Шофёр

Приказчик посматривал недовольно, а когда Травин, так ничего и не взяв, вышел на улицу, сплюнул.

– Шляются тут всякие, от работы отрывают, – сказал он собеседнику, и тот с ним согласился.

В раздумьях Сергей доехал до центра на шестом трамвае, он даже позволил себе ноги отдавить – вагон по случаю выходного дня был набит битком. Вот только Коврова на месте не оказалось. Травин оставил ему записку, посмотрел на часы – стрелки выстроились в одну линию сверху вниз.

Скамья возле трёхэтажного дома была занята молодыми людьми, парнем и девушкой, они что-то горячо обсуждали, а вот знакомого хулигана не наблюдалось, или Рябой отсидел свою смену, или переместился куда-то ещё. В свои комнаты жильцы и их гости попадали через четыре входа-подъезда с разных сторон улицы, из второго и третьего подъездов можно было свободно попасть во внутренний двор, чёрные ходы из первого и четвёртого заколотили досками. Уличные входы отлично просматривались, но только каждый со своей стороны.

Сергей поискал глазами пацана с придурковатым лицом, не нашёл и решительным шагом направился к подъезду номер четыре, в котором побывал Радкевич, но не зашёл Кальманис. С собой у Травина был журнал «Мурзилка», купленный в ближайшем киоске за сорок копеек, и два сахарных петушка на палочке.

Первый этаж встретил молодого человека наглухо закрытыми дверьми, ведущими, видимо, в кооперативные лавки и магазины, тайник вполне мог скрываться за ними, но Радкевич из двери выскочил быстро, такое бывает, когда человек набирает скорость, спускаясь по лестнице. Сергей поднялся на второй этаж, здесь две двери вели в квартиры с номерами семь и восемь, судя по длинным спискам жильцов на листах бумаги – коммунальные. Фамилии Кальманиса он не увидел, ответственных съёмщиц было примерно столько же, сколько съёмщиков. Этажом выше висели такие же листочки с именами жильцов квартир пятнадцать и шестнадцать. Травин решительно распахнул ближайшую дверь.

– Гражданочка, извините, – он остановил крупную женщину с папиросой и веером, которая неспешно плыла по коридору, – дама внизу оставила журнал, вот хочу вернуть. У неё ещё сынишка лет трёх или четырёх. Чёрненькая такая, ничего особенного.

Женщина с интересом выслушала приметы незнакомки, высморкалась в веер.

– На Люську похожа, с байстрюком. Вы ей кем приходитесь?

– Случайный прохожий.

Обитательница шестнадцатой квартиры насмешливо скривила толстые губы.

– Ну да, – сказала она, – у Люськи все знакомые – случайные прохожие, вы бы, товарищ, за приличными женщинами бегали, а не за разными прошмандовками. Не буду сплетничать, но эта дама, как вы выразились, не самого правильного поведения. В восьмую квартиру вам.

Женщина с веером гордо повернулась, выпустила клуб дыма, разогнав его веером, и удалилась, стараясь держать спину как можно ровнее.

Травин спустился на этаж ниже, нашёл в списке возле восьмой квартиры женщину с именем, начинающимся на «Л», и отыскал нужную комнату. Двустворчатая дверь была заперта, зато в соседнюю комнату – распахнута, там парнишка лет семи плевался жёваной бумагой в портрет какого-то важного царского чиновника, висящий на стене.

– Привет, шкет, – Сергей с детьми разговаривать не особо умел, сюсюкать и изображать доброго дядю не стал. – Ты всех ребят в доме знаешь?

По описанию и за леденец шкет узнал двоих – Витьку из седьмой и Серёжку из четырнадцатой. Оба, по его словам, с машинкой ходили.

– Только Серёжка сейчас болеет, – сказал он, – а Витька с мамкой евойной, тётей Анфисой, она когда на работу уходит, с нами его оставляет. А вы ему кто, папка?

– Нет, – огорчил парня Травин.

– А у меня тоже папки нет, он в войну помер, а мы в деревне жили, а потом сюда с мамкой приехали и бабкой, мамка на работе сегодня, а бабка в церковь пошла. А у Моховых кошка окотилась, сегодня пойдут котят топить. Хотите посмотреть?

Пацану было скучно, пришлось отдать ему второй леденец, который он тут же засунул в рот и на время замолчал. Травин этим воспользовался, чтобы сбежать на лестничную клетку. Болеющий тёзка, который жил в четырнадцатой квартире, ему нужен не был, а вот Витька из седьмой вполне мог оказаться тем самым мальчонкой с грузовой машиной. Фамилия у Витьки была Шестопалов.

