Шкатулка с драгоценностями
Шрифт:
– Пустой человек. Из тех, кто проматывает деньги и возможности. – Это было сказано так громко, что Грейс подскочила. Голова мистера Генри по-прежнему была опущена.
– Простите, сэр?
– Три буквы. – Наконец он взглянул на нее поверх очков и поднял брови. Перед ним лежал газетный кроссворд.
Грейс вздохнула.
– Мот, сэр?
– Действительно! – Улыбка, слишком широкая для такого случая, исчезла с его лица через секунду-другую. – Это же очевидно, стоит только подумать!
Затем он снова опустил голову, предположительно, для того, чтобы записать слово в кроссворд,
Как странно было быть с О'Коннеллом в яркий солнечный день возле серебристой, манящей реки. Такому человеку, как он, следует обитать только в барах, ресторанах и в полутемных, прокуренных гостиничных номерах, где раздаются хриплый смех и вечерние ученые софизмы. И все же он был здесь, они были здесь, пара ночных созданий, разгуливающих ранним утром. Это казалось почти нормальным, почти естественным.
Мистер Генри положил карандаш и стал пристально разглядывать Грейс. Какая досада, что она не успела переменить вечернее платье! На такой случай у нее в офисе был запасной костюм, но сегодня она забыла, что он в химчистке. Придя на работу, как раз собиралась быстро сбегать за ним, когда в дверь постучала секретарша мистера Генри. Однако вчера она не видела сэра Генри... возможно, он ничего не поймет. Впрочем, она так пропахла дымом и была уверена, что вид у нее несколько бесшабашный. Да еще с некоей диковатостью во взгляде!
– Дорогая, я подумал, что вам, должно быть, надоели случайные или не такие уж случайные «беседы» с моим братом на тему вашей работы и общей дисциплины. Я подумал, что у вас, может быть, есть что сказать мне обо всем этом. Возможно, что-то в свое оправдание? А так как Обри настолько рассержен, что готов умыть руки, я решил заняться вами сам. – Говоря это, он сложил руки домиком, опустил, снова сложил.
– Но, мистер Пирсон...
Грейс с О'Коннеллом, взявшись за руки, шли вдоль реки. Она чувствовала их единение, их общность, становящуюся все более реальной. Ее уверенность росла вместе с любопытством. Под тенью моста Блэкфрайарс, где пахло гнилой древесиной, опилками, мертвыми телами, разлагающимися на иловом дне, и все это в сочетании с промышленными дымами и отдаленным запахом перерабатываемого сала, она стала расспрашивать о Крамере: выведывать у О'Коннелла его версию истории, как и предсказывал Крамер.
– Ева была уникальна, – ответил О'Коннелл. – Самая живая из всех, кого я знал. Жила только настоящим, поплевывая на последствия. Ты никогда не знал, чего от нее ожидать, потому что она сама не знала, какой будет в следующий момент. Она была моей первой любовью. Вероятно, она была моей единственной настоящей любовью.
Даже слушать подобный рассказ о былой любви было трудно.
– Таковы обычно дети, – сказала Грейс. – Она была похожа на ребенка?
Он выпустил по ветру клуб дыма и протянул ей сигарету.
– Может быть. Она была сумасшедшей, это точно. И не была создана для брака.
– И все же она стала женой Крамера!
– Это была огромная ошибка, она сама мне так написала. Она писала мне
множество писем всякий раз, когда он помещал ее в больницу. А если быть точным – в психушку! Так он поступал с ней, Грейс! Упрятывал в психушку. В конце концов она покончила с собой.– Что?
– Это, конечно, была трагедия, но полностью в ее характере. Ева была не из тех, кто стала такой бы, как хотелось ему. Ее невозможно представить себе старой.
– Мисс Шарп?
Стук.
Мистер Генри протянул руку через стол и щелкнул пальцами прямо перед ее лицом. В комнате было нестерпимо жарко. Как он ее только что назвал?
– Да, вы не ослышались. Я знаю о другом вашем лице. Другой маленькой работе.
Грейс поднесла руку ко лбу.
– Как?..
– Вы более наивны, чем я ожидал, юная леди. Такая тайна не остается тайной надолго. Во всяком случае, в газетном мире.
Солнце над рекой становилось ярче. Его лучи отражались от воды и преломлялись в ней ослепительными стрелами света. Кто-то на лодке пел глубоким баритоном. Голос был сильным и звонким, но, как ни старалась, Грейс не могла заметить певца.
– Крамер упрекает меня в смерти Евы, – сказал О'Коннелл. – Я для него подходящий козел отпущения, чтобы не пришлось искать ближе.
– Но почему он считает, что это твоя вина?
– Он заставит поверить любого, что я использовал наш совместный опыт общения с Евой, написав «Видение», что я фактически украл часть их жизни с Евой и сделал ее достоянием гласности в искаженной форме. Он считает, что она не смогла смириться с этим и что это ее сломало. Теперь он мстит, сочиняя собственный роман.
– Ты уверен? Я думала, он журналист.
О'Коннелл скорчил гримасу.
– Он сам мне говорил. Можно сказать, угрожал.
– Так в чем же дело? Это его версия того, что произошло между вами троими? У него есть издатель?
– Не знаю. – Он бросил окурок в реку. – Знаю только, что я провел пять лет в пустыне, стараясь убежать от всего этого. А Джон Крамер твердо решил не давать мне покоя.
– Замечательная работа эта ваша колонка. – Пирсон сложил пальцы домиком. Потом еще раз.
Ее внимание опять отвлеклось. Голова была настолько полна О'Коннеллом, что ей стоило больших усилий прислушиваться к словам мистера Генри.
– Правда, сэр? Благодарю вас.
– О да. Но позвольте сказать, что у вас есть проблема. Это как тогда, когда я прошу мисс Хансон приготовить мне что-нибудь перекусить. Может быть, сандвич-другой с мясной начинкой от Поттера. Мисс Хансон всегда кладет на сандвич слишком много мяса!
Грейс сглотнула.
– Нехорошо так разбрасываться, мисс Резерфорд. Не мне вам указывать, какую дорогу выбрать в жизни. Но вы должны выбрать одну и держаться ее. Быть талантливой недостаточно.
– Я понимаю, сэр. Я серьезно отношусь к этой работе, сэр.
– Ну что ж, хорошо. – Он пошуршал перед собой газетой.
– Благодарю вас, сэр. – Понимая, что ее выпроваживают, она встала.
– Да, мисс Резерфорд! – Он что-то записал в кроссворде. – Мы снова получили заказ от Поттера. Я подумал, может быть, вам будет интересно знать об этом.
Кони на этих стенных росписях все запечатлены в полупрыжке. Ни одно копыто не стоит на земле.
9 мая 1927 года.