Школьная осень

Конструкт был из категории Магии Разума, поэтому на другие заклинания — Жизни или Смерти не действовал. Например, ту же «сетку» с ведьмы мне пришлось снимать, разрушая структуру наложенного конструкта.

Мужик открыл глаза, сел, взглянул на меня, потом на Альбину. Ехидно улыбнулся и поинтересовался:

— Что, можно уже бежать квартиру подписывать?

Я тоже в ответ осклабился и сказал, называя его на «ты»:

— Не веришь, сходи тогда к врачам. Потом решишь. Только это…

— Что? — спросил он, перебивая меня.

— Если кому-нибудь расскажешь про меня, про лечение моё, твои болячки вернутся к тебе мгновенно. И никто тебе не поможет, включая меня. Называется обратка. Понял?

В момент этой фразы я наложил на него конструкт подчинения. Закончив фразу, снял.

— Я проверю, — хмуро повторил директор.

— Проверь, проверь, — я пошел на кухню и уже оттуда крикнул. — Где мой чай?

Альбина ойкнула и прибежала ко мне, зажгла газ и поставила чайник на конфорку.

— Прости, совсем забыла.

Она быстро помыла заварной чайник, не дожидаясь закипания, насыпала туда от души заварки (индийский черный крупнолистовой, как я люблю), встала рядом. В дверях кухни показался директор.

— Иди в комнату! — приказал он. Именно приказал да еще таким тоном, что Альбина только кивнула и мгновенно исчезла. Директор прикрыл дверь, сел напротив меня.

— На меня чая хватит?

— Хватит, — кивнул я. — Давай тогда еще бокал. Для себя.

Директор встал, снял с полки бокал, поставил на стол. Чайник закипел. Я заварил чай. Выждал несколько минут, потом разлил по бокалам. Себе одной заварки. Ему пятьдесят на пятьдесят.

— Любишь крепкий? — поинтересовался директор.

— И сладкий, — ответил я, насыпая в бокал три ложки сахарного песка. — После этой процедуры организму нужно немного оклематься, восстановить силы.

Директор помолчал, размешивая сахар — одну ложку. Видимо, не любил сладкий.

— И что, я теперь здоров? — снова спросил он, не поднимая на меня глаз.

— Ну, сходи к врачам в понедельник, убедись!

— У меня ничего не болит, — продолжал он. — Вообще.

Честно говоря, мне он стал уже надоедать. О чём я ему тут же сообщил:

— Знаешь, твой скептицизм уже надоедает. Не веришь, повторяю, послезавтра сходи к врачам.

Он сделал один глоток, другой. Я ждал. Чай был горячим. Не люблю такой пить. Всё время обжигаюсь. Горячую пищу, тот же борщ, ем нормально. А вот чай не могу. Директор пил горячий чай спокойно.

Он поставил бокал и уставился мне в глаза:

— А ты ведь ей не брат.

— Не брат, — спокойно подтвердил я.

— Любовник?

— Николай Васильевич! — повысил голос я. — Тебя это задевает или беспокоит? Нет, не любовник!

— А кто? — продолжал допытываться он.

В ответ я пожал плечами:

— Пока не знаю. Возможно, буду наставником.

— Кем? — удивленно переспросил Николай Васильевич.

— Какая тебе разница? — вспылил я. — Тебе жизнь спасли. Лет двадцать здоровой нормальной жизни подарили. А ты фигней продолжаешь страдать!

Он вскочил. Я приготовился ему врезать. Ну, что поделаешь? Бестолковый пациент нынче пошел!

Тут зазвенел дверной звонок, а потом в дверь задолбили, да такое ощущение, что не кулаком, а ногой.

Я поспешно вышел в прихожую. Альбина уже открывала дверь. Однако стоило ей отомкнуть замок, как дверь распахнулась сама, будто от удара, громко саданув ручкой по стене.

— Ах ты сучка! Шалашовка бледная! Моль бесстыжая!

В квартиру влетела разгневанная фурия лет 50-и в оранжевой дубленке и вцепилась девушке в волосы.

— А! — заорала Альбина, пытаясь высвободиться.

— Млядина! — фурия превосходила девушку по росту, объему и, соответственно, силам и легко трепала её за волосы, водя из стороны в сторону и чуть ли не стукая головой об стенку.

Я мгновенно скастовал конструкт паралича и выпустил его в гостью. Та тут же замерла, выпуская Альбину, качнулась, стукнулась спиной об стену и сползла на пол.

— Ты что наделал? — сзади мне в плечи вцепился директор. — Что ты с моей женой сделал, гад?

Я развернулся.

— Гад?

И от души влупил ему ладошкой по морде. Николай Васильевич охнул, отшатнулся, стукнулся затылком об стену, встал как вкопанный.

— Я гад? Ты свою жену унять не можешь! — заявил я ему. — Ничего с ней не случилось! Паралич на пять минут.

Я развернулся, подошел к Альбине, приобнял её:

— Ты как?

Она взялась рукой за затылок, скривилась:

— Да ничего вроде.

И легонько стукнула тетку носком ноги по ляжке.

— Вот тварь, чуть волосы не выдрала!

— Носовой платок дай! — потребовал я. Альбина послушно протянула мне узорчатый платочек. Я сходил на кухню, взял столовый нож, подошел к директору.

— Руку дай!

Тот протянул мне правую руку. Я полоснул ему по пальцу, намочил угол платка в его крови, наложил легкого «айболита». Рана тут же затянулась. Николай Васильевич изумленно взглянул на палец, зачем-то сунул его в рот.

Я нагнулся, потянул тетку за руку, повторил всю процедуру с ней. Потом повернулся к директору:

— Догадываешься, зачем я это сделал? Если гадить начнёте Альке, заживо сгною! С этим я вас найду хоть в Антарктиде.

— Уйди в комнату, — я уже обратился к Альбине. — Пожалуйста!

Девушка ушла, закрыла дверь. Я почувствовал, что она подслушивает, но махнул на это рукой. Лишь бы эта дамочка Альку не увидела, когда я в чувство её приводить буду.

Я снова повернулся к директору:

— Я тебя вылечил. Надеюсь, ты выполнишь обещание. Будете пакости строить, что ты, что она, — я показал пальцем показал на лежащую женщину, — сдохнете. Церемониться с вами не буду. Поднимай её!

Николай Васильевич осторожно, по стеночки, опасаясь прикоснуться ко мне, обошел меня стороной, нагнулся, стал, пыхтя поднимать жену. У него это получилось с большим трудом. Дама худобой отнюдь не страдала.

Я посмотрел на них и хохотнул. Толстый и тонкий Чехова. Один в один! Скастовал «отмену», бросил в женщину и тут же наложил «подчинение».