Шипка

лодевших рук исправные винтовки и опять становились в строй, чтобы послать пулю-другую в противника, расстояние до которого становилось все меньше и меньше.

— Урунус, гяур-комитлар! — кричали остервеневшие турки, — Девлета и-падишаха! 1

— Да живее свободна България! — отвечали не менее обозленные болгары. — Да живее майка Руссия! Да изчезата гад-жалй! 2

Теперь болгарские и турецкие цепи стояли друг против друга и вели оглушающий ружейный огонь. Турки, как правило, не целились, понимая, что патронов у них с избытком, а болгары знали, что патронов у них мало, потому и старались; чтобы каждая пуля нашла свою жертву — целились они не спеша и хладнокровно. Была и еще одна существенная разница: дружина Калитина, образовав две плотные и сплошные цепи, вобрала в них все свои резервы, а позади турецких цепей стояли многочисленные таборы, готовые в любой момент, заполнить бреши и образовать новые цепи, густые и сильные.

Калитин нервничал. Не оттого, что пули все чаще и чаще проносились над его головой: к их свисту он привык. Его беспокоило другое: турки заняли куда более выгодные позиции и неплохо прикрылись кукурузой и виноградниками, а его роты стоят на виду и выстроились словно для показа. Надо или атаковать турок и поменяться с ними позициями, или немного податься назад. Он отыскал глазами маленького, юркого Иван-чо и послал за ним ополченца. Иванчо прибежал с ружьем Пибоди и доложил по-уставпому о своем прибытии. Его уже успела поцарапать турецкая пуля — на щеке парня запеклась темная кровь. Или это не его, а чужая? Он глядел на командира, но чаще на позиции, которые оставил по приказу. Калитин написал записку и распорядился отнести ее в Эски-Загру. Ничего срочного там не было.

— Отнеси коменданту города и ровно два часа жди моих приказаний! — строго проговорил Калитин.

Иванчо пытался доказать, что ему надо воевать с турками, но командир был неумолим: приказания старшего настоящий солдат выполняет без разговоров. Он посмотрел вслед уходящему Иванчо и подумал: «За эти часы должно произойти самое страшное, оно не для детей!»

Рожок пропел сигнал к отступлению — самый печальный, ранящий солдатскую душу сигнал.

Болгары медленно отступали.

Знамя, поднятое новым знаменщиком, печально склонилось над их рядами. Калитин видел, как к знамени остервенело рва-

1 Бейте неверных повстанцев! За отечество и султана! (тур.)

2 Да здравствует свободная Болгария! Да здравствует мать-Россия! Да исчезнут турки! (болг.) лись одна за другой группы турок, как отчаянно забил в барабан очнувшийся после контузии барабанщик, как кто-то испу ганно задудел в рожок, словно взывая о помощи. Знамя еще немного покачалось в воздухе и исчезло. Калитин не мог понять, осталось ли оно у болгар или его успели схватить турки. Боль сильнее пули пронзила его грудь: знамя! Боевое знамя, святыня части, знак воинской доблести, символ единения и братства болгар и русских, — да разве может оно попасть в грязные вражеские руки! Он вскочил на коня и помчался в эту кровавую гущу, Турки встретили его огнем, но он их словно не замечал: он смотрел на знамя, которое поднял ополченец Минков, но продержал его недолго: на глазах скачущего Калитина Минков был сражен пулей и теперь медленно падал, обратив взор на приближающегося командира. Калитин подхватил знамя и высоко взвил над головой, чтобы его могла увидеть вся дружина, сильно побитая в этот день, но без приказа не отступившая ни на шаг.

И на этот раз знамени не суждено было долго трепетать на виду у друзей и врагов. Через мгновение турецкая пуля скосила Калитина. Он медленно сползал с лошади, обливая ее бока своей кровью. Сильные руки унтер-офицера Фомы Тимофеева и рядового Николы Корчева подхватили командира. Солдаты осмотрелись, отыскивая такую дорогу, по которой можно вынести полотнище и не попасть к туркам.

Ополченец Ангел, увидевший, в какую беду попал командир, попытался прийти ему на помощь; он так рассвирепел, что по пути заколол трех турок: в четвертого тесак воткнуть не успел и сам был поднят на штыки противника.

Иванчо, отдежуривший свои часы в Эски-Загре, вернулся тогда, когда падал, сраженный, Калитин и был заколот татко. Он пристроился за кустом и начал стрелять по туркам. Слезы застилали ему глаза, руки дрожали. Пули Иванчо были не метки, и он разрыдался от ярости и обиды.

