Шоколадная ворона

Она произнесла это столь сочувственно, что я не удержалась от смеха. Хотя, вообще-то, ничего смешного в собственной судьбе я не видела. Маня была не только единственной моей подругой, но и единственным после деда Леши человеком, который знал обо мне почти все: и про судьбу родителей, и про мои занятия восточными единоборствами, и про мою мечту летать. И вот она ставит окончательный крест на моей личной и интимной жизни.

– Неужто все так плохо?! – Я все же придала голосу нотку драматизма.

– А скажи, только честно, к тебе что, никто, кроме Кости твоего, не клеится?

– Он не мой, Костя. И слово «клеится» мне не нравится!

– А какое слово тебе нравится? Скажи? И вообще, чем тебе этот Костя твой не угодил? Не так замуж позвал? Да?

– Оставь... – Мне не хотелось рассказывать Мане о своем последнем звонке Косте, и, покривив душой, я сделала акцент на другом: – Не может быть мужчина слабее женщины! И он, и я знаем, кто из нас чего стоит.

Я опять вспомнила женский голос в трубке. Опять стало неприятно. Но было и то... возле моего подъезда, когда Костя, не раздумывая, бросился на неизвестного ему хулигана и убийцу. Ведь тот мог быть сильным и вооруженным человеком. Манефа этого не знала, и я не хотела ничего рассказывать. Я последними словами ругала себя за то, что затеяла этот бессмысленный разговор, но и остановить его уже не могла.

– Природой так устроено, что именно женщина отдается мужчине. Она ему отдается, а он ею овладевает. Ну что делать, если я не хочу, чтобы мной кто-то овладевал. Не нравится мне это! Особенно когда осознаю, что могу в два счета скрутить этого «овладевателя»! Это что, физиология? Психология? Скажи на милость?

Маня подперла руками свои круглые розовые щеки и уставилась на меня сочувствующими глазами цвета холодного северного неба:

– Ты что, постель хочешь в татами превратить? Или, наоборот, ты извращенка и жаждешь, чтобы тебя насиловали, только пока не можешь найти такого жлоба, чтобы тебя по-всамделишному завалил, да?

– Нет, конечно!

– Я, конечно, не то что ты, восточными единоборствами не занималась. – Манефа повела мощными плечами. – Но дома колка дров всегда была на мне. Ты представляешь себе, сколько кубов при наших-то морозах мне доводилось колоть за зиму? Поверь, каждого из тех, кто набрасывался на меня сзади или сверху, я, если бы захотела, тоже могла бы по полной программе отоварить. Но, знаешь, я все равно предпочитаю быть внизу. Во-первых, лень. Во-вторых, хочется хоть во время процесса расслабиться. И, наконец, в-третьих, почему я сверху никогда не залезаю, так это потому, что боюсь: отвлекусь и раздавлю к чертовой матери. Для меня секс – это игра. Типа поддавков. Есть какой-то кайф в том, что ощущаешь себя, как бы это сказать, принимающей стороной.

На Манефином лице проявилась гордость.

– А кстати, что с теми, кто физически сильнее тебя? Неужто таких нет? – поинтересовалась она.

– Редкость... Но те, кого видела, мне были неинтересны и... не очень приятны... мягко скажем... И они к тому же были все равно слабее морально.

По мере продолжения беседы я ощущала себя все более и более ущербной.

– Ладно, просветительница ты моя! – похлопала я Манефу по мощному розовому плечу. – Не терпится тебе девушку развратить, ей-богу! Сама миссионерша-сострадательница и меня туда же тянешь!

– Да ну тебя! Разбирайся сама! – Маня махнула на меня рукой. – Мне тоже все надоело! Может, ты и права! Ну их!

– А скажи мне честно, – спросила я, – при твоем обширном опыте, кто тебе больше всего из твоих дурацких мужиков понравился? И почему? Чем, я бы даже сказала?

– В каком плане больше понравился?

– Я имею в виду только сексуальное удовольствие.

Не задумываясь ни секунды, Манефа выпалила:

– Душик!

– Кто-кто?

– Ну, душик! Душ в ванной комнате!

