Шкатулка сновидений
Шрифт:
Малкович ткнул меня локтем в ребра.
— Я умираю с голоду, — прошипел он. — А вы?
— Уже умер, — шепнул я в ответ.
Граф поднял руку, привлекая наше внимание.
— Похоже, на кухне произошел небольшой взрыв, — сообщил он. — К счастью, серьезно пострадала только посудомойка, однако, боюсь, что, пока не подадут мясо, нам придется довольствоваться хлебом.
Малкович повернулся к графу Вильгельму и, к моему великому смущению, произнес:
— Очень жаль. Хендрик только что сказал мне, что он уже умер с голоду.
— Это правда? — спросил у меня граф.
— Да, но…
— Должен сообщить вам, молодой человек, что мой
— Прошу прощения, — начал я, — я вовсе не имел в виду…
25
Пекорино, сыр из коровьего или овечьего молока. Пекорино лучше всего есть с хлебом, не смешивая с другими продуктами и напитками, (итал.)
— Тогда ешь, мой мальчик! Предайся же чревоугодию!
И мы накинулись на хлеб, как стая оголодавших животных, руками отрывая большие куски и запихивая их в рот, забыв об этикете и окружающих. Малкович свалил на свою тарелку шесть или семь маковых рулетов, а затем потянулся за сдобными плетенками. Одна принцесса Элизабет ван Хюссдорфер осталась равнодушной к нашему свинскому поведению. Завернутая в меха, она восседала, точно древняя инфанта, привередливо пережёвывая крошечный кусочек бриоши.
Мы также налегли на вино, в основном на восхитительно темное Saint Emilion 59, и вскоре, набив свой желудок тяжелым, как кирпичи, хлебом, я понял, что мне необходимо воспользоваться туалетом.
— Мясо, мясо! — закричал граф Вильгельм, когда тот же слуга вошел и снова что-то прошептал ему на ухо.
— Что? — услышал я шипение графа. Затем последовала очередная порция шепота.
— Похоже, — произнес граф, — ягненок отказывается удобно расположиться на противне…
— Боже мой! — вмешался доктор Фрейд. — Он что, еще жив?
Граф ошеломленно уставился на доктора.
— Конечно, нет! — ответил он. — Это просто речевой оборот! Туша не помещается на противне.
— А-а-а.
— Но у нас по-прежнему есть эти прекрасные розанчики и хлебцы со стручковым перцем, тортильи и соленые focaccia [26] …
В итоге вся трапеза состояла исключительно из хлеба. Теперь я из усердного голодного нищего превратился в медлительного, рассеянного обжору, запихивающего еду в рот просто потому, что она еще осталась на тарелке. Наконец мой мочевой пузырь приготовился к собственному небольшому взрыву, и я поднялся, бормоча вялые извинения. К счастью, граф, похоже, догадался о моей нужде и, сдержанно кашлянув, произнес:
26
Фокачча, пшеничная лепешка (итал.).
— Третья дверь слева, юный Хендрик. Наверное, я был немного пьян, но найти третью дверь слева оказалось большой проблемой. В длинном, узком коридоре царил мрак, и я на ощупь пробирался по нему, цепляясь за стены. Я зацепился за какой-то предмет, и он со стеклянным звоном упал на камни. Быть может, картина… оставалось только надеяться, что не очень дорогая. Первая открытая мною дверь вела в комнату, еще более
темную, чем коридор. Ничего. Я осторожно повернул холодную металлическую ручку следующей двери — и замигал в полосе густого, насыщенного света, какой дают только масляные лампы. На маленькой, завешенной камчатым полотном и шелком кровати, возлежала с книгой девушка изумительной красоты. Если не считать узеньких розовых трусиков, она была совершенно обнаженной. Книга покоилась на ее волшебных упругих грудях, врезаясь в сливочную плоть.Она переложила книгу на живот и посмотрела на меня. Ее глаза казались темными, непроницаемыми, как беззвездная ночь, полная молчаливых обещаний и сладкой близости. Ее губы были алыми, и мягкими, и невообразимо очаровательно надутыми. Я почувствовал, как холодок желания щекочет мой позвоночник.
— Не возражаете? — спросила она. — Я пытаюсь читать.
— А что вы читаете? — хрипло прошептал я.
— «Историю кириллического алфавита с примечаниями», если вы хотите знать. А теперь не могли бы вы закрыть дверь?
Я закрыл ее, но мое сердце пульсировало неистовее, чем даже мочевой пузырь. Кто она, этот безупречный ангел с глазами опытной искусительницы? Кем она может быть? Рано или поздно я это выясню. Тем временем я благополучно добрался до третьей двери слева и открыл ее.
Совершенно ошеломленный, я увидел, что туалет графа представлял собой точную копию общественной уборной: похожее на пещеру помещение с кафельными стенами и полом, длинным рядом разделенных перегородками писсуаров, четырьмя умывальными раковинами и кабинками, чьи двери открывали вид на ботинки и спущенные штаны занимающих их персон. Все это было очень странно. Но еще больше я удивился, обнаружив там стоящего перед писсуаром Мартина Мартинсона. Как, черт побери, ему удалось опередить меня? Быть может, существовал короткий путь? Мартин явно столкнулся с какими-то затруднениями — он стонал и трясся, снова стонал и вытягивался на цыпочках.
— С каждым разом все труднее и труднее, — заметил он, когда я подошел к соседнему писсуару и расстегнул молнию.
— Что именно?
— А как вы думаете? — огрызнулся он. — Водить трамвай? Писать, естественно!
— О. Извините.
— Не стоит, в этом же нет вашей вины — о, да, наконец-то! — о! Нет, нет, всего лишь капля… о, это все равно, что мочиться расплавленным стеклом! Эта проклятая сучка, должно быть, подцепила что-то от одного из своих бесчисленных мужчин, с которыми она спит за деньги. А теперь заразила меня…
Я не мог устоять перед замечанием, что мужчины, связывающиеся с проститутками, сами виноваты в том, что подхватывают такие болезни.
— Корабли, проплывающие в ночи, полагаю, — произнес я с наставительными нотками в голосе.
— О чем вы? — спросил Мартин с перекошенным от боли лицом.
— Я так понимаю, вы даже не знаете ее имени…
— Конечно же, я знаю ее чертово имя, идиот! Назовите мне хоть одну причину, по которой можно не знать имя собственной жены!
— Вашей жены? — переспросил я, быстро застегиваясь и устремляясь к двери.
— Да, моей жены! — вскрикнул Мартин и согнулся в три погибели.
Вернувшись за стол, я заметил, что все хлебные корзины пусты. Малкович развалился на стуле, на его подбородке блестела слюна, униформу кондуктора Государственной железной дороги, обладателя особых полномочий, данных Министерством внутренней безопасности, усеивали сотни крошек. Доктор Фрейд задремал, а принцесса Элизабет ван Хюссдорфер просто испарилась.