Шкуро: Под знаком волка

— Ой, Андрюшенька, опять уезжаешь. А я тут…

— А ты, Тасенька, борщ подавай.

— Ой, а у меня борщ-то с молодой свеклой, с лучком…

— Если с молодой, то по стакану, — предложил Слащов.

— Если начальник штаба распорядился — так тому и быть, — согласился Андрей. — А место для лагеря я выбрал, потому что все места здесь знаю.

— Ох, сидели бы вы тихо там, — с безнадежным вздохом пожелала Татьяна. — Ждали бы, пока все наладится.

— Ждать? — неожиданно вспыхнул Шкуро. — Пока все похватают, все поделят, а нам — шиш? Нет уж! На Кубани мы командовать будем, — подавив раздражение, сказал спокойно: — Лошади будут ждать у колодца на повороте по дороге к ресторану, как его там называют — «Замок коварства и любви». А тебе, Таня, тоже поручение: здесь, в гостинице, живет этот газетчик Стахеев, шляется где не надо, в разговоры лезет, и когда с Яшей двинемся, ты зашла к нему и заговорила бы его. О войне поспрашивай, о Москве — он любит болтать.

Все прошло, как было задумано. Переодевшись в красноармейское, они со Слащовым незаметно покинули гостиницу, пробрались по кустам к повороту, где стояла тройка. Кучер доложил, что все в порядке, подводы с вещами уже на месте, однако по дороге встречаются патрули.

— Так мы ж в кабак едем, — весело напомнил Шкуро. — В «Замок коварства и любви». И захмелели с утра. Споем, Яша, кубанскую.

— А я кубанских не знаю.

— Ну я буду орать, а ты подвывай… — проговорил полковник весело и запел:

Как у нашей со-отни Жизнь была веселая! Чернявая моя, Чернобровая моя, Черноброва, черноглаза, Раскудрява голова…

Слащов, как мог, подпевал. Патрули одобрительно посмеивались при виде гуляк.

Тех ждали в ауле, где проживал на правах и здешнего горского князя и советской власти князь Лоов — старый знакомый. Встретили гостей по-дружески, и, главное, не богато накрытый стол, а новенькие черкески, шашки, револьверы, папахи из волчьей шкуры. Андрей Григорьевич переоделся, подошел к зеркалу и сказал: «Наконец-то я снова чувствую себя русским офицером».

Выезд был назначен на раннее утро на той же повозке, — кони ждали в лесу. Едва солнце взошло, прохлады как и не бывало. Слева впереди горные хребты грели каменные бока, снега сахарно сверкали, сам Эльбрус можно разглядеть, однако долгожданных лошадей что-то не было видно. Слащов, серьезный с утра, озабоченно напоминал об их трудных задачах:

— Чтобы людей поднять на восстание, нужны понятные и принимаемые ими лозунги. Мало сказать, что мы против большевиков. Сейчас почти все против красных, а за кого? За что?

— Объясним, Яков Александрович.

— Но ведь нам с вами надо, как командиру с начальником штаба, все это заранее оговорить.

— Обговорим, Яков Александрович. Где же лошади, так их… этих коноводов. На фронте, бывало, генерал Келлер их по-особому учил — чтобы подале уводили. Тогда казаки в пешем строю крепко дрались — до лошадей не добежишь.

— И, главное, — не унимался Слащов, — Андрей Григорьевич, план боевых действий. Обсудим с вами, и я немедленно подготовлю приказ.

— Чего-то в животе урчит, Ягодкин, — толкнул полковник возницу. — Пожевать бы чего. Давай станем в тенечке на опушке.

Остановились, достали свежий хлеб, сверкающий кусок сала, огурцы… В лесу что-то захрустело, и по едва заметной дороге выехал на возу казак.

— Здравствуйте, — сказал. — Чего тут робите?

— А ты кто? — спросил Ягодкин.

— Я из Бургустанской. Вишь, по дрова ездил. Чего же вы в лесу-то будете сидеть? Может, вы до Шкуры едете?

