. И если еще одно-два поколения назад жители планеты могли мыслить в масштабах своей деревни, города, схватывая понятие нации, то теперь «нация» — понятие сильное, хищное, однако не менее сильно и понятие всего мира как чего — то, состоящего из взаимозависимых составляющих. Умереть за свою страну сегодня невозможно с той же убежденностью, что сто лет назад. Еще не так давно представители любой нации могли искренне воображать себя лучше, благороднее других. Но сейчас гражданин любой страны видит, что она ничем не лучше другой, что правит в ней та же ложь, что и в соседней и любой другой, теми же отвратительными методами, что и в любой другой. И точно так же она развалится, как и любая другая в грядущие последние дни.

Политические партии, возбуждающие те же эмоции, что и церковь, что и национализм, каждый день меняют воззрения. Ранее, возможно, иные члены этих политических сект верили в чистоту и благородство их устремлений. Но нагромождение постоянных предательств и разочарований, лжи и подлости, убийств и пыток, безумное метание курса не оставляют места вере.

Наиболее молодая из религий, наука, столь же лицемерная и негибкая, как и любая религия, создала технологию, образ жизни, склад ума — и все это крайне непривлекательного облика. Не так давно господин ученый воображал себя венцом человеческого мышления, авангардным бойцом знания, прогресса. И с соответствующим высокомерием глядел на копошащихся у его подошв двуногих мошек. Но теперь даже он начинает сознавать свое ничтожество, и загаженная им планета поднимает против него возмущенный голос.

Все идеи и верования, поддерживавшие человечество на протяжении многих столетий, рушатся, ветшают, растворяются.

Что же остается?

Конечно, шикастяне всегда блистали способностью заделывать бреши в крепостных стенах своей уверенности. Слабая по сути, ранимая природа их существования, подвергаемая бессчетному числу случайных воздействий, не контролируемых их жалким мозгом, беспомощность перед лицом космических штормов и непредсказуемых военно-политических эксцессов — все это заставляет их молиться, на что-то надеяться и множить формулы в своих лабораториях.

Объединение индивида и коллектива, осознание разума индивида в качестве составляющей разума коллективного — то же, что и соска-пустышка для младенца, алкоголь для пьяницы. Но и эта общность расслаивалась, рассасывалась, подтачивалась сомнением, ужасом изоляции.

Что еще могло отгородить их от сознания надвигающейся опасности, во что можно было закутаться, словно в теплое одеяло, чтобы не чувствовать холода надвигающейся пустоты? Инстинктивная тяга к наслаждению, свойственная каждому животному, потребность в еде, секс, в преддверии угрозы вымирания выдвигающийся на первый план как средство спасти, сохранить вид. И вечная тяга к здоровью и благоденствию, ощущению единства с природой: с другими видами, с растениями, с самой почвой. Самый забитый из обитателей планеты улыбается, наблюдая, как свежий ветерок колышет травку, ветви дерева; ему приятно посадить растение и наблюдать за его ростом; его интригуют облака, клубящиеся над горизонтом. А сколь сладостно заснуть в четырех прочных стенах, слушая, как гудит в дымоходах ветер, который — пока что — не в силах тебе ничем навредить… Все это регенерирует силы в существах, населяющих Шикасту.

Лишенный всего, лишенный комфорта, безопасности, страдающий от голода и холода, давно забывший об идиотских понятиях «родины», «прогресса», «религии», опустив глаза к клочку земли между двумя разрушенными домами, пусть даже загаженному обломками кирпичей, строительным мусором, индивид думает: «Ничего, это можно расчистить, это можно оживить, это можно засеять, возродить…»

На него, израненного и изломанного, надвигается переваливший через насыпь танк, он умирает, но последним взглядом хватается за траву, льнет к сломанному стебельку полевого цветка — видит бессмертие…

Именно это я хочу особо выделить.

Подобных индивидов, перед глазами которых открывается бессмертие, обладающих таким взглядом, таким складом ума, такой чуткостью нерва, очень мало, почти нет на Шикаете, но с каждым днем их становится больше… Когда-то планета ощущала постоянную мощную поддержку, сейчас — ничего, отравлены истоки жизни, ключи, заполняющие водоем…

Нет больше поддержки, не будет.

Человек простирает руку, чтобы опереться о грубый кирпич; кладка греет ладонь, отдает принятое от солнца тепло; солнце и обожженная глина, лучи звезды и вещество земли поддерживают его. Но ум воспринимает вести смерти: воздух той же земли, смесь газов, суматошный перепляс атомов несет проклятие. Разум подсказывает: война. Была война, будет война, идет война, кирпичная кладка превратится в едкую ржавую пыль.

Она протягивает руку к своему ребенку, прижимает к себе теплое тельце и знает, что дитя растет, чтобы погибнуть в бойне, а если чудом и выживет, то останется калекой, облученным, обреченным. Смерть втискивается между ней и младенцем.

Он смотрит на дитя, думает о природе, о том, как та забавляется с загадочным набором игральных атомов, о постоянно возникающих новых видах. Он смотрит в окно и не видит природу, о которой думает. Природа растворяется, исчезает на глазах, созданные ею существа постоянно исчезают, скоро сюда придет лед… лед уже был здесь, всего каких-то десять тысяч лет назад, и он вернется… Но лед приходит и уходит, а жизнь возвращается. Лед убивает, но не искажает, не извращает сути жизни.