Шоковая терапия

Кому-кому, а уж Леониду прекрасно известны последствия приема тяжелых наркотиков: его брат-близнец стал примером того, как не надо жить. И, несмотря на то, что под конец Костян попытался изменить свой образ жизни, взявшись наконец за ум, его преждевременная смерть, так или иначе, все равно была обусловлена именно наркотой [6] .

– Научные свидетельства, показывающие связь между насилием, самоубийствами и психиатрическими препаратами, весьма многочисленны, – продолжал Павел. – Обывателя вводят в заблуждение, так как медицина слишком упрощает их воздействие на мозг. Большинство лекарств этого ряда способны как понижать, так и развивать уровень маниакального поведения депрессивных пациентов, то есть может иметь место «эффект переключения», который практически невозможно контролировать. Вот возьмем, к примеру, тот же прозак, или флуоксетин: в собственных документах исследователей-психиатров утверждается, что у некоторых пациентов наблюдалось учащение появления самоубийственных мыслей или случаев агрессивного поведения с признаками насилия.

6

Читайте об этом в романе Ирины Градовой «Последний секрет Парацельса», издательство «Эксмо».

– Флуоксетин – это тот, что входит в салант? – уточнила я.

– Просто еще одно название, – пожал плечами психиатр. – Пациент может этого не понимать, но врачам-то все отлично известно! Антидепрессанты нового поколения имеют стимулирующий эффект амфетаминов. Даже валиум…

– Валиум?! – взвизгнула Вика. – Мама его горстями ест, особенно если впереди маячит доклад на какой-нибудь конференции!

– Ну, валиум считается сравнительно мягким препаратом, однако я спешу подчеркнуть слово «сравнительно»! Ту есть еще один «подводный камень», если можно так выразиться. Иногда утверждают, что насилие имело место потому, что пациент якобы не принял свое лекарство.

– А это не так? – уточнил Лицкявичус.

– Подобные тезисы, Андрюша, проводятся в средствах массовой информации в интересах психиатрии, для того чтобы отвлечь внимание от препаратов как источников возникновения склонности к насилию. Однако я готов отстаивать свою точку зрения перед кем угодно: именно психотропные препараты вызывают такие состояния, и они должны продаваться с уведомлением о возможных рисках. Естественно, это невыгодно как продавцам, так и производителям. Истина заключается в том, что неконтролируемое насилие – это побочный эффект прекращения приема психотропных препаратов. Кроме того, у больного возникает точно такая же ломка, как и у любого наркомана, принимающего героин или экстази. При этом некоторые из них «слышат» не только предложения «полетать» с крыш зданий или утопиться, но и приказы убивать… Последствия могут оказаться еще тяжелее. Вы, должно быть, слышали о талидомиде?

– Если не ошибаюсь, это такой иммунодепрессант, – неуверенно проговорила я.

– Верно. Талидомид – седативное и снотворное средство, получившее широкую известность из-за своей тератогенности. В пятидесятые годы в ряде стран мира родилось, по разным подсчетам, от восьми до двенадцати тысяч детей с врожденными уродствами, обусловленными тем, что матери принимали препараты талидомида во время беременности. Это заставило многие страны пересмотреть существующую практику лицензирования лекарств, ужесточив требования к препаратам. Тем не менее талидомид не снят с производства: он применяется для лечения проказы и онкозаболеваний. Самое главное, его применяют при лечении ВИЧ.

– Серьезно? – удивился Никита. – А как же тератогенность?

– Ну, тут уж, как говорится, пан или пропал! – ответил Павел.

– Отличное «клиническое испытание»! – пробормотал Леонид. – Подопытные – все население!

– Ну, давайте не будем драматизировать, – сказал Кобзев, видимо, испугавшись, что полностью подорвал нашу веру в медикаментозную терапию. – Талидомид, скорее, печальное исключение, нежели правило. Все, что я хотел сказать, – нужно проявлять чрезвычайную осторожность при применении любого психотропного препарата, и уж совершенно неприемлема ситуация, когда его назначает врач, не имеющий непосредственного отношения к психиатрии! Кроме того, не забывайте, что большинство таких лекарств относятся к новому поколению, то есть период времени, в течение которого их принимают, еще недостаточно длительный. Кто знает, что выявят врачи в дальнейшем?

– И захотят ли они об этом сообщить общественности! – мрачно добавил Лицкявичус.

