Шкура

– Через несколько дней, – сказал я, – в Неаполе не останется ни одной русской вши.

– I hope so [220] , – сказал генерал.

– Вы, конечно, не поверите, но неаполитанская вошь, настоящая вошь из переулков Форчеллы и Паллонетто, одна стоит четырех несчастных русских вшей.

– Прошу вас, не говорите так о русских вшах, – сказал генерал Корк.

– В моих словах нет никакого политического намека, – сказал я, – я только хотел сказать, что неаполитанские вши сожрут всех бедных русских вшей, и сыпной тиф исчезнет. Увидите, я знаю Неаполь.

220

Надеюсь (англ.).

Все рассмеялись, а полковник Элиот сказал:

– Мы все кончим, как русские вши, если останемся надолго в Европе.

Сдержанный смех пробежал вдоль стола.

– Отчего это? – сказал генерал Корк. – В Европе все так любят американцев.

– Да, но не любят русских вшей, – сказал полковник Элиот.

– Не понимаю, что вы хотите этим сказать, мы же не русские, мы – американцы.

– Of course, we are Americans, thanks God! [221] – сказал полковник Элиот. – Но, съев русских вшей, европейские паразиты возьмутся за нас.

221

Конечно, мы, слава Богу, американцы! (англ.)

– What? – воскликнула миссис Флэт.

– Но мы же не… хм… I mean… we are not… Я имею в виду… мы не… естественно, мы не вши, – сказал полковник Элиот, покраснев, но глядя на всех горделиво.

Все рассмеялись и почему-то посмотрели на меня. Я почувствовал себя вошью, чего никогда не случалось со мной за всю мою жизнь.

Генерал Корк обратился ко мне с милой улыбкой.

– Я люблю итальянский народ, но… – сказал он.

Генерал Корк – настоящий джентльмен, американский джентльмен, хочу я сказать. В нем была та наивность, та моральная чистота, которые делают такими милыми и человечными американских джентльменов. Он не отличался высокообразованностью, не являлся носителем гуманитарной культуры, что придает благородно-поэтический шарм хорошим манерам европейских господ, но он был «человеком», у него было одно человеческое качество, которого не хватает людям Европы, – он умел краснеть. Он был болезненно стыдлив и точно и мужественно оценивал предел своих возможностей. Как и все добрые американцы, он был убежден, что Америка – первая в мире нация, что американцы самые цивилизованные, самые честные люди на земле и, естественно, презирал Европу. Но он презирал побежденные народы не только потому, что они – побежденные. Однажды я прочел ему стих из «Агамемнона» Эсхила: «Только почитая Богов и храмы побежденных, спасутся победители», он с минуту смотрел на меня молча. Потом спросил, каких богов должны почитать американцы в Европе, чтобы спастись.

– Наш голод, нашу нищету и наше унижение, – ответил я тогда.

Генерал Корк предложил мне сигарету, зажег ее и сказал с улыбкой:

– Есть другие боги в Европе, и я ценю, что вы о них умолчали.

– Какие? – спросил я.

– Ваши преступления, ваши обиды, и я сожалею, что не могу добавить «ваша гордость».

– У нас больше нет гордости.

– Я знаю, – сказал генерал Корк, – и это очень прискорбно.

Это был справедливый и спокойный человек, моложавый: ему перевалило за пятьдесят, а выглядел он не больше, чем на сорок. Высокий, подтянутый и подвижный, мускулистый и широкоплечий, узкобедрый, с длинными руками и ногами и тонкими белыми ладонями. На его худощавом розоватом лице торчал орлиный несколько крупноватый нос, который немного контрастировал с маленьким детским ртом и со сверкавшими молодым задором ласковыми голубыми глазами. Мне нравилось разговаривать с ним, казалось, он питал ко мне не только симпатию, но и уважение. Он, конечно же, подсознательно чувствовал то, что я из стыдливости старался не показывать ему: он был для меня не победителем, а просто «другим человеком».

– I like Italian people, but… [222] – сказал генерал Корк.

– But… – сказал я.

– Итальянцы – простой народ, добрый и сердечный, особенно неаполитанцы. Но, я надеюсь, Европа окажется непохожей на Неаполь.

– Вся Европа такая, как Неаполь, – сказал я.

– Как Неаполь? – воскликнул генерал Корк, глубоко удивленный.

