Шкаф

" Я не сплю, не сплю!" – понимание ошпарило, словно кипятком, и со скрежетанием зубов я проснулся.

Темно. Наташка лежит рядом со мной на кровати, как всегда заграбастав себе всю простыню. Больше в спальне никого. Вот только на коже груди образовалось липковато- холодное, как от растаявшего кубика фруктового льда, пятно.

Я вздрогнул, посмотрел на прикроватные часы со светящимися зелёными цифрами. Половина четвёртого утра. Ещё несколько часов до семи, то есть привычному для меня подъёму в утреннее время суток по выходным дням. Вот только весь сон как рукой сняло. Внутри гнилой ягодой зрело чувство: в доме что-то не так. Но что?

Пол, где кончался ковер, был холодный. За раскрытым окном темноту вдалеке пронзали тонкие вспышки молний. А моя голова, несмотря на принятые на ночь стопки коньяка, оставалась ясной.

Зевнул, потянулся и решил попить кофе, чтобы взбодриться окончательно. Спустившись по очень холодным, точно покрытым инеем, ступеням лестницы, я с удивлением закрыл поскрипывающую дверь чёрного хода на кухне.

Включив свет, заметил грязь на полу возле холодильника. Слипшиеся травинки и комочки земли, а также влажные, едва различимые пятна на стенах наводили на беспокойные мысли. Что-то протекает. Нужно разобраться.

Я замел мусор на совок щёткой и подумал о мышах или других грызунах, покрупнее, побольше. О кротах или крысах с хищно поблескивающими глазами. Брр.

Закипела турка, с пенкой разливая в воздухе запах кофе. Большая кружка с сердечком, подарок-финтифлюшка от Наташки на день святого Валентина, оказалась единственной чистой среди горы посуды, забившей столик и раковину. Я налил её доверху и медленно, в задумчивости стал потягивать кофе.

В суете хлопотливых будней я ценил такие вот мгновения уединения, когда можно осознать, чего достиг в жизни, – и чего ещё хотелось бы получить для полного счастья.

Я вымыл всю посуду к пяти утра, зевнул и, решив наплевать на странную погоду, пугающую далёкими молниями в небе, и неспешно идущую в нашу сторону грозу, подумал, что ещё успею пробежаться.

Обувшись в кроссовки, напялив на себя толстовку, что, как переехали в дом, сразу обустроилась на полке над крючочками в прихожей, и снова обратил внимание на округлые пятна на стенах, едва приметные, точно блестевшие от изморози. Я не прикасался к ним, просто потрогал стены, оказавшиеся ненормально холодными. На полу возле двери тоже была влага. Вздрогнул и предположил, что в доме барахлит кондишин.

На улице было безветренно, а воздух сам по себе окружал плотным коконом – и, точно наэлектризованный, вызывал при движении на коже отчётливые мурашки. Не помню, чтобы хоть когда-то в жизни ощущал подобное.

Я побежал привычным маршрутом выходного дня, на холм, к речушке Камышовке, через редколесье осин и берез с понурыми мелкими елями. Туда и назад, как раз получается ровно три километра. В целом, выходит немного, но бег помогает поддерживать форму, да и настроение поднимает, особенно когда знаешь, что в собственном доме, помимо твоей воли, находится сварливая (куда без этого?) тёща.

Сегодня либо день не задался прямо с утра, либо… Бежать было стрёмно. Всё казалось, что в тихом лесочке есть кто-то, кроме меня, – и это вовсе не зверь, не птица, а кто-то разумный, наблюдавший исподтишка, притаившийся, например, за стволом вон той далёкой берёзы.

Зябко, а подбежишь, стискивая от тревоги зубы, – и никого. Глупо. Глупо. Никогда не страдал паранойей, а тут разом – как навалилось.

Местами еловую кору в лесочке пронзали резкие царапины и там и сям, а в папоротниках и кустарнике запутались клочки шерсти, висели на листве, будто приклеенные.

Кто бы так мог из местных зверюг пообтрепать бока? Белка, лиса-сестра или кабан.

Я бежал, чувствуя, как внезапно с сильным, точно штормовым порывом ветра, меняется наэлектризованный воздух, разбивается душная плотность и на лицо падают первые капли дождя.

Нужно было спешить. Прибавив скорость, я вовремя оказался у ворот дома. На траве валялся, хлопая на ветру, брезент с прицепа «нивы».

Я затормозил, схватил брезент и, отдышавшись, заглянул под тент, где стояла «нива», напротив мерса.

Шкаф был выставлен на всеобщее обозрение. Если это была очередная неудачная шутка проказника-затейника Казановы, то мне сейчас совсем не смешно. А если это приходили мужики-алконавты из деревни и втихаря проверяли себе, что да как, пока все спали?.. Ага.

Собственные мысли злили и одновременно пугали. Ладно, разберемся.

Остервенело завыл ветер. Враз потемневшее до черноты небо злыми ухмылками пронзили яркие спицы молний. Жутко загрохотало, словно издал рык великан и сразу в недовольстве затопал ногами – и в одно мгновение без предупреждения, точно хляби небесные разверзлись, обрушив вниз сплошной поток воды.

Наташка вставала в шесть и всегда пила зелёный чай, прежде чем заняться йогой. Её я застал на кухне зевающей и сонной, стоящей возле плиты.

– Ты ночью ничего не слышал? – спросила она, поглядывая на залитое дождём стекло.

– Не-а, – покачал головой я.

– Похоже, синоптики снова облажались, – вздохнула она.

Радио на холодильнике противно запиликало, объявляя об оранжевом уровне опасности.

– Может, мне просто что-то приснилось, и теперь от этого как-то не по себе, – накрутив на палец пепельную прядь, выбившуюся из пучка на затылке, продолжила Наташка: – Но я была уверена, что ночью скрипело окно в коридоре.

Закипел чайник, и жена залила кипятком пакетированный зелёный чай в чашке.

– Чего сам так рано встал? – ласково спросила Наташка, затем, подойдя ко мне, чмокнув в щёку, поблагодарила за вымытую посуду. Снова крякнуло радио, с завыванием вещая уже о критическом уровне опасности и необходимых действиях. Наташка прикусила губу и, выслушав монотонный голос диктора, щелчком вырубила его. Я буркнул сквозь зубы что-то невнятное по поводу погоды и, разминая, повертев из стороны в сторону шеей, направился в душ.

Леший и Казанова, пробуждённые непогодой, выглядели, как взъерошенные черти, выскочившие из табакерки.

Казанова до десяти утра не принимал ничего, кроме кофе и сигарет. Леший мог хомячить в любое время всё что угодно, списывая это на ускоренный обмен веществ.

Я же на завтрак предпочитал яичницу и тосты с джемом, но сегодня всем проснувшимся была сварена овсяная каша с изюмом и чёрствые булочки с корицей на десерт.

Угрюмая теща, притащившись на кухню, щурилась и жаловалась на головную боль и жёсткий матрас да на погоду, разбередившую её старые кости. Сергей Иванович – то бишь мой тесть, тоже с утра выглядел не ахти: невыспавшийся, бледный, с тёмными кругами под глазами. Он говорил, что ночью, едва погружался в сон, как слышал протяжный скрип половиц в комнате, будто кто-то то замирает на месте, то снова крадётся, да без остановки свистит-храпит себе паровозом Клавдия Петровна. К тому же половину ночи он никак не мог согреться, всё ворочался и кряхтел, хотя укрывался и спал в пижаме и хлопковой фуфайке.