Широкий угол

Я побежал к дому. Весь в поту, запыхавшийся, я сел на бордюр и подумал, что, возможно, не так уж и плохо умереть, как миссис Тауб. После меня даже семерых детей не останется, получится очень даже удачно. Это мне здорово помогло бы и избавило от кучи проблем: никаких тебе ссор с родителями, никаких сомнений, никаких решений – только безмолвная тьма, которая накроет и поглотит без остатка.

Следующая неделя оказалась тяжелой для всех. Я не мог отделаться от мыслей о рыдающем Шмуэле Таубе, мама лила слезы, а отец, неспособный сказать словами, что любит нас, замкнулся в тревожном молчании и выдал весь свой набор кислых мин. Он никогда не умел выражать свои чувства и в подобных ситуациях проявлял себя хуже некуда.

Хоть мы никогда тесно не общалась с Таубами, смерть Эстер всех нас троих потрясла. Таубы были одной из самых консервативных семей в общине и всегда поглядывали на моих родителей с подозрением, будто мечтая подловить их на первом же неверном шаге. Вера моих родителей вызывала у них сомнения – только потому, что те родились и выросли вдали от религии.

Для меня такое отсутствие уважения оставалось загадкой. Сделаться ортодоксами и отвергнуть жизнь без запретов – смелее поступка, на мой взгляд, и быть не могло. Сомневаться в тех, кто решился на подобное – верх нелепости.

Как-то вечером зашла миссис Фишер – хотела отдать складные стулья, одолженные у нас для субботней трапезы, на которую приехали родственники из Нью-Йорка.

– Аяла Тауб сейчас у нас, – объявила миссис Фишер.

– Ах, бедняжечка, – тут же отозвалась мама. – Как она?

– Умничка, просто солнышко, благослови ее Господь. Ни слова не говорит. Я предложила, пусть поживет у нас, пока отец не оправится от горя.

– Мы тоже можем взять кого-нибудь из детей. Места у нас немного, но поможем с радостью.

– Знаю-знаю, сейчас пока решают, как все устроить. Уверена, что при необходимости к вам тоже обратятся.

Когда миссис Фишер ушла, мама повернулась к отцу и спросила:

– Как ты думаешь, почему к нам пока никто не обратился? – и, не получив ответа, продолжила: – Может, завтра, как увидишь раввина Хирша, скажешь ему, что мы тоже хотим помочь?

Но раввин Хирш лишь повторил слова миссис Фишер – если будет нужно, нас попросят. И тогда родители перестали об этом думать, вернувшись к повседневным делам и заботам.

В школе я теперь садился рядом с Адамом Саксом.

Со временем мы стали говорить обо всем, и я отвечал на вопросы, которые раньше считал злыми и неуместными.

Адам был намного выше меня, с гладкими черными волосами, почти всегда одевался в белые футболки и умом не отличался. Я не понимал, как он попал на продвинутый уровень по тригонометрии. Мне частенько приходилось объяснять ему задачи после того, как учитель очень подробно разжевывал их в классе.

До меня начинало доходить, насколько важно и полезно иметь в школе друга. Кого-то, кто прикроет тебя в случае прогула, к кому можно подсесть за обедом, с кем можно поболтать, когда скучно. Некоторое время я наблюдал за Адамом, увидел, что он спокойный и общительный, но друзей у него маловато, и задумался: пригодится ли он мне? Решил, что пригодится. И мы начали считать, что дружим, хоть я и нередко выходил из себя из-за его предсказуемости и легковерности. Но он был хорошим парнем – добрым, любознательным и довольно замкнутым. Но самое главное – ему было без разницы, как я одеваюсь. Отношения его родителей разладились, когда Адам с сестрой еще ходили в среднюю школу. Развод доставил бы им уйму проблем – денег у обоих было хоть отбавляй, и, обратись они к адвокату, дело бы сильно усложнилось. Поэтому родители Адама решили вести себя как взрослые: переждать, остыть и вместо того, чтобы разводиться, по-прежнему жили под одной крышей, не испытывая друг к другу никаких чувств.

