Школа обольщения

Вэлентайн никогда не походила на обычных французских школьниц. В возрасте шести лет в Париж прибыл шумный рыжеволосый американский постреленок, которому предстояло пойти в первый класс… но нью-йоркской школы. В одну ночь Вэл пришлось превратиться во французскую школьницу, пополнив легион перегруженных, послушных, бледных маленьких созданий, от которых ожидают, что все свои юные годы они посвятят учению. Даже в школе самой крошечной французской деревушки детям дают такое образование, которое посрамило бы любую американскую среднюю школу. Вэлентайн легко совершила положенное превращение и к десяти годам уже штудировала латынь, познакомилась с Мольером и Корнелем, совершенствовала чистописание и долгие часы блуждала по лабиринтам французской грамматики, изучить которую можно лишь за годы бесконечных повторений и анализа.

Она стала привлекательной девушкой. Ее живое умное личико с тонкими, заостренными чертами было классически галльским. Но цветовая гамма ее облика — огненно-рыжие волосы, ярко-зеленые глаза с озорным блеском, великолепная белая кожа — оказалась классически кельтской. Даже обычную форму французских школьниц — бледно-коричневый шерстяной фартук, всегда несколько коротковатый, надевавшийся поверх блузки с короткими или длинными рукавами в зависимости от времени года, — девочка носила так, что сразу выделялась из толпы. Может быть, причиной этому был особый способ перевязывать сзади яркой клетчатой лентой толстые косы, из которых все равно выбивались локоны. А может быть, и ее жизненная энергия, бьющая через край и выводившая девочку за рамки приличествующего школьницам послушания. Вэлентайн являла собой средоточие крайностей. Она была первой в классе по английскому и рисованию и последней по математике, а что касается хорошего поведения, то об этом лучше помолчать.

Став подростком, Вэлентайн, единственная в классе, коллекционировала записи «Бич Бойз», все остальные обожали Джонни Холидея. С чувством личной сопричастности она каждую субботу ходила на американские фильмы, желательно в одиночку, чтобы никто не отвлекал. Она думала по-французски, но не давала своему английскому хоть чуть-чуть подзабыться, что так часто случается с языками, на которых вы некогда свободно говорили в детстве. Она всегда помнила, что она наполовину американка, но никогда не говорила об этом, даже с матерью. Двойное гражданство было для Вэлентайн волшебным талисманом, слишком драгоценным и слишком далеким от воплощения в реальности, чтобы его демонстрировать.

Ближе к шестнадцати Вэлентайн решила, что продолжать образование нет смысла. В шестнадцать лет она сможет на законном основании бросить школу и пойти работать. Что пользы заучивать наизусть огромные куски из французской литературы и поэзии, не говоря уже о математике, если ей на роду написано стать модельером? Ибо она намеревалась стать модельером, хотя знала об этом она одна.

Если бы даже в Париже, как и в Соединенных Штатах, существовала Школа модельеров Парсона или Институт технологии моды, у Вэлентайн в ту пору не нашлось бы денег на оплату учебы в течение нескольких лет. Единственный открытый для нее путь — стать подмастерьем. От подмастерья не ждут творчества. Даже от величайших портних и закройщиц в мире моды не ждут творчества — оно дозволено лишь мастерам-кутюрье, которые изучали свое ремесло, проработав в других домах моделей, нередко начав с рисовальщика эскизов. Даже Шанель поначалу, когда любовник пристроил ее в шляпную мастерскую, недоставало технического мастерства. Очень редко модельеры умеют кроить и шить по-настоящему, подобно месье Бальмэну и мадам Гре.

Но мало кто из великих модельеров начинал с такой низкой ступени, как Вэлентайн. В 1967 году она стала белошвейкой, одной из рабынь швейного дела. Эту работу помогла ей получить мать, но дальше Вэл была предоставлена самой себе. Белошвейка может загубить сантиметр парчи ценой в двести долларов, и на этом ее карьера закончится. Белошвейка может слишком долго подшивать кайму, и на этом ее карьера будет погублена. В цену коллекционного платья входит стоимость каждого стежка, каждого крючка с петелькой, каждого миллиметра отделки, каждой пуговицы, вплоть до нескольких кусков ткани, необходимых для упаковки платья в белую фирменную бальмэновскую коробку. Одна неаккуратная белошвейка способна лишить весь дом моделей прибыли от продажи платья или костюма.

Пять лет, с 1967-го по 1972-й, Вэлентайн неуклонно поднималась по служебной лестнице: из белошвейки она превратилась во вторую помощницу, затем в первую; за несколько лет она совершила скачок, на который обычно уходит лет двадцать, если такое вообще случается. Благодаря частым урокам, которые давала ей мать дома на швейной машинке, Вэл с самого начала опережала других в техническом мастерстве, а к 1972 году познакомилась и с той стороной дела, что раскрывается за пределами ателье. Через два года ее стали часто вызывать в примерочную, где принцессы, кинозвезды и жены миллионеров из Южной Америки часами простаивали в одном белье. Иногда от застоявшегося, пропитанного духами воздуха по их лицам стекал пот, иногда — слезы ярости и разочарования, если новый наряд не слишком хорошо сидел на них. Вэлентайн научилась с точностью до секунды предугадывать момент, когда заказчица начнет обвинять дом моделей Бальмэна в том, что сшитое платье смотрится на ней не так изящно, как на манекенщице, которая на четыре сантиметра выше и килограммов на десять легче. Она научилась и тому, как поступать в таких случаях, отнюдь не редких. Приемы эти вырабатывались в течение многих лет закаленными, осторожными, циничными продавщицами. Наблюдая за женщинами, примерявшими наряды, часто изнывавшими от боли в ногах от многочасового неподвижного стояния в красивых туфельках ручной работы на высоких каблуках, Вэл познавала силу тщеславия и упрямого стремления приобрести именно то платье, какое нужно, каких бы мучений это ни стоило. Она знала о женщинах, особенно богатых, больше, чем любая девушка ее возраста.