— А это кто ж такой? — спросил сам Шкуро.

— Да полковник казачий такой есть. Гарнизовал казаков. Говорят, тысяч десять по горам бродят. Пока барантой [21] заняты да коней у мужиков угоняют.

21

Баранта (тюрко-татарск.) — поход, набег, а также грабеж.

— А ты сам куда наладишься?

— Да к Шкуре. Приедет к нам — с ним вместе с большевиков шкуру спустим. Они же так их…

— Если ты, казак, возьмешься, то дело пойдет, — посмеиваясь, сказал полковник.

— А вы, видать, тоже… Офицеры?

— Скоро все узнаешь, все увидишь. Мы вот коней Своих ищем.

— Да это же вон там, версты полторы. Четыре коня пасутся, подседланные, с сумами.

— Это наши, — решил Шкуро. — Ну, прощай, казаке, да скажи в станице, что скоро к ним приедут гости.

— Приезжайте, господа? Рады будем. Ко мне заходьте. Литвинник я…

Заторопились к лошадям.

— Так что, Яков Александрович, с лозунгами понятно? Вот и с планами разберемся.

Полторы версты — пустяк, но вдруг донеслись до слуха выстрелы. Осторожно выехав на поляну, увидели пасущихся коней. Вахмистр Перваков и его казаки выбежали навстречу.

— Чего это огнем встречаете? — спросил Шкуро.

— Мужиков пугали, Андрей Григорьевич, — пояснил Перваков. — Михайловские — там поголовно все большевики. Я им: «Кони у вас добрые». А они мне: «Это помещика делили». А я ему поперечь: «Тот помещик приказал, чтобы этих коней вы мне отдали». Они было ускакать хотели, да мы выстрелили. Они со страху с коней попадали и… деру. А кони — вот они.

— Со страху попадали? — переспросил Слащов.

— Так точно, господин полковник.

— Ну смотри, начальник штаба, место для нашего лагеря. Не подступишься — в седловине гор. А на этом дереве постоянно наблюдатель с биноклем. С той стороны черкесы нас охраняют…

Под огромным древним дубом — добротный шалаш из сучьев. У входа пика, на ней — значок: волчья голова на черном поле.

Слащов у понравилось. Предложив всем построиться, он лихо скомандовал:

— Смирно! Равнение направо! Господа офицеры! — подошел с рапортом к Шкуро. — Господин полковник! Во вверенной вам армии налицо штаб-офицеров два: Слащов и Сейделер; обер-офицеров пять: подъесаул Мельников, поручик Фрост, прапорщик Лукин, прапорщик Макеев, прапорщик Света шов; казаков шесть: вахмистр Перваков, вахмистр Наум Козлов, вахмистр Кузьменко, урядник Безродный, Совенко, Ягодкин; винтовок — четыре, револьверов — два, биноклей — два!

— Здорово, Южная кубанская армия! — крикнул полковник Шкуро. — Приветствую вас с начетом боевых действий. Глубоко верю, что с каждым днем станет наша армия расти, и победа будет за нами, ибо дело наше святое!

В ответ — «Ура!»

Разошлись, сели покурить.

— Здесь будем готовиться, силы набирать, — сказал Шкуро Слащову. — Жаль девок сюда нельзя, но чихирь — хоть залейся.

— Как называется место? — спросил Слащов. — Мне же в сводках указывать придется.

— Волчья поляна!

VI

Каждый день скакали вокруг поляны. Командовал Шкуро или Мельников. И рысью, и галопом, и в карьер, и лаву строили из двадцати всадников, обнажали шашки и рубили кустарник. Все были опытными умелыми боевыми казаками, кроме Слащова, приученного к офицерской езде со времен юнкерского училища. Шкуро, посмеиваясь, объяснял ему:

— Ты, Александрович, брось лошадь калечить своей облегченной рысью. Гляди, как мы, казаки, скачем. — Он пускал лошадь рысью и пригибался, почти ложился на луку седла. — И мне легко, и лошади не тяжело. А ты прыгаешь на ней и спину бьешь.