– Это точно, – кивнул Павел. – Должна взорваться «бомба» – такая, как в случае с талидомидом, чтобы общество и власти всерьез занялись сей проблемой!

Внезапно Вика вскочила с места.

– Мне надо срочно позвонить! – пробормотала она и скрылась за дверью.

– Что это она? – спросил Никита.

– Думаю, звонит матери, – усмехнулся Лицкявичус. – Теперь будет с пристрастием проверять, что она принимает в качестве снотворного!

– Между прочим, это правильно! – подняв вверх указательный палец, заметил Павел. – Мы… я, конечно, не имею в виду нас с вами, но люди без медицинского образования пихают в себя, что ни попадя, совершенно не думая о последствиях. Ко мне ежедневно приходят пациенты с разными проблемами. Я начинаю разбираться, задавать вопросы, а мне говорят: «Доктор, зачем тратить драгоценное время – дайте мне таблетку, и вся терапия!»

– Все хотят панацею! – усмехнулся Никита.

– Беда не в желании пациента получить панацею, – покачал головой Лицкявичус. – Это вполне нормально для больного человека. Проблема во враче, который прописывает ему лекарство, уверяя, что оно действительно является панацеей!

– И не предупреждает о последствиях, – закончил Кобзев.

– Разумеется! – воскликнул Леонид. – Разве станешь предупреждать пациента, получая «откаты» за каждый пузырек препарата? Это – проблема системы, а не какого-либо отдельно взятого врача или лекарства.

– Но мы, к счастью, бороться с системой не собираемся, – сказал Лицкявичус. – Наше дело на данный момент – ситуация в «Сосновом раю». И тут я вижу сразу несколько препятствий. Во-первых, мы никогда не докажем, что Татьяна Донская принимала салант или какой-то другой антидепрессант: если уж руководство клиники позаботилось о том, чтобы «сослать» медсестру Малинину, то оно не могло оставить без внимания медицинскую карту певицы с терапевтическими назначениями.

– А эксгумация? – предположил Никита.

– Снова проблема. Начнем с того, что у нас нет полномочий, Никита – ты забываешь, что я официально больше не руковожу ОМР. Кроме того, сейчас мы вряд ли обнаружим в тканях Донской следы антидепрессанта, ведь прошло слишком много времени, а он выводится из организма довольно быстро. Возвращаясь к вышесказанному, – продолжил он, – второе и, на мой взгляд, самое серьезное препятствие заключается в том, что мы не сумеем доказать, что препарат, принимаемый опрошенными нами людьми или Татьяной Донской, и в самом деле потенциально опасен. Побочные действия антидепрессантов известны всем, кто хоть мало-мальски имеет отношение к психиатрии, но прецедентное право здесь не сработает. Необходимо доказать, что именно прием этого конкретного препарата спровоцировал неадекватное поведение, а это практически невозможно!

– Мне звонил следователь.

Мы одновременно повернули головы в ту сторону, где отдельно от всех сидела Антонина Рубина. Все это время она хранила молчание, внимательно и напряженно вслушиваясь в нашу беседу.

– Зачем? – резко спросил Лицкявичус.

– Сказать, что дело закрыто.

– С формулировкой?..

– «Самоубийство» – в случае Донской и «Попытка изнасилования и доведение до самоубийства» – в случае Гены!

Она не сдержалась и всхлипнула. Тут же попыталась взять себя в руки, подняла глаза к потолку, чтобы помешать появиться слезам, но снова не вышло, и женщина, закрыв лицо руками, разрыдалась в голос. Лицкявичус быстро подошел к ней, сел рядом и притянул ее к себе.

– Ничего еще не кончено, – заговорил он, успокаивающе гладя ее по волосам. – Достаточно того, что мы подозреваем правду!

– Господи, за что?! – всхлипывала Антонина, комкая в руках отвороты пиджака Лицкявичуса и спрятав голову на его груди, из-за чего ее голос звучал приглушенно. – Такой позор! Все наши знакомые от меня отвернулись – даже те, кто присутствовал на похоронах, ведь тогда еще не было известно, в чем именно обвиняют Гену! Никто мне даже не звонит, Андрюша, – никто, представляешь?! А ведь у нас было так много друзей, знакомых… Все они поверили, что Гена действительно изнасиловал эту девушку, а она из-за этого покончила с собой! Еще немного, и я сама в это поверю…