Школа над морем (илл. В Цельмера)

— Смотрите на него — в школу! А читать умеешь?

— Не умею, так в школе научат. А только я уже и буквы знаю. Целых четыре. Жи — жук, си -змея, о — бублик, ги — гусячья шея.

В Ивасиковом представлении каждая буква была похожа, как две капли воды, на какую-нибудь вещь; ваять хотя бы «С»: и похожа на змею и шипит, как змея.

— Ой, Ивашечка, — смеялась мать, — да ты и вправду уже школьник!

Она называла сына десятками нежнейших имен и не знала сама, какое ласковее, какое нежнее. Ее Ивасик был и Ивасиком, и Ивашечком, и Ивасенькой, и Иванчиком, и Иваненькою, и Иванцем, и Иваночкой, и Ванюсей.

И в каждом из этих имен Марина находила новый оттенок, новую нежность и музыку. Она целовала белую головку сына. Детские волосики пахли солнцем, птичьим гнездышком, теплыми перьями — так пахнут желторотые воробьята.

Утром Ивасик принялся за свое:

— Пойду в школу с Сашуней.

Напрасно уговаривали его и мать и дед Савелий.

Мальчуган даже заплакал, и, когда Сашко ушел все-таки один, Ивасик решил схитрить. Сказал, что пойдет к морю, а сам побрел прямо к бывшей даче пана Капниста.

Ивасик был уверен, что если он попросит учителя записать его в школу, да еще скажет при этом, что уже знает четыре буквы, да к тому же прибавит себе лишний год и скажет; что ему не семь, а восемь лет, все школьные двери сейчас же раскроются перед ним, и он сядет вместе со всеми школьниками учить уроки про животных, изображения которых он рассматривал каждый день в учебнике Сашка.

В школе шел урок. В коридоре, куда зашел Ивасик, не было никого. Мальчик стоял растерянный, не зная, в какую дверь ему войти. А дверей было много. Коридор поразил мальчика своей длиной, а количество дверей совсем уже сбило его с толку.

И вдруг знакомый голос за дверью остановил Ивасика.

«Сашуня! — хотел закричать он. — Сашуня, я тут!»

Это в самом деле был голос Сашка. Мальчик больше не колебался. Он повернул дверную ручку и вошел. В классе сразу стало тихо. Ивасик увидел возле доски брата и спокойно сказал:

— Вот и я!

Тишина разорвалась веселым хохотом школьников. Учительница Евгения Самойловна взяла Ивасика за руку и спросила:

— Чей ты, мальчик? Зачем пришел?

— Да это же Ивась, Сашка Чайки брат! — крикнули школьники.

В классе поднялся шум и веселый смех. Смущенный этим шумом, Ивасик исподлобья поглядывал то на брата то на учительницу.

— Я хочу записаться в школу, — наконец выговорил Ивасик. — Я уже знаю жи — жук, си — змея. И потом о — бублик и ги — гусячья шея.

Новый взрыв хохота прокатился по классу. Едва удерживая смех, Евгения Самойловна крикнула ученикам:

— Тише, ребята! Не забывайте, что и вы когда-то были такими малышами.

И, положив руку на плечо Ивасика, переспросила его:

— Так какие, ты говоришь? Ги — гусячья шея? В какой же класс ты хочешь поступать?

Ивасик немножко подумал, посмотрел на брата и серьезно ответил:

— Да в какой запишете, только чтобы вместе с Сашком.

Задребезжал звонок. Ребята веселой толпой окружили нового «школяра».

— Вот что, Ивась, — сказала Евгения Самойловна, — давай уговоримся — ты подрастешь, и мы тебя тогда примем в школу. Ну, скажем, через год или два. Согласен?

Ивасик подумал и в конце концов согласился.

Настал наконец день, когда литературный журнал шестого класса «Рассвет» вышел из печати. Это был журнал большого формата, каким и следовало быть настоящему серьезному журналу. Искристое море синело на его обложке, а на первом плане которой весело смеялись лица двух пионеров.Уже при одном взгляде на такую обложку каждый читатель должен был непременно сказать: «Вот это да!» Но главное было, конечно, содержание. И содержание «Рассвета» нисколько не уступало обложке. Оно было таким же ярким и таким же сочным. После передовой под названием «От редакции», передовой, в которой было приветствие читателям новорожденного журнала, на второй странице красовались стихи Сашка Чайки «Встреча с моей матерью». Стихи понравились всем.

Как-то в класс вбежал возбужденный Степа Музыченко.

— Ребята! Вышел «Широкий путь»! — крикнул он.

Больше всех взволновало это известие Сашка. Как-никак, а редактор «Рассвета» — это он. Сашко не выдержал и на большой перемене побежал к Чабанчуку.

Тот с торжественным видом показал альманах. Это была толстая тетрадка, и материала в ней было, наверное, втрое больше, чем в «Рассвете». Одних рассказов в нем было не меньше десятка, не говоря уже о стихах.

— Ну, как? — самоуверенно усмехнулся Чабанчук. — Шах и мат вашему журнальчику. Куда вам! Тут и сравнивать нельзя.

— Сравнивать и в самом деле нельзя, — спокойно сказал Сашко.

Чабанчук насторожился.

— А что? Я ж говорю.

— Так и я ж говорю, — так же спокойно продолжал Сашко — не альманах, а общая тетрадь.

— Почему? — вспыхнул Чабанчук. — Докажи.

— Очень просто! Оформить вы его не сумели, вот что. Видели, какая обложка на. «Рассвете»? Какие рисунки в тексте? А у вас? Картиночки мелкие, плохие рисунки, недотепные.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Чабанчук. — Картинки! Ха-ха-ха! Ты, голубчик, забываешь, что это альманах седьмого класса. Ты понимаешь — седьмого! Нам не нужно картинок. Это только шестиклассникам может быть интересно. А нам важней всего содержание. Да, да — содержание…

Чабанчук понемногу терял всю свою самоуверенность. Сашко увидел, как захлопал он глазами под стеклами очков. Наверное, он и не думал получить замечание от какого-то презренного шестиклассника.

— Содержание… Посмотрим и содержание, сказал Сашко, хотя и внешность важна. Приятно взять в руки красивую книгу. А содержание… Стой, что это за стихи!

И Сашко прочел вслух:

Шумит синее море Шумит и шумит, Будто у него горе, Будто оно не спит.

— Это такие стихи в Вашем альманахе? Такие стихи? — вырвалось у Сашка.

— Стихи? Ну и что же? Хорошие стихи, — Неуверенно сказал Чабанчук.

— Это хорошие стихи? Да тут же и размера нет и все это больше на прозу похоже, чем на стихи. А это «горе» и совсем уж ни к чему, только для рифмы.

Чабанчук все еще пытался защищаться:

— Не смеши меня, Чайка, а альманах давай назад. Я не допущу, чтобы произведения семиклассников обсуждались какими-то бездарными критиками. Конечно, я не говорю о присутствующих, но тебе тоже надо знать, что в морском шуме нет никакого размера. Значит, и стихи про море автор обязан писать без размера.