– Когда Неаполь был одной из блестящих столиц Европы, одним из крупнейших городов мира, здесь было все: Лондон, Париж, Мадрид, Вена – здесь была вся Европа. Сейчас город в упадке, в нем остался только Неаполь. Что вы надеетесь найти в Лондоне, в Париже и в Вене? Вы найдете там Неаполь. Судьба всей Европы – стать Неаполем. Если вы немного задержитесь в Европе, вы тоже станете неаполитанцами.

222

Я люблю итальянский народ, но… (англ.)

– Боже мой! – воскликнул генерал Корк, побледнев.

– Europe is a bastard country [223] , – сказал полковник Брэнд.

– Чего я не понимаю, – сказал полковник Элиот, – так это цели нашего прихода в Европу. Мы вам действительно нужны, чтобы выгнать немцев? А почему вы не прогоните их сами?

– Зачем нам брать на себя непосильный труд, – сказал я, – тем более если вы не придумали ничего лучше, кроме как прийти в Европу повоевать за наш счет?

– What? What? – зашумели все за столом.

223

Европа – страна жулья (англ.).

– Если и дальше все будет идти таким манером, – сказал я, – в результате вы станете наемниками Европы.

– Наемникам платят, – сказала миссис Флэт суровым голосом, – а чем расплатитесь вы?

– Мы расплатимся с вами нашими женщинами, – ответил я.

Все засмеялись, потом замолчали и посмотрели на меня с замешательством.

– Вы циник, – сказала миссис Флэт, – циник и наглец.

– Вы говорите весьма неприятные для вас вещи, – сказал генерал Корк.

– Без сомнения, европейцу несладко говорить некоторые вещи. Но ведь мы можем быть откровенны друг с другом?

– Странно то, – сказал генерал Корк, почти извиняя меня, – что вы не циник. Вы первый страдаете от того, что говорите, но вам нравится причинять боль самому себе.

– Чему вы удивляетесь? – сказал я. – Так было всегда, к сожалению: женщины побежденных ложатся в постель с победителями. Если бы вы проиграли войну, то же самое произошло бы в Америке.

– Never! Никогда! – воскликнула миссис Флэт, краснея от возмущения.

– Может быть, – сказал полковник Элиот, – но мне нравится думать, что наши женщины повели бы себя иначе. Должна же быть между нами и европейцами какая-то разница, особенно между нами и латинскими народами.

– Разница вот в чем, – сказал я, – американцы покупают своих врагов, а мы их продаем.

Все удивленно посмотрели на меня.

– What a funny idea! [224] – сказал генерал Корк.

– Я подозреваю, – сказал майор Моррис, – что европейцы уже начали продавать нас в отместку за то, что мы их уже купили.

– Именно так, – сказал я, – вы помните, что сказал Талейран? Что он продал всех, кто его купил. Талейран был великий европеец.

– Талейран? А кто это? – спросил полковник Элиот.

224

Забавная мысль! (англ.)1

– He was a great bastard [225] , – сказал генерал Корк.

– Он презирал героев, – сказал я. – Он по опыту знал, что в Европе легче быть героем, чем подлецом, что любые средства хороши для того, чтобы стать героем, что политика, в сущности, не что иное, как фабрика героев. Сырья, разумеется, хватает: лучшие герои, the most fashionable [226] делаются из дерьма. Многие из тех, кто сегодня изображает героев, крича: «Да здравствует Америка!» или «Да здравствует Россия!», еще вчера были героями, крича: «Да здравствует Германия!». Вся Европа такая. Настоящий джентльмен – это тот, кто не делает из героизма или трусости профессии, кто не кричал вчера: «Да здравствует Германия!» и не кричит сегодня ни «Да здравствует Америка!», ни «Да здравствует Россия!». Если вы хотите понять Европу, не забывайте, что истинные герои умирают, они мертвы. Те, кто живы…

225

Это был большой плут (англ.).

226

Самые модные (англ.).

– Вы думаете, сегодня много героев в Европе? – спросил полковник Элиот.

– Миллионы, – ответил я.

Все засмеялись, откинувшись на спинки кресел.

– Европа – странная страна, – сказал генерал Корк, когда смех за столом утих. – Я начал понимать Европу в тот самый день, когда мы высадились в Неаполе. На главных улицах было столько народу, что наши танки, догоняя немцев, не могли проехать. Люди спокойно гуляли посреди улицы, болтая и жестикулируя, как будто ничего не произошло. Мне пришлось срочно приказать отпечатать большие плакаты, где я любезно просил население Неаполя ходить по тротуарам и оставить свободной проезжую часть, чтобы дать возможность нашим танкам преследовать немцев.