Школа суперменов

Бондарев выхватил у Аристарха страницу — одну из многих страниц в пачке документов, которые Дворников раздобыл в отделе народного образования. Под фонарем все было видно четче, все, до малейших деталей.

— Он следил за мной... — продолжал безостановочно говорить Дворников, выстраивая в уме какую-то замысловатую цепочку интриг и заговоров. — А потом украл часть этих списков... Но кто-то его потом убил... Тот, на кого он работал, да? Чтобы он не проболтался? Так? Вы это хотите сказать?

— Нет, Аристарх, — сказал Бондарев, аккуратно складывая лист. — Я не хочу этого говорить.

Говорить ему действительно не хотелось — ни о версии Аристарха, ни о чем бы то ни было вообще.

Потому что при свете фонаря на листе бумаги Бондарев заметил пометку, сделанную им самим вчера, в гостиничном номере. А значит, этот листок не был украден у Дворникова. Он был украден уже после того, как его прочитал Бондарев, — то есть из гостиничного номера.

А в гостиничном номере об этих списках должен был позаботиться Алексей.

И раз листок оказался не у Алексея, а в кармане трупа — то позаботиться ему, очевидно, не удалось.

Получается, что листок в кармане трупа, да и сам труп были чем-то вроде сообщения. И смысл этого сообщения был таков, что Бондареву совершенно не хотелось его с кем-то обсуждать.

— Аристарх, — сказал он Дворникову, и тот обратил на него свое напряженное лицо.

— Что?

— Прячься, Аристарх.

— Что это значит?

— Ты же хотел, чтобы я все объяснил. Вот мое объяснение. Прячься, Аристарх. Пришло время прятаться. И чем лучше ты спрячешься сейчас, тем...

Дворников зло махнул рукой в его сторону, бросил сигарету и почти побежал в направлении своего охранника в кожаной куртке. Кажется, он все понял верно.

2

Дальше все было именно так, как представил себе Бондарев, развернув окровавленный листок и увидев на полях свою пометку. То есть дальше все шло по тому варианту, который Бондарев в уме обозначил «очень плохой вариант».

Возле гостиницы стояли две милицейские машины, и Бондареву даже и думать не стоило о том, чтобы подниматься на свой этаж. Он ссутулился и стал настолько обычным, что взгляд со стороны не должен был отличать его от фонового пейзажа. Такой незаметной тенью Бондарев просочился в вестибюль гостиницы, возник у стойки администратора и серым голосом прошелестел:

— Куда ушла «Скорая»?

Администраторша качнула пышным перманентом, глянула на Бондарева жирно подведенными глазами и хотела что-то такое спросить, но вдруг увидела в Бондареве уже не тень, а человека, имеющего серьезное право задавать такие вопросы. Администраторша догадывалась, что после происшествия на четвертом этаже такие люди с такими правами обязательно здесь появятся, и она поспешила проявить лояльность.

— Спасибо, — сказал Бондарев и начал перемещаться в обратном направлении. Он не стал спрашивать, жив Алексей или нет. Как бы жестоко это ни звучало, но не это было главным. Главным были знаки, послания, сообщения, сигналы.

Сигналом был пришпиленный к сиденью машины, словно бабочка к доске коллекционера, водитель Аристарха. Заточки в его теле были способом привлечь внимание к клочку бумаги в нагрудном кармане и одновременно заявить о серьезности намерений. Если сделать краткое обобщение, то труп водителя означал: «Я знаю, чем вы тут занимаетесь. И я этого так не оставлю».

А еще труп водителя означал: «Я был в гостинице. Я все-таки забрался к тебе в номер. И я забрал то, что хотел. Угадай, что я сделал с твоим человеком?»

Бондарев не хотел играть в угадайку. Он чувствовал себя слишком старым и слишком злым для таких игр.

В больнице Бондарев стянул с вешалки чей-то несвежий белый халат, нацепил на нос очки в толстой роговой оправе и пустился с озабоченным лицом инспектировать пустые коридоры, пока не услышал краем уха разговор медсестры и молодого парня в штатском:

— Ну как ты с ним будешь разговаривать?! Он без сознания...

— Точно, что ли?

— Точно.

— Дай-ка я посмотрю...

— Ты уже смотрел.

— Это когда было? Это час назад было.

— Ну на, смотри. Доволен?

— Может, он просто спит?

— Ага, просто спит!

Они еще какое-то время препирались, потом медсестра ушла, шурша стоптанными тапочками, а парень грузно опустился в кресло напротив двери в палату.

Бондарев намеренно громко подошел к нему, строго посмотрел сверху вниз:

— А вы кто?

Парень показал красную книжечку. Бондарев пожал плечами:

— Ну и какой смысл в том, что вы здесь сидите? Больной все равно не в состоянии отвечать на вопросы...

— Он же придет когда-нибудь в сознание, — сказал упрямый парень. — А я тут как тут.

— Он может прийти в себя через неделю, — предупредил Бондарев.

— Доктор, мне торопиться некуда.

— Ну-ну, — неодобрительно произнес Бондарев и вошел в палату так, как будто имел на это неоспоримое право. Впрочем, так оно и было.

3

— Видели когда-нибудь такое? — спросил его тогда Аристарх Дворников. Бондарев видел — и мертвых мужчин в салоне дорогого автомобиля, и полумертвых мужчин в больничной палате, в бинтах, под капельницей.

Поэтому никаких особых эмоций на него не нахлынуло. В бледном лице Алексея и его забинтованных руках содержатся какой-то знак, и его следовало немедленно прочитать.

Сам факт, что Алексей оказался на больничной койке, означал одну простую вещь — автор посланий, выполненных с помощью холодного оружия, был человеком целеустремленным и умел преодолевать препятствия на своем пути. Хотя, честно говоря, Алексей был отнюдь не железобетонным заграждением.

Но в безмолвном теле были запечатаны и еще какие-то послания, пока Бондареву непонятные. Если бы неизвестный автор посланий расшиб Алексею голову на пути к бондаревским бумагам или просто зарезал бы его — это было бы понятно. Совсем плохо, но понятно.

Однако Алексей был оставлен в живых. Только вот руки... Что это значит? Сигнал — руки прочь от моих дел? Оторву руки, если сунетесь в мои дела?

Бондарев прислушался — в коридоре вроде было тихо. Дверь в палату оставалась плотно закрытой. И если мент в коридоре и захотел бы сунуть свой любопытный нос, то Бондарев бы услышал скрип распотрошенного кресла с торчащими из ран кусками желтого поролона.

Бондарев склонился над Алексеем и слегка тронул его за плечо. К его изумлению, Белов сразу же открыл глаза — мутные, полные боли, но все же узнавшие напарника.