Шестопалова А. С. обнаружилась на листе рядом с противоположной дверью, жила она в комнате одиннадцать. Химическим карандашом Сергей вывел на журнале её фамилию, в длинном коридоре попытался отыскать нужную табличку. Нумерация комнат шла вперемешку, кто-то вешал на дверях не цифры, а своё имя, вот как некий Геннадий Сергеевич Разумовский, некоторые и вовсе никак не обозначали своё жильё. Ни комнаты одиннадцать, ни таблички с фамилией Шестопалова Травин сразу не нашёл, второй раз по коридору шастать не решился, посторонний человек мог вполне привлечь ненужное внимание.

– Отец, ты Шестопалову знаешь? – спросил он у старичка, выглянувшего из-за обшарпанной двери, на которой карандашом написали цифру 8. – Журнал ихний мне подкинули, для ребятишек, я таких не читаю.

Тот сходил за очками, нацепил их под густые брови и по слогам прочитал сначала название журнала, а потом фамилию получателя. От старичка несло водочным перегаром, чесноком и несвежей селёдкой.

– Анфиска в одиннадцатой живёт, – сказал он, захлопывая дверь перед носом Сергея.

Травин сплюнул и хотел было развернуться и уйти прочь, но тут дверь напротив, безымянная, отворилась, и оттуда выглянула черноволосая женщина с усталыми глазами, в розовом халате с пояском, та самая, знакомая Кальманиса.

– Вы Шестопалову ищете? – спросила она. – Это я.

Сергей представился жильцом пятой квартиры, протянул женщине журнал.

– Странно, – сказала брюнетка, забрав «Мурзилку», – мы такой не выписываем. Наверное, на почте ошибка произошла, я потом зайду, верну. Спасибо, товарищ. Я вас первый раз вижу, вы, должно быть, только переехали?

– По линии подотдела благоустройства, – туманно ответил Травин. – Временно занимаю площадь из фонда. А так подыскиваю постоянную, может, выпишется кто или уже выписался. Не знаете, есть тут свободные комнаты?

Из комнаты послышался шум, затем плач, женщина отрицательно мотнула головой, улыбнулась и ушла к себе, успокаивать ребёнка. Улыбка у неё оказалась мягкая и искренняя, с ямочками на щеках и лучиками возле карих глаз. Сергей даже пожалел, что она оказалась в эту историю втянута. Комната у Шестопаловой была одна, да ещё с мальчишкой, прятать там ценности никто бы не решился.

Судя по словам Коврова, ювелирные изделия помещали в тайник раз в несколько дней. Радкевич несколько часов назад забрал их и положил туда деньги. Значит, надо было искать комнату, в которой никто не жил, хотя бы временно. Такие жильцы у остальных обитателей коммунального сообщества были как бельмо на глазу, они занимали ценные квадратные сажени и аршины без всякого толку. Оставалось только найти кого-нибудь, кто обо всех всё знал, такие персонажи обычно сидели на лавочках во дворе и обсуждали соседей меж собой.

И ещё стемнеть не успело, как Травин обзавёлся целым списком людей, которых, по мнению активных жильцов, следовало выселить. Тут были и шпионы германской разведки, и недобитые аристократы, и аферисты всех мастей. Если всех сложить, получалось половина дома. В квартире семь таких было пятеро, и ни одного, кто подходил под нужные параметры.

– Погодите, – спохватилась одна из активисток. – А геолог? Он месяцами пропадает.

Сергей откланялся, когда понял, что уже в разговоре не участвует. Разумовский, так звали геолога, отлично подходил для прикрытия, он жил в комнате наездами, а остальное время туда наведывались его многочисленные друзья из разных концов СССР. Если отбросить словесную шелуху, приезжали они редко и даже на ночь не оставались.

Кольцова заявилась домой ближе к полуночи, слегка навеселе и раскрасневшаяся. Машину она поставила поперёк двора, пришлось Сергею отобрать у неё ключ и переставить автомобиль так, чтобы он другим не мешал.

– Я была в ресторане, Серёжа, – девушка стянула с себя сарафан, плеснула холодной воды на лицо, – мы пили шампанское. Это просто чудо, как люди встречаются.

– Ты о чём? – Травин прикидывал, как лучше перевести разговор на Кальманиса.

– Этот друг Коврова, Герман, такой обходительный мужчина, и представляешь, он знал моего отца. Они вместе воевали в Красной армии. Мы проговорили два часа, время пролетело незаметно.