Как-то утром Адам подошел ко мне, пока я вытаскивал учебник из своего шкафчика, и спросил:

– На барбекю к Элише Кацу идешь?

– Какое еще барбекю? – ответил я.

– То, которое он устраивает сегодня днем. Ты не идешь, что ли?

– Меня не звали.

Адам сделал рот буквой «о» и посмотрел на меня грустно и смущенно. Он даже не стал говорить, что это наверняка какая-то ошибка. Ясно было, что Элиша Кац не пригласил меня нарочно. Его отталкивала моя принадлежность к ультраортодоксальной общине.

– Мне очень жаль, – только и сказал Адам.

– Да не страшно. В любом случае родители вряд ли разрешили бы мне там есть.

Я хотел было выругаться, но внезапно понял, что вообще-то мне совершенно все равно – с теми ребятами мне делать нечего. Лучше сидеть дома одному, чем убивать день в попытках вписаться в компанию, в которой мне по определению нет места. Расстроило меня не то, что меня не позвали, а искреннее огорчение на лице Адама.

– Если хочешь, можем вместе что-нибудь поделать, – сказал он наконец.

Так мы впервые пошли куда-то после школы. Адам привел меня в свой дом в Бруклине – он стоял прямо за школой. Мобильного у меня не было, и родителей предупредить я не мог, но решил, что они как-нибудь переживут.

В гостиной у Адама висел огромный плазменный телевизор. Я спросил, что смотрят у них в семье.

– Телик мы включаем, когда готовим ужин. Иногда смотрим новости, иногда – какие-нибудь старые сериалы типа «Что сказал Джим» или «Друзей». Родители не хотят, чтобы мы смотрели MTV и всякое такое – говорят, передачи там больно откровенные.

– А что такое MTV?

– Прикалываешься? Серьезно, ты не знаешь, что такое MTV?

– У меня дома нет телевизора.

Адам присвистнул, чтобы выразить свое глубочайшее потрясение, – в свисте прозвучало нечто вроде «Я знал, что вы чокнутые, но не до такой же степени». Он попытался рассказать мне о разных передачах: «Тачку на прокачку», «Молокососах», документалках «Нэшнл Джиографик» и «Пляже» – такое реалити-шоу, где италоамериканцы проводят лето в Нью-Джерси, а по вечерам ходят в клуб. «Пляж» он смотрел, только когда родителей не было дома. Мне подумалось, что я-то нашел бы себе занятие получше, чем пялиться на компанию придурков, таскающихся по дискотекам.

– Знаешь, вот у этого прозвище – Ситуация, – сказал он и протянул мне айфон, чтобы показать фото какого-то загорелого бритого наголо придурка. Внезапно я понял, как часто Адам говорит «знаешь» и как меня эта его привычка бесит. Захотелось ответить: «Нет, не знаю».

– Знаешь, он на эпиляцию ходит и в солярий, но не гей. Прикольно.

– Не гей? – повторил я, вопросительно глядя на Адама.

– Ну, знаешь, обычно же геи на все эти процедуры ходят, но… – Адам резко умолк. – Ты же знаешь, что это слово вообще значит? – Я молчал, так что он снова присвистнул. – Обалдеть, только не говори, что и об этом впервые слышишь!

– Ну, я слышал это слово в школе, но не знаю точно… – с досадой начал я и не договорил.

Перемежая свою речь многочисленными «знаешь», Адам объяснил, что геями называют людей, которых влечет к людям своего пола. То есть такие мужчины влюбляются в мужчин, а женщины – в женщин. Я вдруг вспомнил, как, прижавшись ухом к двери, подслушивал родительский разговор: какого-то раввина, преподававшего в ешиве*, прогнали за то, что он заставлял мальчиков заниматься вместе с ним чем-то запретным.