Шишков
Шрифт:
В Сибири Шишков записал немало слов и метких выражений, которые он впоследствии использовал в своих произведениях:
«Бедному умереть легко, стоит только зажмуриться». «Такой золотой фразы, — писал Шишков, — вы не найдете ни у Даля, ни в афоризмах Шопенгауэра, эта фраза есть тема для большой книги… Вот где источник драгоценных слов — народ».
Мучительные поиски слова, длительная работа над фразой весьма характерны для Шишкова.
«…Я ценю звучность фразы и всегда прислушиваюсь к своему перу. Что касается формы, то ее всецело определяет содержание, она подвижна, как сама жизнь, как живой поток реки, то медленный, то бурный. Иногда в одном и том же произведении я ломаю форму, меняю ритм и пр., — но это не погоня за модой, это — вынужденная необходимость».
Вячеслав Шишков всегда прислушивался к советам своих коллег, например к рекомендациям такого прекрасного стилиста, как Алексей Ремизов, который говорил ему: «Каждое даже и малое писаное слово есть условный знак, за которым скрывается большая сущность.
Вячеслав Шишков был сам тонким ценителем и знатоком русского языка. «„Петр“ написан чисто национальным языком, — говорил он в докладе о творчестве Толстого. — Русский читатель полюбил этот язык, изучает его и на всех перекрестках кричит автору: „Спасибо“. Язык произведения оригинален и необычен даже для самого Толстого, этот язык нельзя поставить рядом ни с одним языком русских классиков и современников, ему даже невозможно подражать. Я отнюдь не хочу сказать, что это есть абсолют, я говорю, что язык романа стоит на особицу. В нем вся мощь автора. Выросший в раздольных полях и лесах Приволжья, насквозь русский, Алексей Николаевич Толстой, со своей широкой национальной натурой, унаследовал еще с детства этот словесный бисер, эту живую красоту русской народной речи. И сохранил ее, и культивировал, и донес через свой долгий творческий путь до „Петра“. Широко изучив лексику XVII века, автор очень своеобразно и в пределах необходимости подносит ее читателю, не засоряя словесную ткань излишними архаизмами, поэтому язык романа доступен пониманию каждого, он поистине народен».
А вот что написал Вячеслав Яковлевич о Мельникове-Печерском в октябре 1943 года: «Прочел Мельникова-Печерского „В лесах“ — интересно, и язык чудесный, жаль, что роман изобилует длиннотами. А какой несравненный знаток русского обиходного языка и старинных обычаев! Классик, недостаточно нами оцененный».
А произведения Андрея Белого, с точки зрения языка, несмотря на то, что автор «Петербурга» для него «большой художник», Вячеслав Шишков осуждает:
«Читаю А. Белого… Что за язык, что за юродство! Сплошь выдуманные словечки, фейерверк словечек, водопад, поток. Смотришь на рисунок через этот град словес, который барабанит тебя по темю, по морде, по глазам, смотришь — и ничего не видишь. Обидно, право. Что говорить, словечки модные, выдуманные большим искусником, но он щелкает слова, как подсолнух, идет сам по колено в шелухе и по этим сугробам мусора тащит за собой читающего. Надо очень любить русскую литературу, очень ценить Андрея Белого — он для меня большой художник, — чтоб превозмочь его словесные узоры. Ни крестьянам, ни рабочим, ни обыкновенным смертным такая литература не нужна, и надо быть большим стоиком, чтоб, подобно Диогену, залезть в тесную бочку модной оригинальности, заживо похоронить себя от населяющих Русь людишек. Ей богу — жаль».
В этой оценке, может быть, и резкой, может быть, и субъективной, важно то, что Шишков думает о тех, кому адресуются произведения. Во многом его творчество определялось именно этими мыслями.
Вячеслава Шишкова, как, впрочем, и других крупных писателей Урала и Сибири, некоторые критики упрекают в пристрастии к так называемым диалектизмам, то есть к словам, характерным для той или иной области.
В конце 1970 года издательство «Просвещение» выпустило в свет избранные труды члена-корреспондента Академии наук СССР В. И. Чернышова. В статье «Сокровища народного слова» этот талантливый и оригинальный исследователь пишет: «…Русский провинциальный язык является настоящим сокровищем родного слова. Он чрезвычайно богат, совершенно не исчерпан ни нашими лучшими писателями, ни самыми полными словарями, как, например, прекрасный словарь Даля. Основательное знание нашего народного языка является необходимой основой понимания и сознательного употребления языка литературного. Поэтому школа, которая решительно порывает с народным языком, подкапывает в корне то самое дерево, которое она хочет возрастить и взлелеять. Чем осторожнее, чем любовнее относится народный учитель к местному народному языку, чем больше сумеет опереться на его коренные, здоровые начала, тем с большим успехом, легкостью и удовольствием овладеют его ученики русской литературной речью».
Торосы, сохатый, плесо, шивера, урез воды, приплесок, шитик, счалок, плица, уключины и т. д. и т. п. — множество слов, пришедших из областных говоров, возвращены писателями Урала и Сибири, в том числе и Вячеславом Шишковым, в сокровищницу русского литературного языка.
