Школа победителей Они стояли насмерть

В следующую ночь перешли фронт… И первый голос, который услышал Чигарев, принадлежал Ковалевской. Она налетела на него, схватила за руку и спросила глухим голосом:

— Где комбат? Жив?

Русые волосы выбились из-под пилотки, рассыпались по плечам, но она не замечала этого, не поправляла их.

— Там, — буркнул Чигарев, кивнул головой в темноту, и исчезла Ковалевская. Только руки Володи еще чувствовали тепло ее пальцев.

А еще через несколько минут он вновь услышал ее теперь уже чересчур спокойный голос:

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Где раненые?

Не маскируясь, идут матросы по дороге. Мелькают огоньки самокруток. Щекочет ноздри махорочный дым. Поскрипывают колеса, плавно покачиваются на ухабах санитарные повозки.

Рота Норкина расположилась на отдых в лесу недалеко от штаба и политотдела бригады. Норкин решил воспользоваться случаем и пошел в политотдел, взяв с собой партийный билет и письмо Лебедева.

Половина села сожжена немецкими самолетами. В подвалах и уцелевших избах разместились отделы штабов различных частей. На улицах пустынно. Не видно людей в гражданской одежде. Ни одного целого стекла. Ветер хлопает оторванными ставнями. Садики, еще вчера зеленевшие около домов, сегодня засыпаны пеплом, битым кирпичом и головешками.

Лишь изредка пробежит по улице собака с поджатым 'хвостом и ввалившимися боками.

Норкин вошел в домик, где размещался политотдел. Все были заняты, никто не обращал на него внимания, и он направился прямо к столу, за которым сидел полковой комиссар. Тот приподнял голову, поглядел внимательно на лейтенанта и встал. Другие командиры и политработники невольно посмотрели в их сторону, да так и остались стоять — кто с раскрытой папкой, кто держа за пуговицу своего собеседника. Норкин распахнул бушлат, достал из бокового кармана кителя красную книжечку, письмо Лебедева и положил их на стол.

Присутствующие обнажили головы, а Норкин, не отдавая себе отчета в том, что он делает, взял под козырек.

— Правильно, товарищ лейтенант! — раздался в тишине голос полкового комиссара. — Он достоин того, чтобы его приветствовали всегда как живого.

Партийный билет положили в маленький железный ящик, заменявший сейф. Начальник политотдела развернул письмо Лебедева. Долго держал его в руках и, наконец, спросил:

— Вы читали?

— Нет.

— Тогда прочтите, — полковой комиссар протянул Норкину помятый, подмокший лист бумаги.

Норкин взял его, пробежал глазами по неровным строчкам и опустил на стол. На листе бумаги простым карандаш шом было написано:

«Рекомендация.

Я, Андрей Лебедев, член партии с 1918 года, рекомендую товарища Норкина в ряды большевистской партии…»

— Оправдаю, — сказал Норкин, повернулся, вышел из домика и быстро зашагал в лес, к своей роте.

За время, пока батальон дрался в окружении, передозая сильно изменилась. Земля в глубоких морщинах противотанковых рвов, окопов, в рыжей щетине колючей проволоки. На дорогах, как клыки, торчат надолбы. Гуще и длиннее цепочки пленных немцев. Все чаще и чаще подходят с востока новые полки, они быстро движутся к передовой, чтобы стать на пути врага, остановить и разгромить под Ленинградом фашистские дивизии.

Матросы помылись в бане, побрились и получили новое зеленое обмундирование. Правда, носят они по-прежнему бушлаты и черные клеши, но обновке все рады: кто знает, когда еще удастся помыться в бане и сменить нижнее белье?

Сегодня день выдался на удивление хороший и спокойный. Солнце с раннего утра улыбалось, подмигивало, выглядывая из-за редких белых облаков, лениво плывших по глубокому небу. И вновь появились исчезнувшие было бабочки. Они подолгу сидели на последних цветах, подставляя полинявшие крылья теплым лучам.

Немцы устали от нескольких дней непрерывных атак и молчат. Только изредка прилетают от них мины, рвутся, опалив желтеющую траву, и снова все тихо. Стреляют фашисты скорее всего лишь для того, чтобы попугать новичков, если есть такие, и напомнить другим о своем присутствии.

В роте жизнь вошла в обычную колею. Маячат во взводах дневальные, а вокруг роты притаились секреты.

У Норкина не было оснований жаловаться на порядок. От былой беспечности не осталось и следа, а дисциплина была даже лучше, чем до отправки на фронт. Первые три ночи Норкин ходил проверять службу. Идет, бывало, тихо и бесшумно. Ни одна веточка не хрустнет под его нога-; ми — и вдруг в живот упирается ствол автомата.

Когда это произошло впервые, Норкин от неожиданности даже вздрогнул и чуть не забыл пароль, но потом привык к этому и считал, что иначе и быть не может. Конечно, такое новшество не было предусмотрено уставами, но разве мало изменений внесла в них война? Норкин уже давно понял, что нужно принимать, вводить немедленно в жизнь все полезное, и поэтому молча одобрил матросскую инициативу. И действительно, разве не лучше так? Услышит враг окрик — и убежит, скроется в лесу, А попробуйте теперь! Еле заметное движение пальца — и все кончено.

Несколько таких проверок — и Норкин успокоился, перестал ходить ночью по постам.

— Давно бы так! — проворчал Ольхов. — Сил набираться надо, а не бродить всю ночь напролет!.. Там и без вас доглядчиков хватит.

А сегодня, едва Норкин вошел в расположение роты, как услышал хохот и крик:

— Есть! Попался! Диверсанта поймали!

В голосах не было слышно тревоги или злобы, и Михаил медленно пошел дальше, зная, что «диверсант» — очередная выдумка матросов. И действительно, они стояли на поляне, о чем-то оживленно говорили и тянулись к Никишину. Норкин хотел было пройти дальше, но его заметили, и Никишин крикнул:

— Товарищ лейтенант! Гляньте, какого мы диверсанта поймали!

На раскрытых ладонях Никишина лежал большеголовый маленький зверек с мягкой, пушистой шерстью. Глаз у него не было видно, а ноги, словно весла шлюпки, торчали в стороны.

«Крот!» — догадался Норкин.

— А вы подержите его, подержите! — говорил Никишин, передавая крота.

До этого Михаил никогда не видел кротов и взял его с некоторой опаской. Хоть зверек-то и маленький, а кто знает, какие у него намерения и зубы?.

— Вы сожмите руки! Вот так сожмите! — и несколько человек показали, как именно нужно это сделать Норкин улыбнулся, послушно сложил ладони, и едва пальцы коснулись шелковистой шерсти—голова крота нашла щель между ними и расширила ее,

— Ишь, шурует!

— Возьми его за рупь-двадцать! — торжествовали матросы.

«Откуда у него такая сила?» — подумал Норкин и снова сжал ладони.

И снова крот просунул свою голову^между пальцев лейтенанта! Конечно, не потому, что он был сильнее Михаила. Просто тот сам уступал, боясь сделать кроту больно.