Школа двойников

Следом за Лизаветой в редакторскую комнату зашел Савва Савельев. Он обменялся рукопожатиями с Сереженькой и режиссером, четким кивком и чуть ли не звоном шпор поприветствовал Лану Верейскую. Потом поддержал Лизавету:

– Кстати, позавчера мы показывали его же в Центральном районе, и я должен сказать…

– Еще тебя мне не хватало, ирода! – взмолилась Лана. – То, что эта провокаторша подзуживает, – ладно, все уже привыкли. А ты-то куда? Ты же сам страсть как любишь «паркет» снимать, переговоры или визиты! Так что молчи лучше. Думаешь, все забыли, что ты снимал, как он прививки делает?!

– Это совсем другое, Светлана Владимировна, тогда в городе начиналась дифтерия, нужно было мобилизовать народ на прививки, и сюжет о прививочной кампании в Смольном имел большой резонанс! – обиженно вытянул губы Савва.

– Да, скажешь! Юрий Милославский номер два! Теперь ты, конечно, что угодно скажешь, а тогда, задрав штаны, побежал! В высшие сферы! Внутреннюю политику делать!

– Ой, Светлана Владимировна! – вдруг воскликнул Савва. Вступать в длительные пререкания с выпускающим редактором было не в его правилах. – Вспомнил! Я специально для вас выписал. – Он полез во внутренний карман строгого серого пиджака и вытянул белую прямоугольную карточку. – Слушайте! «Мужик не боится внутренней политики, потому что не понимает ее. Как ты мужика ни донимай, все он будет думать, что это не внутренняя политика, а попущение Божеское… нечто вроде наводнения, голода, мора… Спрашивают, должен ли мужик понимать, что такое внутренняя политика? На сей счет есть разные мнения…»

– Салтыков-Щедрин! – чуть не дуэтом выкрикнули Лизавета и Сереженька. Все знали любовь Ланы Верейской к чиновному сатирику, и все знали, что Савва – любитель «знаковых» цитат, которыми была пересыпана речь Светланы Владимировны. Время от времени он приносил ей в клювике еще какую-нибудь. Так подрастающий птенец радует мамочку, притаскивая червячков.

– Да, Щедрин! – Савва поправил галстук, стряхнул носовым платком предполагаемую пыль с пьедестала, на котором уже рядком сидели режиссер и Лизавета, и устроился рядом с ними. Невзирая на строгий костюмчик.

Сереженька и Лизавета, вынужденные по долгу службы одеваться корректно и следить за тем, чтобы гладкие лацканы английского покроя пиджаков и воротнички рубашек и блузок, не дай Бог, не помялись, обменялись завистливыми взглядами. Они оба уставали следить за своей внешностью, осанкой и одеждой. А делать это было нужно, иначе пришлось бы без передышки отвечать на звонки чопорных старушек, недовольных тем, что в кристальном петербургском эфире появляются столь вульгарно одетые или неопрятные личности. Работа журналиста – это прежде всего беготня и суета. А когда бегаешь, стараясь не растрепать прическу или не замарать крахмальные манжеты, утомляешься в два раза быстрее.

Именно поэтому Сережа одевался насколько возможно комфортно. Он носил вещи по принципу «белый верх – черный низ». Выше пояса он походил на испанского гранда – пиджак, рубашка, галстук, причем не просто безупречно корректные, как у Саввы, а модные. Ниже пояса были обычные просторные джинсы, пузырящиеся на коленях. Завершали туалет разношенные кроссовки. По окончании рабочего дня Сереженька скинет пиджак и галстук, натянет свитер и отправится домой. На студии можно было встретить множество дам и мужчин, одетых с той же эфирной непринужденностью. Этот наряд так и назывался – «телевизионный».

Лизавета его не признавала. Она утверждала, что от эфирного туалета, когда ты наполовину принцесса, наполовину судомойка, у нее болит голова и опускаются руки. В дни своих эфиров она по двенадцать часов качалась на каблуках и берегла от разгвозданной, в смысле утыканной гвоздями, мебели тонкие чулки, но зато ей чаще, чем другим, целовали руки и говорили комплименты. Трудно ведь искренне назвать «богиней» или «царицей» мадемуазель в полуспортивных леггинсах, лыжных ботинках и вычурной кофте с рюшами.

Однако, безупречная во время работы в кадре, Лизавета в остальное время одевалась предельно просто. Вот и сейчас она была в черных джинсах и широкой полосатой рубахе. Рыжие локоны стянуты в высокий конский хвост. Этакая простушка сидела на приступке возле редакторского кресла и старательно комментировала принесенный Саввой литературный фрагмент:

– Вот, вот. Должен ли мужик понимать, что такое внутренняя политика? Есть разные мнения. А мы талдычим ему и талдычим про нее, про политику, про внутреннюю…

Сраженная цитатой, Верейская не могла не согласиться:

– Кто же спорит, снимаем черт знает что! Но я-то с какой стороны? Даже если бы и хотела другое показать, то вот он, мой расклад. – Она картинно взмахнула листком, на котором были расписаны корреспондентские выезды. – Есть ли тут что эпохальное? Один опять же мэра снимает. Другой в музей направился. Репортеры великие! Вот испытания какие-то на полигоне под Сертоловым. Эта штука не то в Дубаях на выставке была, не то ее американские шпионы пытались украсть. Туда Лидочка поехала. Еще в семь утра, давно должна была вернуться. Ну так разве эта маркитантка теперь от военных отцепится?

– А я люблю военных, военных дерзновенных, – тихонько запел Сереженька.

– И этот вот раскапризничался, мол, не хочу очередного кандидата. А как я могу в этой куче навоза найти жемчужное зерно? И вообще, почему я, старуха, должна за вас, молодых, энергичных, работать, да еще и с начальственными указявками бороться? Сами бы и бунтовали. А то хуже глуповцев. Те хоть изредка падали на колени и кричали «не хотим горчицы, не приемлем». А вы, как зомби, все приемлете. Свинки морские, а не журналисты!

– Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь… – меланхолично произнесла Лизавета.

– Прямо районный Дом культуры, один поет, другая декламирует! – Чаша Ланиного терпения переполнилась окончательно. – Не буду я за вас думать. Какие есть сюжеты, те и показывайте!

– Да уж, давно никто ничего интересного не снимал. Какой-нибудь мощный спецрепортаж о торговцах наркотиками, или о контрабанде оружия, или о заказных убийствах, или о беженцах, которые живут в шалашах прямо здесь в Петербурге, возле станции метро. – Теперь в Лизаветином голосе звучали мечтательные нотки. – Все, видно, иссяк порох в этих… – она лукаво улыбнулась, – в пороховницах.

– Это еще почему? – немедленно отреагировал на подначку обидчивый Савва. – У меня есть роскошный сюжет про тайную школу телохранителей!

– Ага, а про библиотеку Иоанна Грозного у тебя ничего нет? – легкомысленно бросила в ответ Лизавета.

– Про библиотеку в Москве сделали. Ее же до сих пор ищут, под Кремлем… – серьезно возразил Савва.

– Ах под Кремлем… – насмешливо протянула Лизавета, воспитанная в университете сугубыми историческими материалистами, которые научили ее здоровому скептицизму. – А нефть и алмазы под Кремлем не ищут?