Шлейф
Шрифт:
– Вот уж за чье будущее я бы не опасался, – хмыкнул Владимир Абрамович и, взяв жену обеими руками за талию, усадил на стул. Сам же сел напротив и долго глядел на нее, словно бы не узнавая.
– Поля, ты вылитая императрица…
– Надеюсь, ты не мечтаешь об участи Николая Второго?
– Поля, давай уедем! Хорошо ведь, имея в кармане пару лишних монет, путешествовать по белу свету, ночевать в маленьких отелях, просыпаться в незнакомых городах Норвегии и Дании, пересекать горные хребты Испании, Италии! Флоренция, Венеция!
– Лишние монеты в кармане уж точно бы не помешали…
– Поэту умирающей династии…
– Птенчик мой, как же ты страдаешь в неволе, – вздохнула жена и, вытянувшись всем корпусом навстречу, дотянулась до его лба ладонью.
«За каждым движением царя следит ее наблюдательный глаз. Каждый неловкий
– Увидим ли мы все это вновь?
– Увидим! А нет, так будем вместе вдаль смотреть. Главное, вместе, верно ведь?
Вопрос повис в воздухе. Владимир Абрамович выпростал ладони, чтобы словить его, да получил по лбу.
– Вместе, конечно… Да ты меня в упор не видишь! Я же по-прежнему тебе рада, пойдем!
«Она хотела облегчить ему бремя – и на каждом шагу увеличивала его».
Наркомфины и фасоны
Дверь кабинета, ведущая в общую залу, распахивается, и из куплетов, зарифмованных его опустошенным умом, разом выступают персонажи квартирного театра.
Выпархивает младшая сестра жены, Роза:
Дункан весит сто пудов.Чем платить? К ДалькрозуНа обмен Внешторг готовВыслать нашу Розу.Дункан толста и неопрятна, Роза грациозна и девственно-чиста.
Являются родители Поли, Розы, Шуры и Леки – хмурый Абрам Варшавский с лоснящейся Шейной Леей:
Круто жали капитал,Сох Абрам, сдал в весе,Горе мыкал и менялМного он профессий.Но как только НаркомфинПоднял курс валюты,Стал Варшавский господинЧерез две минуты.Тут он сразу весь расцвел,Занялся экспортом;Булки белые завел,Смотрит прямо чертом.Шейна Лея всем страстямТоже дала волюИ, представьте, по утрамМасла мажет вволю.Чтоб не портить общий тонИ вторить супругу –Как вам нравится фасон? –Завела прислугу…Промелькивает безымянная прислуга в белом фартуке, седые волосы пучком, поверх наколка.
Подходят вплотную легкомысленный Шура и целеустремленный Лека с его стеснительной подругой Мирой.
Шура бросил Караван,Штепсель, арматуру,И теперь, как Дон Жуан,Рад всегда Амуру.Шура спекулянтом сталДенег-то навалом,Для обмена он досталФунт гвоздей крестьянам.Шура «страсть» держать готовВ заключенье строго.Тьма на свете дураков,Но таких немного.Лека зелен, тощ и худ,Весь ушел в науку;Высох так, что весит пуд,Нагоняет скуку.Брось линейку, интеграл,И не порть ты Шуры.Стань мужчиной, черт тя драл,Заведи амуры…Улыбнись, взгляни кругом,Сделай Мире глазки………………………………..Поля
с детьми – десятилетним Левой и восьмилетней Лялей – завершают шествие. Поля стала разуметьКанта, Локка с Юмом,Но важней того уметьШтрудель печь с изюмом.Нет ритмической блохи,Мучившей Далькроза.Ляля говорит стихи«Соловей и Роза».У девочки и впрямь феноменальная память. Корней Чуковский, которого они навещали в Куоккале (от Сестрорецка полчаса на поезде), так вдохновился пятилетней Лялей, что даже имени ее менять не стал:
«Милая девочка Лялечка!С куклой гуляла онаИ на Таврической улицеВдруг увидала Слона…»От их дома на Кирочной до Таврической – рукой подать, из окна виден сад, переименованный нынче в Парк культуры и отдыха 1-й Пятилетки. Там-то и гуляла с куклой милая Лялечка.
Про Леву и вовсе несправедливо:
Лева много обещал,Думали – он гаон,Но «балдою» доказал,Что большой балда он.Гаон в переводе с иврита – гений. Балда – это игра. Расчерчиваешь квадрат пять на пять, в середине пишешь слово. От него, с добавлением одной буквы по вертикали или горизонтали создаются новые слова. Чем больше клеток заполнено, тем сложнее в мешанине букв увидеть новое слово. Лева – смышленый, но быстро сдается. Неусидчивый. Ляля, вдохновившая поэта, натура властная, на правах младшей манипулирует всеми. Но не Полей.
Есть у нас свой совнарком,Поля – наш Ульянов.Кто не хочет стать ослом,Должен стричь баранов!Роза Лялю балует. Детей у нее нет и вряд ли будут – балерины рожают, уходя со сцены, а Розу только что приняли в труппу.
Есть в Москве Наркомбалет,Что ни жест, то поза.Кто ж у нас Наркомконцерт –Ляля или Роза?– Графоман!
– Кто?!
– Вы, ваша светлость.
– Да мне и самому неловко за эти вирши. Так вот помрешь, не успев навести в делах порядок, а через сто лет попадешься в руки досужему исследователю. Для такого любая писулька – документ. И станет мне памятником карточный домик из случайных обрывков… Мертвецы лишены права голоса.
– Вы не мертвец!
Быт и исторические хроники
Изобразить императрицу сподручнее, чем думать за нее. Подспорьем служили письма, адресованные ею государю, как приторно интимные, так и наставительные: «Целую каждое дорогое местечко… Я целовала и благословляла твою подушку… Целую твое дорогое лицо, милую шейку и дорогие, любимые ручки…» или: «Будь более автократом, моя душка… ты повелитель и хозяин России… Всем нужно почувствовать железную волю и руку…» – нечто вроде практического руководства для супруга, обреченного быть самодержцем. Во время войны она побуждала его чаще показываться войскам: «Солдаты должны тебя увидеть… Ты им нужен…». Мол, непосредственная близость «обожаемого монарха» вызовет всеобщий энтузиазм среди серой солдатской массы.
Утопия… Образец исторического кретинизма.
Последний параграф книги звучал так: «И когда 8 марта 1917 года генерал Корнилов, главнокомандующий Петроградским военным округом, читал бывшей царице постановление Временного правительства об ее аресте, она сделала бессильный жест рукой и не произнесла ни слова…»
По официальному сообщению, «решение расстрелять Николая Романова было принято в связи с крайне тяжелой военной обстановкой, сложившейся в районе Екатеринбурга, и раскрытием контрреволюционного заговора, имевшего целью освобождение бывшего царя». О судьбе царской семьи ходили разные слухи.