Шипучка для Сухого

— Помада…

— Да говорю же, случайность! Глупость!

Он валится на спину, счастливо подгребает меня себе под бок. Я провожу пальцами по его груди. Мягко целую, глажу.

— Я же не знаю, где ты… С кем ты… Ты не подумай, я не собираюсь ничего… Но просто… Ты же знаешь, я волнуюсь…

— Оль, — он садится и смотрит на меня. Пристально и серьезно. — Я завязал уже. Больше ничего такого. Не будет. Не повторится никогда. У меня все честно. Все легально. Я даже налоги собираюсь платить. Слышишь? Я обещаю, что больше тебе не нужно будет волноваться. Никогда и ни о чем.

Я молчу. Смотрю в его серьезное лицо, и дыхание перехватывает. Значит, все. Значит, и правда все.

Олег мне не может врать. Он не может меня обманывать. Кто угодно, только не он.

Я понимаю в этот момент, что люблю его так, как даже сказать невозможно. Слов таких нет.

Я понимаю, что хочу с ним быть долго-долго, хочу детей от него, хочу ходить с ним гулять по набережной Невы в белую ночь, хочу, чтоб у нашего сына были его глаза.

Я не могу ему сказать про это. Просто нет слов, нет голоса. В горле ком.

— Оль! — он опять встревоженно бросается ко мне, обнимает, — ты чего, ну? Ну я же сказал, что все. Точно, Оль. Все. Или ты… Или ты все же из-за того, как я тебя сегодня… Тебе не понравилось, больно было, да?

— Мне понравилось, — про это, как ни странно, я могу говорить. Краснею, стыжусь. Но лучше про это. Чем про то, что у меня внутри комком встало и не отпускает. Про такое даже самой себе не признаюсь. — Очень.

— Да? — он смотрит на меня пристально, ищет в моем лице сомнения и не находит. Выдыхает уже спокойнее. Опять прижимает к себе, усмехается, — тогда, может, повторим как-нибудь?

22. Примерно девятнадцать лет назад

Белое небо — красное солнце…

Жаль, не увижу, жаль, не придешь.

Луч слишком остро в трещины бьется,

Красное солнце… Ты не поймешь.

Знаешь, не надо, так будет проще.

Так будет легче — мне и тебе.

Белое небо — огненный росчерк…

Красное солнце — значит, к беде.

М. Зайцева.

— Сухой, давай не будешь вперед лезть, — Вася сегодня, на удивление, нервный. Это выражается в многословности и резких, отрывистых фразах.

Я не понимаю, с чего такие танцы. Все штатно, все нормально.

Сейчас зайдем, сделаем дело — и все. После этого — заслуженный покой.

Я курю, оглядываю офис нужной нам конторы. Хороший кусок, неплохо размахнулся Витя.

Витя — это хозяин этой фирмы. Непонятно, как пролез в бизнес, учитывая, насколько здесь все давно плотно занято. Но пролез. И сразу захапал несколько кладбищ. Причем, не только новых, но и старых. Где давно, вроде, не хоронят, но за хорошее бабло… Короче говоря, по ситуации понятно, что Витя вылез не пойми откуда, знакомый мент пробивал его, но он не из них. И не из наших. Похоже, пока пацаны сферы влияния делили, он просто внаглую дернул кусок. И ни с кем не поделился.

Я выяснил чисто случайно. Все же Питер — большой город, кладбищ — дохренища. Основных конкурентов в лицо, само собой, знал…

А тут проморгал. Потерял немного хватку. Расслабился.

Витя сидел тихо, как мышь под веником, и только это и спасало.

До поры до времени.

Я узнал чисто случайно, пробил, проверил. И, сука, не поверил сначала.

Потом еще раз проверил.

И понял, что не только я слошил, но и мои конкуренты. А, значит, надо брать.

Я поговорил, где надо, все удивились наглости. Ну и, само собой, кто первый встал, тот и забрал. Тут я подсуетился. Неплохая прибавка к бизнесу. Как раз нам с Шипучкой надо.

Сигарета еще не кончилась, нервный Вася рядом напрягает, а потому я позволяю себе отвлечься и подумать о приятном.

А в жизни этой гребанной у меня только одна приятность — Олька.

После швыряния сковородкой и охренительного по удовольствию наказания, от которого до сих пор круто так все сжимается внутри, стоит лишь вспомнить, прошел месяц.

Хороший такой месяц. Сладкий.

И Олька моя — сладкая.

И счастливая.

А я счастливый, что она — моя.

Что у нее на пальце — мое кольцо.

Что у нее в животе — мой ребенок. Маленький совсем.

Она мне показывала в книгах специальных, медицинских, какой он сейчас. А я смотрел — и не верил. Реально? Реально так? Он — там? Такой?

Смотрел на ее живот. Плоский. Странно так. Она говорила, примерно три недели. Три недели он там.

После этого я, собственно, кольцо и притащил.

Самое лучшее купил, самое дорогое.

И она смотрела на меня… Я никогда ее глаз не забуду. Такие огромные, такие… Бл*…

В церкви видел такое. На иконах.

Вот так вот и верующим станешь…

— Сухой, че-то жмет мне. Может, не сегодня? — бухтит Вася, опять нервируя. Много слов. Чересчур.

Я бы и сам не сегодня. Но надо. Завтра Витя свалит в Москву. И я даже знаю, к кому он свалит. Потому и подсуетились наши. Если он там защиту найдет… Черт, война будет. А мы уже вроде отвыкли. Уже все поделили. И только столичные все лезут и лезут, хапают и ртом и жопой, и никак не успокоятся. Через Витю запросто подомнут весь ритуальный бизнес. И никто не вступится. Потому что хитрого Витю кто-то надоумил сделать все по закону. Не по государственному, само собой. Тут у него не подмажешься, проверяли.

Нет, по нашему закону. Который, сука, однозначный. И никакой апелляции.

Если недоволен…

Война.

При удачном раскладе.

При неудачном…

Короче, говоря, это я очень вовремя его сейчас поймал.

— Сам все знаешь. Не бухти, а?

Вася затыкается, косится на ребят в соседних машинах.

Я докуриваю. Мысленно прошу прощения у Шипучки, которой обещал, что все. Что завязал. Что больше не в теме. Как она радовалась! Как она смотрела на меня!

Верила.

И не мог я ей сказать, что надо хвосты занести, вопросы закрыть. Выйти нормально. Так, чтоб не было ко мне дел никаких. Да и до конца с моим бизнесом не выйдешь. Это понятно всем же. Но минимизировать риски. Оставить только крышу, которой нормально отстегивать. И потом, возможно, уйти из этого бизнеса, потому что до конца его не залегалишь, и взять другой. Уже честно. Уже так, как надо. Чтоб не придрались. Чтоб не стыдно было.

Перед сыном, которого она родит.

Поэтому правильно делала моя Олька, что верила. Что ребенка мне решила подарить.