Шкура

– Пошли! – вскричал Джек, схватил меня за руку и потащил за собой. Он был бледен, крупные капли пота сверкали на лбу. Мы взлетели по лестнице и заглянули в дверь.

Цецилий лежал на постели, раскинув ноги, и, приподнявшись на локтях, буравил Жоржа взглядом, в котором поблескивала ирония и вместе с тем угроза. Жорж неподвижно стоял перед ним, тяжело дыша, откинувшись спиной на друзей, подпиравших его сзади. Неожиданно, с криком, болезненно отдавшимся у меня в ушах, Жорж упал на колени перед Цецилием и, скуля от любовных страданий, сунул голову меж его бедер.

Медленно, тяжело, почти неохотно юноша перевернулся, открыв взгляду подтянутые мускулистые ягодицы. Жорж, испуская дикие вопли и захлебываясь слезами, принялся целовать и кусать их, поспешно расстегивая и сбрасывая брюки. Тогда и остальные, скуля и плача, стали расстегивать и снимать брюки, бросаться на колени, целовать и кусать друг другу ягодицы, ползать на четвереньках по комнате, подвывая то ли по-детски, то ли по-звериному.

Джек с бешеной силой сжимал мне руку, он побелел. Губы у него дрожали, глаза помутнели, на висках вздулись жилы.

– Go on, Malaparte, go on! – бормотал он. – Оh! Go on, Malaparte! Дай ему под зад, дай ему доброго пинка под зад, Малапарте, я больше не могу, Малапарте, дай ему пинка под зад, ну же, Малапарте!

– Я не могу Джек, – отвечал я, – я просто не могу, Джек, я ведь всего лишь итальянец, несчастный побежденный итальянец, я не могу дать под зад герою. Жорж – герой, герой свободы, Джек, а я несчастный сукин сын, бедный побежденный, я не имею права дать под задницу герою свободы, Джек, я не имею права, клянусь, я не имею на это права, Джек!

– Oh, go on, Malaparte! – бормотал Джек, бледный, он весь дрожал. – Je m’en fous des h'eros, Malaparte, oh! Je t’en supplie, jette lui ton pied dans le derri`ere, oh, Malaparte! Jette ton pied dans le derri`ere `a tous ces h'eros, мне ведь нельзя, я американский полковник Генерального штаба, я не вправе устраивать скандал, а ты, Малапарте, о, Малапарте, tu peux, tu es un Italien, tu es chez toi, oh, Malaparte, go on, Malaparte, go on! [197]

– Я не могу, Джек, – говорил я, – дать пинка под зад этим героям свободы. Они у меня вот где сидят, эти герои, но я не могу, я просто не могу, Джек!

197

Давай, Малапарте… Плевать мне на героев. Дай ему под зад, прошу тебя, Малапарте, дай под зад всем этим героям… Ты можешь, ты итальянец, ты у себя дома, о, Малапарте, давай, давай, Малапарте! (фр., англ.)

– А, ты боишься! – бормотал Джек, с силой сжимая мне руку.

– Да, я боюсь, Джек, признаю, я боюсь. Ты не знаешь, на что способна эта порода героев! Не знаешь всей подлости и злобы этих героев! Они отомстят, засадят в тюрьму, раздавят меня, Джек, ты не знаешь злопамятности этих педерастов, когда они берутся быть героями!

– Боишься! Ты тоже подонок! Go on, you bastard! – говорил Джек, буравя меня сверкающим взглядом.

– Признаю, Джек, я боюсь, но я не подонок, Джек, я несчастный побежденный, Джек, и я боюсь. Мне тоже неймется дать им доброго пинка под зад, Джек, но я боюсь. Ты не знаешь, Джек, какая падаль эти герои!

– Oh, go on, Malaparte, go on! – бормотал Джек, вонзая ногти в мою руку. – Оh, je t’en supplie, Malaparte, go on, go on!