Вспомним «Угрюм-реку». «Лось, сохатый, — играло в его мозгу», — пишет Шишков об Ибрагиме-Оглы. Не олень, а именно сохатый — слово, которое употребляют жители северо-восточных областей. «Прохор спустился к урезу воды, где мужики конопатили шитик». Не только для самого землепроходца и устроителя водных путей Сибири — Шишкова, но и для миллионов русских людей нашего севера-востока «урез воды», то есть самая кромка речного берега, вместе с выражением «конопатили шитик» — близкие выражения, читатель прямо-таки ощущает запах воды, влажной гальки, песка и смолы, ибо там, где конопатят, как правило, пользуются и смолой. Вы слышите стук особого
долота — конопатки…«А вот и приплесок…» — сказано у Шишкова. И одно это слово порождает в сознании читателя целую картину, ибо русский приплесок, или заплески, — это береговая полоса, до которой достает речная вода, образуя на влажном песке «заструги». Многие, несомненно, видели эти «заструги», похожие на извилины стиральной доски, на песчаных берегах, на снежных сугробах. «Задулины, сувои, снежные волны по насту, крутые и подбористые снаветру и отлогие сподветру», — поясняет Владимир Даль.
В многотрудном плавании Прохора и черкеса по Угрюм-реке им встречаются шивера, пороги, перекаты, запечки, осередыши. Сколько изобразительной емкости в этих областных словах, которые являют собой творческие возможности народа, создавшего «великий и могучий» русский язык. «Шивера» — каждому сибиряку известное слово, страшное для речников. Это плоская гряда, прикрытая водой во всю ширину. А сколь выразительно слово «осередыш»: подводный остров или же внезапная мель среди реки, на стрежне, на прямом пути судна.
Вспомним, что еще Карамзин, вообще-то говоря, далекий от разговорного народного языка, считал неизбежными в литературном языке некоторые «сибиризмы»: «Сибирское слово „тундра“ должно быть в русском лексиконе, ибо никаким другим мы не означим обширных низких, безлесных равнин, заросших мхом, о которых может говорить поэт, географ, путешественник, описывая Сибирь и берега Ледовитого моря…»
Напомним, что Вячеслав Шишков в период его путешествия по Нижней Тунгуске записал много старинных русских песен:
Песня полюбовная (старинная) Уж вы, ноченьки, да мои темныя, Ночи осенние! Вы наскучили, ночи, напроскучили, Ой, напроскучили. Со милым-то ли дружком Гулять разлучили. Ой, не сама ли я девка Глупо сделала, Ой, глупо сделала, дружка спрогневала: Эх, назвала-то я дружка Горьким пьяницей, Горьким пьяницей, мотом пропойщичком: «Ой ты пошто, друг мой, упиваешься, Во хмелинушке все валяешься, Предо мной-то душой, красной девицей, Ой, выхваляешься». Ох, как на это ли, друг, Ты возгневался? Ой, ты забудь-забудь, мой сердешный друг, Ой, да гневаться. Лучше вспомни-ка, мой сердешный друг, Как осенние мы ноченьки вдвоем Да просиживали. Тайные речи-то с тобой Да говаривали. Мы все думушки передумали, Одна думушка с ума не шла. Ой, как бы нам с тобой Да поженитися.По нашему мнению, это лучшая иллюстрация к словам известного языковеда А. М. Селищева: «Русские говоры Сибири, оторвавшись от ближайших говоров Европейской России, начали свою жизнь с тем запасом звуков, форм и лексики, какой был свойствен говорам их метрополии в XVI и XVII веках».
Очаги народного русского языка «горят» в Сибири с древнейших времен. Поэтому так много архаизмов и славянизмов употребляет в своих разговорах коренной сибиряк.
Начиная от Ермака, Ерофея Хабарова за Урал, в Сибирь, на Дальний Восток шли люди разных областей России, и это придало языку сибиряков особый аромат, а его словарный состав воистину необъятен.
Словом, не о каких-либо диалектизмах должна идти речь, когда мы вчитываемся в роман «Угрюм-река» да и во все другие произведения Вячеслава Шишкова!
То, что я был первым редактором «Угрюм-реки», те многочисленные беседы, которые я вел с Вячеславом Яковлевичем, позволяют мне сказать о тех основных принципах, которых придерживался Вячеслав Шишков как стилист: это, во-первых, народность, о чем уже говорилось выше, а во-вторых, намеренное сближение даже авторской речи с разговорным языком.
В самом деле, если мы еще раз вернемся к построению авторских отступлений в «Угрюм-реке» с этой вот стилистической стороны, то мы и перечислить не сможем всех тех мест, где Шишков буквально разговаривает не только с героями романа, но и с тайгой, и с Угрюм-рекой, вообще говоря, с природой…
Это разговорное начало проявляется даже в авторском комментарии перед роковым выстрелом Прохора, что позволяет Шишкову достигнуть поставленной им же цели:
«Ты помнишь ли, Прохор Петрович, друг, странную ночь в избушке, когда филин свой голос подавал, помнишь ли, как целовал тогда свою Анфису, какую клятву непреложную приносил Анфисе в вечной любви своей? Вспомни, вспомни скорей, Прохор, мил-дружок, пока нож судьбы твоей не занесен!..» — взывает к прицелившемуся убийце создатель романа, перелагая своими словами «мысль в самой себе» злосчастной Анфисы. И, наконец, заключает возгласом, к ней обращенным: «Радуйся, Анфиса, приносящая нетронутую чистоту свою возлюбленному Прохору!..