Истекающий кровью поручик Живарев решился вынести павшего командира, он протащил его несколько сажен и даже, собрав последние силы, поднял на присмиревшую командирскую лошадь, но конь был убит градом турецких пуль. В отчаянии Живарев бросился к Калитину и снова потащил к своим, однако турки успели окружить остатки дружины и теперь добивали и живых, отчаянно сопротивлявшихся, и тяжело раненных, неспособных поднять головы. Поручик нагнулся к Калитину и, сказав: «Прости, Павел Петрович», поцеловал его в холодную, неживую щеку. Передвигаясь где ползком, где перебежкой, он уходил к небольшой группе болгар, дерущихся у трех высоких темных буков. Саблю у него вышибла из рук вражеская пуля, и тогда не было времени поднять ее. Живарев схватил первое попавшееся ружье и присоединился к болгарам.

Лица их полны отчаяния и решимости. Ополченцы слали пулю за пулей в наседавших со всех сторон турок, думая об одном: чем больше будет побито этих башибузуков, тем меньше сможет войти их в Эски-Загру, которую, к несчастью, придется оставить.

V

Тодор Христов не мог смотреть в глаза жителям Эски-Загры, перепуганным, мечущимся из одного конца города в другой, не знающим, как спасти себя от неминуемой гибели. Христов считал себя виноватым, хотя никакой вины за ним не было. У него невольно текли слезы, когда он вспоминал, как жители города радушно приглашали их в гости и готовы были отдать им последнее, как они убеждали всех и каждого, что туркам никогда не бывать в этих местах и что совсем недалек тот счастливый час, когда басурманы навсегда покинут пределы родной Болгарии.

А они возвращаются…

И что из того, что ополченцы гак отчаянно и мужественно защищали каждый рубеж и каждый аршин земли под Эски-Загрой? Что из того, что его родная дружина из тринадцати офицеров потеряла при защите города девять: четверо убитых и пятеро тяжелораненых? Что из того, что свыше двухсот нижних чинов бригады сложили свои головы или пропали без вести? Нет Павла Петровича Калитина, мечтавшего освободить болгар, а потом остаться на какое-то время с ними, чтобы помочь обучить новую и молодую армию хитрой науке побеждать врага. Нет и генерала Столетова. Ползут слухи, что он сам ходил в атаки: убит, тяжело ранен или захвачен турками — никто пока не знает, и вряд ли узнает когда-нибудь! Не счесть раненых и контуженых, да и есть ли такие, кого не царапнула вражья пуля или не оглушил разорвавшийся рядом турецкий снаряд!

Христов тоже перевязан окровавленными тряпками. Сначала его ранили в голову, но относительно легко: пуля прошла под кожей, не повредив кость. Потом небольшой осколок вонзился ему в грудь, и он сумел вытащить и отбросить его в сторону. Третье ранение было в ногу, пуля или осколок и сейчас сидит там, чуть ниже колена. Христову довелось командовать взводом, а позже и ротой, но что это за рота, если в ней осталось немногим больше двадцати штыков!

Как объяснить это людям, обезумевшим от страха, стонущим от душевных мук и физических болей?!

Эски-Загра пылала, и неизвестно было, отчего город превратился в огромный факел. Прорвались турки? Или его подожгли снаряды, рвавшиеся в сотне точек? Дым застилал узкие улицы и разъедал глаза, выжимая слезу даже у самых сильных людей. А может, это и хорошо: никто не поймет, от чего льются слезы — от въедливого дыма или от жуткой немощи?

Узкую улочку перегородило несколько арб, и Христов стал просить, чтобы их сдвинули к домам: надо же ополчению выбраться из города! Седой болгарин, вооруженный пикой и ятаганом, заправленным за пояс, зло посмотрел на Христова, хотел что-то сказать ему, но лишь махнул рукой и навалился грудью на арбу, стараясь отодвинуть ее в сторону. Христов и трое других ополченцев бросились ему на помощь. Болгарин не стал благодарить их. Он закрутил головой и с трудом выдавил:

— С оружием — и бежите?! Бегите, бегите! Мы турок встретим пиками, ятаганами и топорами! Бегите!

Что ответить ему и как оправдаться? Успокоить тем, что армия скоро вернется? Вернется. А что принесет это мертвым?

Дорога, тянувшаяся из Эски-Загры к Казанлыку, тоже запружена обезумевшими толпами, стремящимися бежать как можно дальше от этого злосчастного места, каким стал их родной город. Если Христов, вступая в обреченную Эски-Загру несколько часов назад, не мог понять, почему там осталось так много жителей, то теперь он понял и еще больше пал духом: они надеялись, надеялись на армию, на ополчение, на него, Тодора Христова. Они расплачиваются теперь за излишнюю доверчивость, за то, что поверили Тодору Христову и русским командирам. Сколько раз говорили они, командиры и рядовые, что туркам никогда не взять реванш и что русской армии суждено идти только вперед.