– Не могу, Джек, не могу, я боюсь. Ты американский полковник и можешь делать что хочешь, я же всего-навсего итальянец, несчастный итальянец, побежденный и униженный, я не могу, Джек! Ты не знаешь, какая падаль эти педерасты, когда берутся быть героями свободы! О, прости, Джек, но я не могу, решительно не могу!

– Go on, Malaparte! Je t’en supplie, go on! – бормотал Джек.

И вдруг, оттолкнув меня, он бросился к Жоржу и дал ему сильнейшего пинка в жирную розовую задницу.

– Salauds! Cochons! [198] – кричал Джек, как безумный рассыпая вокруг удары и пинки, размахивая, как разящей дубиной, деревянным монстром, вырванным из рук Цецилия. Казалось, его охватил слепой гнев. Я испугался. Пока Жорж и камарилья, испуская пронзительные женские вопли, сбились в кучу на полу возле кровати (единственный, кто не выказал ни удивления, ни страха, был Цецилий, он сидел на постели, восхищенно смотрел на Джека и приговаривал: «Какой мужчина! Какой красивый мужчина!»), я обхватил Джека сзади за плечи и, почти поднимая над землей, попытался оттянуть его назад и вытолкать за дверь. Мне удалось наконец совладать с ним, стащить вниз по лестнице и запихнуть в машину. Я сел за руль, включил зажигание, выехал на дорогу, и мы помчались.

198

Свиньи! Подонки! (фр.)

– О, Малапарте, – стонал Джек, закрыв лицо руками, – on ne peut pas voir ces choses-l`a, non, on ne peut pas! [199]

– Будь благословен ты, – сказал я, – и блажен, ибо ты – честный человек, Джек! I like you, I like you very much. Ты великолепный, честный, неиспорченный американец, Джек! You are a wonderful Аmerican, Jack!

Джек молча смотрел перед собой. Я заметил что-то красно-черное у него в кулаке.

– Что у тебя в руке? – спросил я.

Джек раскрыл кулак, на ладони лежал огромный, чудовищный фаллос новорожденного.

199

Невозможно смотреть на такое, невозможно! (фр.)

– I am sorry, Малапарте, – сказал Джек, – наверное, я не должен был делать то, что сделал.

– Ты все сделал как надо, Джек, ты просто молодец, – сказал я.

– Наверное, я не имел права делать то, что сделал, – повторил Джек, – я не имел права оскорблять их.

– Ты все сделал правильно, Джек, – сказал я.

– Нет, я не имел права, – повторил Джек, – я не имел права давать им пинка под зад.

– Ты – победитель, ты же победитель, Джек. A winner!

– A winner, – сказал Джек, выбрасывая в окно мерзкую штуку, которую держал в руке, – победитель? Ты смеешься, Малапарте. A winner!

VI Черный ветер

Черный ветер начал дуть к рассвету, и я проснулся весь мокрый от пота. Еще во сне я распознал его печальный говор, его черный голос. Я выглянул в окно и стал искать на стенах, крышах, на мостовой, в листьях деревьев, в небе над Позиллипо следы его присутствия. Как шагающий наощупь незрячий человек обласкивает воздух и ощупывает простертыми руками предметы перед собой, так и черный ветер, слепой, не видит, куда идет: то коснется стены, то ветки, то человеческого лица, берега или горы, оставляя в воздухе и на предметах черные отпечатки своих нежных прикосновений.

Не в первый раз слышал я голос черного ветра и сразу узнал его. Я проснулся мокрый от пота и, выглянув в окно, осмотрел дома, море, небо и высокие облака над морем.

Впервые я услыхал его голос на Украине летом 1941-го. Я был в казацких краях на Днепре, и однажды вечером казаки из села Константиновка, сидевшие, покуривая трубки, на пороге своих домов, сказали мне:

– Посмотри, там внизу черный ветер.

День умирал, солнце опускалось в землю далеко на краю горизонта. Последний его луч, розовый и прозрачный, касался верхних веток белых берез; в тот грустный час, когда умирает день, я и увидел впервые черный ветер.