Шоколадник

Маклоу воет, молотя руками. Вместо того, чтобы сражаться со своим нападающим, он выхватывает нож, зарытый в его бок, вытаскивая его из дикой раны с титаническим избытком крови.

Райан расцепляет ноги и ставит босые ступни на грудную клетку мужчины. Садясь на него на корточки, Райан берёт блестящую трубку, выходящую из его рта, и засовывает конец в ножевую рану Маклоу.

Разыгрывая самые мрачные страхи Джеймса, Маклоу вонзает собственный клинок в спину Райана.

— Нет! — кричит Джеймс.

Райан, кажется, почти не замечает этого и экстатично стонет, поглощая что-то через трубку.

Джеймс собирается вмешаться в насилие, когда понимает, что у него есть более мощный вариант.

Вот к чему вели месяцы, недели и дни: к результату, который либо прекратит происходящее, либо сделает его в тысячу раз хуже.

Все те годы назад его брат был прав. Семья — это самое главное в жизни, и для Джеймса это всё было в одном имени.

— Креб, — говорит он, не двигаясь с места, когда бойня продолжается перед ним. — Креб…

ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА НАЗАД

Садовый сарай родителей десятилетнего мальчика наполнен прогорклым запахом, настолько сильным, что он боится задохнуться, если войдёт внутрь.

Хотя папа редко говорил о таких вещах, он вспоминает, как его мама однажды сказала:

«Маленьким мальчикам не стоит беспокоиться о смерти, — говорила она. — Фактически, некоторые вещи лучше оставить взрослым».

И, возможно, она была права.

Маленький мальчик приседает и пролезает в щель сарая. Жарко, как будто дым был вызван огнём, но пламени не видно. Воздух колеблется, освещённый щелью в полу, излучающей слабое бежевое сияние. Это расколотая дыра в деревянных досках сарая, и внутри маленький мальчик может видеть то, что кажется бледной формой груды камней. Так странно для места в саду его родителей.

Они запрещали ему посещать сарай, потому что боялись, что он исследует это и поранится? Или что-то ещё?

Он всматривается в дрожащий мрак. Там внизу его брат, и что бы Креб ни сделал сегодня ночью, семья — это самое главное в жизни.

«Молись за нас каждую ночь, Джеймс, — часто говорила его мама. — Молись за свою семью».

Неровный каменный выступ прямо под досками сарая кажется достаточно прочным, поэтому он свешивает ноги в грязную темноту и, взяв себя в руки, прыгает. Его ступни почти сразу ударились о следующую платформу, и он вздрогнул от боли в травмированной стеклом ноге. Платформа качается под его весом, как если бы она балансировала, а не была прочно закреплена на месте.

Он низко наклоняется и нащупывает путь в подземный зал. Каменные поверхности сводят его судорогой, жар усиливает застойную атмосферу, поднимающуюся изнутри. Пары жгут ему глаза.

— Креб! — кричит он, его голос отскакивает от каменных стен.

Как только он открывает рот, он пробует воздух и задыхается. Ничто не могло подготовить его к такому ядовитому запаху; ни комната его брата, ни дом сегодня ночью, ни даже Коричневая игра. Но, решительный, он спускается по неровным, неустойчивым поверхностям, которые уводят его глубже под землю. У его ног выбивается камешек и скатывается вбок. Камень падает в щель между большими камнями. Мальчик не слышит, как он приземляется.

Он снова зовёт своего брата.

— Креб!

— Я здесь, дружище.

— Где ты? — кричит он, ускоряя темп.

— Я дома.

Ещё через несколько минут неловкого спуска мальчик поворачивает обратно тем же путём, которым пришёл. Входа больше нет; только влажные скалы коридора, освещённые странным коричневым отблеском, который светлеет с каждым его шагом. Он продолжает идти, из-за влажной жары из носа капает пот.

Наконец, в месте, где атмосфера настолько пропитана зловонием, что он может вдыхать воздух только через силу, мальчик достигает своего брата и источника света.

Они были одним и тем же.

Креб погружён по пояс в зазубренную трещину в земле, из которой льётся тусклый свет, окрашивающий узкое пространство сепией. Тот же свет льётся из глаз, рта и зияющей дыры на шее его брата, которую мальчик оставил битым стеклом. Измождённые руки Креба безвольно свисают с рукавов его грязной футболки, его ладони на земле, поглотившей его. Как будто он отдыхает, пока купается, и свет его восстанавливает.

Мальчик стоит неподвижно, зрелище воздействует на него сильнее, чем любой другой ужас, который он видел до сих пор. Это похоже на картинку из одной из историй в иллюстрированной библии его мамы: горящий куст и ангел или демон.

— Недра Земли, — говорит Креб. Он кивает на стены. — Сукровица планеты.

Мальчик отрывает взгляд от своего наполовину похороненного брата и видит, что стены — не просто сырая скала. Сморщенные отверстия усеивают края, сгибаясь и зевая, как сокращающиеся мышцы. Они источают свой бесцветный свет, а также пузырящийся бульон, который стекает на землю длинными и липкими струйками.

Глаза Креба сверкают яркими лучами, когда он говорит:

— Всё дерьмо, даже мир. И это одно из тех мест, где это действительно так.

Свет, падающий с его губ, заставляет маленького мальчика думать о рвоте и диарее.

— В чём дело? — спрашивает он.

Креб-демон, Креб-ангел поднимает свою светящуюся голову. Его голос звучит спокойно, когда он говорит, без какой-либо мании, к которой мальчик привык.

— Мама и папа нашли это место, когда они переехали, задолго до того, как ты появился в этот дерьмовый мир. Я полагаю, это место взывало к ним. И вот однажды они спустились и сделали ту грязную штуку, что делают взрослые.

— Трахнулись? — спрашивает мальчик, услышав это слово в школе.

Креб кивает.

— Папа трахнул в задницу мамочку, он сделал это прямо у той стены. И, когда в их кишечниках бурлил мировой пердёж, они сделали меня: маленький мальчик, порождённый в заднице Земли. А как ты думаешь, откуда я, а? Из матки мамы? Из пизды мамы? Ни малейшего шанса. Я родился из её задницы. Она просто высрала меня: рождённый из дерьма, в дерьме, и также выросший на дерьме.