Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Шкуро не мог знать, что супругу Гензеля, Маргариту Георгиевну, не изгоняли с секретных курсов в 1919 году и что она стала секретным агентом советской разведки, агентом очень ценным, поскольку была женой офицера германского генштаба. Ее личным куратором был Пали-хин. Он кое-чему научился, но немецким языком в нужной мере так и не овладел. В Берлине при необходимости ему давали переводчика, а с Маргаритой они отлично понимали друг друга, тем более что куратор был убежден: в обязанности подопечной входят и функции любовницы. Она посещала его днем в гостинице, а дела обсуждала с ним где-нибудь в парке. В гостинице Палихин сказал ей, что у нее стали
— Приказано, чтобы как можно больше советских граждан упоминалось в частных письмах. Я же у них числюсь агентом и, кстати, слежу за тобой. Твоя кличка — ты же знаешь — Коневод. Приказано узнать, что вытворял Шкуро в Париже.
— Так и к вам тоже приезжали некоторые джигиты.
— Дело не в джигитах, а в деньгах.
Палихин рассказал Маргарите все, что знал о финансовых махинациях Шкуро на джигитовках.
К своему сожалению, она еще раз убедилась, что ее муж — дисциплинированный офицер генштаба — даже в мыслях не позволит себе посягнуть на какие-то деньги. Удалось договориться с ним на короткую поездку в Париж с подругой. Рассчитывала на два миллиона франков. Нужны были и дом, и хорошая машина, и гувернантка, и слуги. Требовались средства на курорты, на привилегированную школу для растущего мальчика. Если бы так…
Шкуро в ресторане Муразова, вывезенного им из Пятигорска, мог обедать и ужинать ежедневно, но свою компанию приводил лишь изредка.
На этот раз за столом сидели Колкин, Кузьменко, Гринчук, Артюхов, Аликов, Медвянов. Разговор шел злободневный, но нелепый: о притязаниях некоего Игната Билого, выдвинувшего новую теорию происхождения и политических целей казачества. Раньше все было ясно: у кого армия, у того и истина. Теперь же этот Билый пишет что вздумается, опираясь на силу своих слов. Сам кубанский казак, он много хороших слов знает: «Вольное казачество — это особый народ, образовавшийся в дохристианскую эпоху. Все казаки, идите в наши ряды! Казакия должна простираться от океана до океана…»
— Живет в Праге, — объяснял Шкуро, — издает на польские деньги журнал «Вольное казачество» и хочет стать атаманом всех казаков. Знает, что тогда со всех сторон деньги ему пойдут. А где он был, когда мы на Кубани дрались? Свои станицы от комиссаров спасали?
— Даже самостийники вели себя приличнее, — сказал Гринчук. — Уважали армию.
— А Ставрополь брали без единого выстрела? — захмелевшего Шкуро охватили воспоминания. — Помнишь, Коля, девушку в лиловом? А? Ты ее привез тогда. Не помнил, как звали.
Кузьменко невыносимо хотел всадить сейчас пулю между глаз господину Шкуро, однако во Франции за это, говорят, отрезают голову. Он поднялся, пожаловавшись на удушье.
— Стареем мы, казаки, — вздохнул Шкуро.
Когда Кузьменко оказался на улице, к нему подошли две дамы и сказали, что им надо говорить с генералом Шкуро. Неподалеку покуривали несколько молодых людей особенного ночного парижского вида. После недолгих пререканий переговоры состоялись.
Маргарита и Шкуро беседовали тихо один па один. Остальные заинтересованные стояли поодаль.
— Я готова подождать до завтрашнего утра, — сказала Маргарита, — откроются банки. Два миллиона фунтов. Или чек, который я реализую при вас. Вы получите расписку. Мне известно, что в германском генштабе, в отделе разведки, вы числитесь под кличкой «Лезгин». Если я не получу деньги, об этом узнают и во французском генштабе.
— Со мной уже говорили, дамочка, — по-пьяному
развязно ответил Шкуро, — ты меня не путай. Я не лезгин, а кубанский казак. Вон мои ребята! Они меня знают.Напрасно съездила в Париж Маргарита.
После этого инцидента ничего не происходило. Лишь через несколько месяцев Шкуро вызвали в полицию и предупредили» что он обязан не позднее чем через неделю покинуть пределы Франции.
В ресторан Елисеева Шкуро явился утром почти к открытию. Уже сидели любители кофе с круассаном и шелестели газетами: кризис» падение ценных бумаг. Елисеев, по обыкновению, сиял добрым светлым лицом, радуется людям, птицам и модным прическам кельнера. Ранний гость его настолько поразил своим видом, что улыбнулся ему не столько дружески, сколько удивленно, если не насмешливо: Шкуро был в ветхом пальто с поднятым верхом, в черных очках, в шляпе и казался постаревшим. Отчего изменился так быстро — виноватая старческая гримаса на дряблом лице вместо генеральского гонора — и почему пришел в такую рань?
— Позавтракаем, Андрей Григорьевич? — обратился Елисеев к гостю. — Апаши еще спят, и дамы наши спят — не время изменять.
— Сложное дело, Федор Иванович. Скажи сразу: есть у тебя новый полковничий мундир, чтобы сейчас нанести визит великому князю?
— Ну, есть, — удивился Елисеев.
— Договаривайся с Борисом Владимировичем, пока завтракать не сел, надевай мундир — и вперед. Оки с Зинкой рано завтракают. Когда-то я эту шлюху вместе с ним из Пятигорска вытаскивал.
— А ты почему так одет?
— Маскировка, Федя. Высылают из Франции.
— Не спрашиваю за что.
— Спроси. От тебя секретов нет. За связь с немцами. Я же там союз казаков хотел создать. Врангель тогда задушил это дело. Теперь вспомнили, и придется в Югославию убираться. Там наших много. Князь должен письмо написать.
— Напишет, — пообещал Елисеев.
Он позвонил и немедленно получил приглашение на завтрак обоих.
— Точно время рассчитали, — сказал Елисеев.
— Мы ж люди военные — опоздаешь рубануть, и самому конец. В передней великого князя Шкуро сбросил свое сомнительное пальто и оказался в роскошном голубом генеральском мундире с сияющими погонами, с Георгиевским крестом, с Анной и прочими знаками. И сам Преобразился — помолодел. Хоть сейчас скомандует «Широкой рысью в атаку ма-арш! Без разговорчиков!»
Как-то Шкуро сумел принести большой памятный альбом в шелковом переплете. Выразительные фотографии: Шкуро ведет дивизию с волчьим знаменем впереди, в колонну по шесть, Шкуро выступает в Екатеринодарском театре на заседании Рады, Шкуро на общей фотографии со своими полками… и Елисеев прикрыл страницу альбома от хозяйки: «Зина, это вам неинтересно». — «Нет интересно», — возразила подруга князя и сама открыла фото: на ярко солнечной площади десятки повешенных.
— Это же было, — сказал Борис Владимирович. — Такая война. Где это, Андрей Григорьевич?
— Екатеринослав, Горловка, Кисловодск…
За столом великий князь сидел в белой рубашке нараспашку, в модных крагах и коричневых ботинках, Зина — в изящном и ярком платье, открывающем ноги в шелковых чулках. На столе — четырехгранная бутылка водки, 2 бутылки белого вина и глазунья из 12 яиц.
Помянули генерала Кутепова, похищенного и, по-видимому, замученного большевиками.
— Он был лучшим генералом из всех, кто сражался против большевиков, — с искренним чувством сказал Шкуро. — И Москву он мог взять.