Шок

За окном чернела ночь. Яркие лучи, бьющие из просветов между полками и верхними обрезами книг, слепили глаза. Алан сморгнул и опустил ноги, собираясь встать, но его остановил глухой бас Счена:

– ... не железный. Я придумал дикую игру. Когда предает друг, или я не успеваю выручить близкого, то беру револьвер. Видишь, он заряжен одним патроном. Закрути барабан - и один шанс из десяти, что грянет выстрел.

– Идиотские шутки, - брезгливо говорила женщина.- Никогда не поверю, что ты способен на такое.

– Не верь, но это так.

– Впрочем, ты всегда был игроком...

– Но в любовь никогда не играл!

– Мне надоели слова. Слова и слова... Ты опутал меня словами, превратил в свою собственность, в рабу.

– Ты моя богиня.

– Это годится для стихов, а не для жизни.

– Зачем так говорить?

– Да, хватит разговоров. Мне пора.

– Прошу тебя, останься хоть сегодня. Погиб Эрд, я совсем разболелся. Я не могу один.

– Опять говоришь только о себе. Я устала от подобных разговоров.

– Если бы любила - не устала бы...

– Надоело!
– вдруг тонко вскрикнула женщина.- Ты задавил любовь словами, встречами украдкой, бесконечным нытьем. Эгоист! Обо мне уже шушукаются под арками!..

– Мне безразличны сплетни обывателей!

– А мне не все равно! Имею я право на счастье или нет? Имею право на покой?

– Я же предлагал соединиться...

– А жить где? В этой конуре, заваленной хламом? Да еще терпеть всяких бродяг за стеллажом? Кого ты прячешь сегодня?

Счен промолчал.

– Я отдала тебе свои лучшие годы, свою молодость, а что получила взамен?

– В прошении служителям Морта упомянуто твое имя...

– Плевать на прошение! Оно ничего не стоит, ты на подозрении!

Наступило тяжелое молчание. Хрипло дышал Счен, скрипел стул. Потом женщина сказала:

– Ты великий книжник, а я всего лишь начинающая лицедейка. Я тоже хочу стать личностью.

Молчание.

– Я ухожу.

– Останься,- еще попросил Счен.

– Сегодня большое представление, и у меня одна из первых ролей.

Дробный перестук каблуков, скрипнула и захлопнулась дверь. Алан сидел в странном оцепенении, не зная - то ли окликнуть Счена, то ли выйти самому. И в этой мутной тишине раздалось негромкое металлическое пощелкивание, за которым глухо громыхнул выстрел. Посыпалось стекло с книжных корешков. Алан вскочил и, обмирая, побежал за стеллаж, и застыл у стола, зажимая ладонью крик.

Огромное тело Счена лежало навзничь наискосок через всю комнату, от стеллажей до лежанки. Одна рука неудобно подвернулась, около другой исходил смрадным желтым дымом револьвер. Острый темно-красный язычок выглянул из-под левого бока, влажно блеснул и вдруг побежал веселой струйкой, растекаясь в лужицу, которая, как амеба, вытягивала и вбирала в себя псевдоподии. Амеба намертво присосалась к мертвому телу, жадно подрагивала, полнела на глазах, жирно отливая выпуклой поверхностью.

Алан прокрался мимо стеллажа, ударом плеча распахнул дверь и подбежал к лестничному пролету. Далеко внизу сыпали дробь каблучки женщины, спешащей на большое представление...

Железные пальцы схватили Алана с двух сторон за руки, кто-то третий натянул на голову тесный смрадный мешок. Алан захлебнулся в крике, дернулся и потерял сознание...

5

Смотреть на Алана было жутковато. Его маленькое тело, до шеи упрятанное под тяжелыми складками темно-красного покрывала, лежало на узком столе. Всю верхнюю часть головы окружали острофокусные церебро-лазеры и виднелись только закрытые глаза с запавшими веками; тонкие ноздри, от которых к уголкам губ спускались две глубокие складки; чуть-чуть приоткрытый рот. Острый подбородок торчал, как у ребенка, да и все лицо с беспомощным выражением недоумения и испуга казалось детским. Прозрачный защитный колпак над столом почти не был виден и только сбоку, как в выпуклом зеркале, отражались стенные светильники.

– Я думаю, достаточно, - пробормотал Арк и пощелкал тумблерами.

Лана, неотрывно глядевшая на слабо освещенное лицо Алана, облегченно вздохнула и откинулась в кресле. И только теперь почувствовала резкую боль: все это время она сидела, намертво сцепив пальцы.

– Когда он проснется?

Арк задумчиво потер выпуклую лысину, пощипал кончик пухлого носа:

– О, еще не скоро! Ты можешь пойти отдохнуть.

– Нет, - тряхнула светлыми локонами Лана.- Я подожду здесь.

– С Аланом уже ничего не может случиться. Ты напрасно терзаешь себя, это не рационально.

– И все-таки я посижу.

– Принести чего-нибудь горячего?

– Спасибо, не хочется.

Они надолго замолчали. Арк смотрел на Лану, быстро оглядывал приборы, что-то коротко говорил в диктофон и снова смотрел на Лану. Это занятие не надоедало и не утомляло. Ланой можно было любоваться, как любуются восходящим солнцем, цветущим деревом, бушующим морем.

– Он действительно был в прошлом, - вдруг спросила Лана, - или это только сон? Арк пожал круглыми плечами:

– Эффект присутствия словами не выразить. Это также невозможно, как невозможно словами описать гиперсферу, хотя всякий может написать ее формулу.

– Как ты думаешь, Счена он встретил?

– Думаю, да.

– И помог ему?

– Думаю, нет.

– Тогда зачем же ты предложил этот эксперимент?

– Мы на янцах не экспериментируем, мы их лечим.

Лана удивленно расширила и без того огромные глаза. Арку показалось, что всю комнату заполнило голубое сияние.

– Объясни!
– потребовала женщина.

– Что ж, - вздохнул Арк.- Дело в том, что все янцы так или иначе тоскуют о прошлом. Это своеобразная ностальгия, болезнь. Древние века овеяны легендами, самые сладкие воспоминания о детстве. Мы думаем, что со времен нашей юности мир стал хуже, хотя видим обратное.

– Ну и что?
– нетерпеливо прервала Лана.

– Не торопись... Всякая болезнь требует лечения. И вот одни носятся по горам, изображая из себя ледяных янцев, другие дикарствуют на необитаемых островах или в джунглях, третьи переплывают моря на лодках, плотах или бревнах. Как правило, этого хватает, и они возвращаются к цивилизации бодрыми и здоровыми.

– А Алан?

– Алан - другое дело. Он крупнейший ученый эпохи, и в то же время человек с гипертрофированной совестью Он вбил себе в голову, что лично ответственен за прошлое. Это стало его манией, навязчивой идеей. Он считал, что если получит возможность вернуться в древние века, то уничтожит несправедливость, спасет загубленных гениев. Над своей установкой он работал, как одержимый, и в результате надорвался.

– В чем же его ошибка?

– Я полагаю, что прошлое изменить нельзя.