– Душ в моей ванной?

– Ну да! Чего ты на меня так смотришь, словно баран на новые ворота?! Твой душ тоже хороший, но там, где я раньше жила... у Полины Петровны, царствие ей небесное... Вот там душик был вообще классный! Ты что, не пробовала никогда?

Думаю, на этом месте я не самым приличным образом хихикнула. Вспомнилось чье-то мудрое высказывание, что все женщины делятся на две группы: девяносто пять процентов – те, кто занимается мастурбацией, и пять процентов – те, кто врет, что этого никогда не делает.

– Честно говоря, я не сразу его полюбила... Точнее, не сразу приспособилась. Главное, приспособиться откручивать распылитель... Попробуй непременно! Ощущение непередаваемое!

Ну не отвечать же мне было Мане, что я с этим душиком знакома уже лет пять. И не только с этим. Когда в клубе не было очереди в раздевалку, я изменяла своему домашнему душику с душиком общественным. Главное достоинство душика в том, что можно не терзаться, справедливо ли я по отношению к нему поступила, любит ли он меня и не слишком ли по-хамски я разговаривала с его мамой.

Но я опять изобразила на лице встревоженную невинность. Нашу беседу очень вовремя прервал мой внезапно проснувшийся мобильник. Звонил Костя. «А вдруг я была не права и он просто сидел где-то в гостях, а девушка не валялась рядом с ним в постели, а просто была шумной гостьей? – подумала я, но трубку не взяла. – Все равно мне незачем с ним общаться. Он хороший парень, и пусть у него будут нормальные веселые подруги и верная уютная жена. А со мной это невозможно. Я – тигре! Я не могу стать спокойной, рассудительной и даже справедливой. Я должна быть резкой и свирепой».

Маня вывела меня из прострации:

– Знаешь, чем самообладание отличается от обладания? – то ли всерьез, то ли в шутку спросила она.

– Ну...

– Ничем! Только потом поговорить не с кем.

Так и закончился наш разговор о любви и сексе.

Мы убрали кухню и разошлись по комнатам. То есть, разумеется, Манефа пошла в мою бывшую кровать, «обесчещенную» Львом Борисовичем, а я отправилась в комнату деда Леши и постелила себе на его раскладном диванчике. Но спать совсем расхотелось. Я накинула на себя халат, села за письменный стол и взялась наконец дочитать книжку итальянской журналистки. Ощущение тревоги и даже безысходности усиливалось от того, что все происходившее со мной в последнее время слишком хорошо вписывалось в картину, нарисованную госпожой Фаллачи. Закрыв книгу на последней странице, я вспомнила, что у меня еще есть критическая статья сластолюбивого журналиста Дубиса. Его творение укладывалось в разворот газеты, и, сделав над собой усилие, я прочитала и это. Честно говоря, я ожидала, что столкнусь с какой-нибудь невообразимой гадостью, но статья оказалась просто самодовольной чушью, написанной человеком, не имеющим собственных внятных мыслей и не владеющим искусством сложения слов в предложения. Даже злиться было не на что – несчастный блохастый Шарик тявкал с безопасного расстояния на некогда могучую умирающую львицу.

Камлание

Осознание того, что возле моего подъезда постоянно дежурит кто-то из братьев Учителя, было совершенно невыносимым. Но оспорить решение было невозможно. Еще и потому, что Батыя нигде не было. Как я поняла из скупых ответов неразговорчивых близнецов, Батый пренебрег своей подпиской и, рискуя быть арестованным, ездил по стране в поисках союзников, более-менее влиятельных людей, которым успел насолить Хаджи Мусаев.

На следующий день после разговора с Маней я снова приехала в больницу. Денилбека два дня как перевели в другую палату, этажом выше. Он уже открывал иногда глаза, но ничего не говорил. Я не знала, узнавал ли меня Данила. Мать всегда сидела рядом с сыном, мне казалось, что она вообще никогда не спала. Абдул-Хаким начал ходить на работу – семье требовались деньги. Мне с большим трудом удалось всучить какую-то небольшую сумму их матери. И то она приняла деньги только после того, как я согласилась считать их долгом.