Шлиман. "Мечта о Трое"

В мае огромная глыба земли была срыта. В конце дороги находится два больших здания, одно построено на развалинах другого. Оба, как показывают стены, были уничтожены огнем. Черная, красная, желтая зола и немало горелых обломков заполняют помещения. Но дорога идет куда-то дальше. Значит, как ни жаль, надо снести три стены одного из домов! Жертва оказывается не напрасной: по-являются огромные ворота, а за ними через шесть метров — другие. Сохранились даже гигантские медные штыри, на которых некогда держались створы ворот.

Значит, недавнее предположение, что дорога идет вниз, к Скейскнм воротам, ошибочно, — эти ворота и есть Скейские! Правда, от этого Троя становится значительно меньше, чем он предполагал. Жаль, конечно, но что поделаешь? Скейские ворота, с которыми связано столько волнующих сцен «Илиады», найдены! Здесь сидел Приам с семью городскими старейшинами, и Елена показывала ему греческих героев. Здесь Гектор бросился в бой, когда спустился с Перга мое а. Да тогда ведь и дом, стоящий выше этих ворот, должен быть домом Приама! Тот самый дом, где нашли так много пифосов, вазы с совьими головами и одну вазу с какой-то надписью, которую, к сожалению, никто не может прочесть, — она не похожа ни на одну нз известных.

Он решил поставленную перед собой задачу. Доказал, что Троя не поэтический вымысел, а историческая реальность!

Правда, несмотря на всю радость и чувство удовлетворения, где-то в глубине души Шлимана гложат сомнения, еще неизвестно, будут ли признаны вескими его доказательства. Все запутанные и нерешенные вопросы тоже его сильно тяготят. Сыну своему, Сергею, он пишет: «Вот уже три года продолжаются наши раскопки. Мы вынули двести пятьдесят тысяч кубометров земли и извлекли из недр Илиона целый музей в высшей степени замечательных, никогда прежде не виданных древностей. Но теперь я устал, и поскольку достиг цели и осуществил великую идею моей жизни, то пятнадцатого июня я прекращаю раскопки здесь, в Трое, навсегда».

В конце мая умирает отец Софьи, и она на несколько дней уезжает в Афины. От этого угнетенное состояние Шлимана еще более усиливается. Он без всякой охоты велит продолжать работу, чтобы и с другой стороны отрыть примыкающую к Скейскнм воротам часть внешней стены. Но, собственно, зачем? В письмах к родственникам и знакомым, живущим в Германии, в письмах к Сергею, как и в сообщениях для газет, раздаются звуки победных фанфар. Но в дневнике они звучат куда глуше, и среди строк проглядывает опасение, что он слишком многое наобещал, проглядывает — в этом- он не хочет признаться и самому себе — чувство разочарования. Если его доказательства даже ему кажутся недостаточными, то как тогда они убедят критически настроенный мир и тем паче сверхкритически настроенных специалистов?

Пятнадцатое июня, решено, будет последним днем раскопок Трои, и после этого он займется Микенамн. Так он пишет Брокгаузу.

Возвращается Софья. Последние работы, которые имеют целью скорее навести порядок, чем найти что-то новое, подходят к концу.

Еще два дня, и они навсегда покинут Троаду.

14 июня 1873 года. Ранним утром Шлиман и Софья обходят, словно прощаясь, раскопки. Все-таки, говорит он, достигнуто многое. Софья соглашается с ним. Но что бы он возразил, если кто-нибудь стал утверждать, будто найденные им стены вовсе не стены Трои, а стены какого-то неизвестного города? Если посмотреть на срез огромной траншеи, тянущейся с севера на юг, то от вершины холма до материка можно насчитать семь различных слоев. Если кто-нибудь скажет, что твой второй снизу слой — это не гомеровская Троя, то как ты докажешь правоту своего утверждения? Следами пожара? Они имеются и в третьем и в пятом слоях, считая снизу. Надо честно и открыто признать, что неопровержимых доказательств, как раз-то и нет!

— Все-таки, Софья, — говорит он чуть ли не с мольбой в голосе, — это ведь Скейские ворота, это опоясывающая город стена, это дворец Приама.

Глазами, воспаленными от ветра, песка и бессонницы, он еще раз оглядывает стены: не заговорят ли они и не подтвердят ли его правоту? В этот момент прямо перед Шлиманом от стены отваливается кусок земли, и лучи солнца падают на какой-то странной формы предмет из покрытой зёленью меди, играют на его поверхности, за ним что-то поблескивает, как золото.

Шлиман судорожно хватает Софью за руку и сжимает ее, словно клещами.

— Софидион, — шепчет он сиплым голосом, — мне кажется, там клад. Как нам теперь избавиться от рабочих? Среди них немало бесчестных людей. Они половину растащат.

— Объяви об окончании работы.

— Сейчас, в восемь утра?

— Давай-ка я это сделаю.

Сделав несколько шагов, Софья поднимается на возвышение и прикладывает ладони ко рту.

— Пайдос, пайдос! — кричит она.

К пей подбегают удивленные смотрители, они убеждены, что ослышались. Софья встречает их смехом:

— Эфенди, не правда ли, частенько ругал вас за ваши многочисленные праздники? А сам он совсем забыл, что у него сегодня праздник, который он должен отметить. Он только об этом вспомнил. Вы можете все отправляться домой, но прежде получите у Николаоса ваше жалованье за полный рабочий день.

Довольные рабочие, греки и турки, высказывая поздравления, разбредаются по своим деревням. Софья торопливо возвращается к Шлиману. Тот, дрожа от волнения, ходит из стороны в сторону возле предполагаемого клада.

— Все ушли, мы можем начинать! — восклицает Софья.

Они оба забираются на сохранившуюся часть стены Приамова дома, оттуда удобней достать медные вещи.

Но после первой же попытки становится ясно, что извлечь их будет нелегко. Вещи эти находятся в полутораметровом, твердом как камень слое красной золы и прокаленных обломков, а прямо над ним отвесно возвышается крепостная стена толщиной в два метра и высотой в шесть. Если слишком углубиться в слой, на который опирается стена, то одного вывалившегося из-за неосторожности камня достаточно, чтобы рухнула вся стена и похоронила под собой и клад и кладоискателей.

— Отойди-ка в сторонку, Софидион, — шепчет Шлиман, — и одной жертвы хватит. — Он пытается улыбнуться. — Ты ведь должна знать, где меня в случае чего можно будет откопать.

Он начинает ножом осторожно рыхлить землю вокруг медного предмета. Каждая минута кажется часом, но приходится, подавив нетерпение, действовать очень неторопливо: не из-за стены, которая угрожающе нависла над его головой, — о ней он давно забыл, а дабы не попортить ничего, что может представлять для науки ценность. Наконец-то ему удается извлечь этот медный предмет — плоский, длиной в полметра, овальный щит, называемый Гомером «выпуклобляшным».

— Софья, относи, пожалуйста, вещи в дом по мере того, как я буду их находить. Тогда хоть они будут в безопасном месте, если на нас кто-нибудь внезапно нападет. Но только хорошенько закрывай дверь! Ради богов, где наш соглядатай?

— Там, где всегда, — невозмутимо отвечает Софья, снимает с плеч свою большую красную шаль и завертывает в нее щит. — Если он не спит, то курит, а накурившись вдоволь, опять поспит. Он ведь ничего другого и не делает. Во всяком случае, я еще никогда не видела его на раскопках.