Теперь Вэлентайн могла присутствовать на репетициях новых коллекций, проходивших только для персонала: задерганные манекенщицы, быстро проходя одна за другой, демонстрировали платья, над которыми она сама работала, а также сотни других, которые она видела впервые. Она наблюдала за Бальмэном и его помощниками, обсуждавшими, какие драгоценности, какие перчатки, шляпка, горжетка нужны для того, чтобы довести ансамбль до совершенства. У Вэлентайн был врожденный вкус. На благодатной почве в ателье у Бальмэна он рос и креп с каждым днем. Вэл обнаружила, что в процессе показа коллекции она может точно предугадать, какие платья и костюмы будут продаваться лучше, а какие оригинальные модели останутся нераспроданными даже тогда, когда демонстрация моделей закончится и платья осядут на вешалках и стеллажах торгового зала. Существуют женщины, которые только и ждут того момента, когда не купленные и не отобранные в ходе показа модели поступают в торговый зал, а затем покупательницы кидаются, как грифы, на платья, что манекенщицы надевали ежедневно в течение четырех-пяти месяцев, потея, как скаковые лошади у финишной черты, и еще больше обливаясь потом, прикидывая, сумели они вызвать у клиентки желание купить это платье и заработать тем самым небольшие комиссионные или нет.

Вэлентайн никогда не опускалась до того, чтобы покупать вещи «en solde» [4] , то есть готовые, даже если бы могла позволить себе это. Она сама шила себе и одевалась с большим искусством. На работе она появлялась в одном и том же — традиционной черной юбке, черном джемпере и белой блузке, но даже этот унылый костюм, призванный подчеркнуть широкую социальную пропасть, отделявшую портних от клиенток, смотрелся на Вэлентайн по-особенному, хотя не настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. Она как можно короче подстригла свои невероятно курчавые волосы и спрятала ленты подальше в комод. Отныне ее можно было принять за рассудительную, работящую фабричную девчушку, если, конечно, кому-то не доводилось переместить свой взгляд повыше и заглянуть ей в глаза, но клиентки дома моделей, погруженные лишь в свои переживания, обычно не приглядывались к мастеровым швейного дела.

4

На распродаже (фр.).

Несмотря на норовистую породу, Вэлентайн не испытывала раздражения от того, что обязана прибегать к подобному камуфляжу. Даже сама мадам Спанье, одевавшаяся только у Бальмэна, всегда носила строгий костюм из черной или серой фланели, украшенный непременной тройной ниткой жемчуга. Однако сплетницы в ателье, трепеща от зависти, утверждали, что у мадам есть великолепные вечерние наряды, которые она надевает на самые значительные премьеры в Париже, куда ее сопровождают муж и самые близкие друзья: кинозвезды Ноэль Ковар, Лоуренс Оливье, Денни Кей и сама мадам Дитрих.

Зато по воскресеньям и праздникам Вэлентайн могла одеваться как хотела, и в собственные модели. С четырнадцати лет она сама себе была манекенщицей, а с примеркой ей помогала мать. Целый день закалывая и откалывая булавки на одеждах прекрасных незнакомок, Элен О'Нил с радостью проводила часы, работая над творениями своей необыкновенной дочери. Она, разумеется, не говорила Вэлентайн, что та необыкновенна. Мнение матери может быть предвзятым, а она не хотела быть тщеславной, но эта тоненькая, шустрая, проворная девочка, с унаследованной от отца ирландской склонностью к внезапной, непредсказуемой смене настроений, с материнскими умелыми руками, была абсолютно необычна — в этом Элен О'Нил не сомневалась бы, даже не будь она ее родной матерью.

Едва начав моделировать, Вэлентайн уже знала, что, если ей и удастся показать свои модели месье Бальмэну, это ни к чему не приведет. Что бы он ни подумал о ее таланте, ее стиль не вписывался в общее направление дома моделей, изготовлявшего богатую одежду для богатых женщин. Вэл творила не для жен разного рода мультимиллионеров преклонного возраста, проводивших время на благотворительных балах и обедах в «Риц». Рисуя платье, она видела перед собой не величественную Бегум Ага-Хан и не застывшую от собственной важности принцессу Грац. В воображении она создавала модели для клиенток совершенно другого типа. Но тогда для кого же еще, помимо себя самой? Однако она знала точно — она всегда все знала точно, — что ее клиентки существуют. Но где? И как их найти? Неважно, говорила она себе с непомерным оптимизмом, уживавшимся в ней бок о бок с безмерным нетерпением, все еще устроится, просто обязано устроиться! И весело бежала через улицу Франсуа-Премьер в «Ла Белль Фете» — кафе под красными тентами, ставшее чуть ли не филиалом дома моделей Бальмэна, где за чайником крепкого чая пышногрудая английская графиня заявляла, что сейчас умрет от усталости, а примерка платья к свадьбе ее дочери еще не закончена.