Шопенгауэр как лекарство
Шрифт:
Гилл каждый день ходил в группу анонимных алкоголиков — семьдесят занятий за семьдесят дней, — но, с тех пор как он бросил пить, его семейные трудности скорее выросли, чем уменьшились. И это не было неожиданностью для Джулиуса: он знал, что как только один из супругов делает успехи, относительное равновесие супружеских отношений нарушается и, если оба хотят сохранить семью, второй супруг тоже должен пережить изменения. Гилл и Роуз начали ходить к семейному психотерапевту, но Гилл был убежден, что Роуз никогда не изменится. Однако теперь его уже не пугала возможность развода: он впервые по достоинству оценил одну из любимых поговорок Джулиуса: Хочешь сохранить семью — готовься к разводу.
Тони делал поразительные успехи — как будто внутренние силы Джулиуса капля за каплей перетекали к нему. С подачи Пэм и при дружном одобрении
Но какими бы волнующими и приятными ни были эти перемены, внимание Джулиуса по-прежнему было приковано к Филипу и Пэм. Почему их отношения так беспокоили его, было для него загадкой, но он был убежден, что за этим скрывается что-то важное. Иногда, размышляя о них, он вспоминал фразу из Талмуда: «Спасти одного человека значит спасти целый мир». Постепенно желание спасти их отношения начало вытеснять все остальное, сделалось его идеей фикс. Ему казалось, он должен во что бы то ни стало извлечь этих людей из-под искореженных обломков столкновения, случившегося много лет назад. Как-то, размышляя над этой цитатой из Талмуда, он неожиданно вспомнил Карлоса. Карлос был его пациентом несколько лет назад — нет, должно быть, гораздо раньше, не меньше десяти лет назад, потому что он помнил, как рассказывал про него Мириам. Это был откровенно неприятный молодой человек — грубый, бестолковый, самовлюбленный тип, к тому же волочившийся за каждой юбкой. Он попал к Джулиусу после того, как у него обнаружили злокачественную лимфому. Джулиус помог Карлосу серьезно измениться, особенно в том, что касалось его отношения к людям, и это позволило Карлосу уже задним числом наполнить собственную жизнь смыслом: за несколько часов до смерти он прошептал Джулиусу: «Спасибо за то, что ты спас мою жизнь». Джулиус нередко вспоминал эту историю, но теперь она приобрела для него совершенно новый смысл, неизмеримо важнее — и не только в том, что касалось Филипа и Пэм, но и его собственной жизни.
Филип во многом изменился — стал открытее, общительнее, даже время от времени смотрел в глаза другим — всем, кроме Пэм. Когда прошли условленные полгода, он даже не заикнулся о том, чтобы бросить группу, и лишь когда Джулиус сам спросил, Филип ответил:
— Видишь ли, групповая терапия оказалась более сложным явлением, чем я думал. Меня бы, конечно, устроило, если бы ты начал супервизию и одновременно позволил мне ходить в группу, но ведь ты против «двойных отношений», так что я остаюсь в группе до конца года, а супервизию мы начнем после.
— Отличное решение, — согласился Джулиус. — Только, увы, это не зависит от меня: у меня есть только год. У нас остается четыре месяца, так что пока время есть, а там посмотрим.
То, что Филип изменил свое решение и продолжил посещать группу, не удивило Джулиуса: люди часто приходят в группу, имея в виду какое-нибудь одно четкое желание, например, улучшить сон, отделаться от кошмаров или преодолеть какую-нибудь фобию, а потом, через несколько месяцев, начинают формулировать свои задачи несколько иначе и уже нацеливаются на что-нибудь посерьезнее, вроде того, чтобы научиться любить, обрести интерес к жизни, справиться с одиночеством или повысить самооценку.
Время от времени группа осаждала Филипа вопросами, как Шопенгауэр смог помочь ему там, где сам Джулиус оказался бессилен. Поскольку разговоры о Шопенгауэре каждый раз упирались в какие-нибудь философские тонкости, Филип однажды предложил выступить с получасовой лекцией на эту тему. Группа застонала, и Джулиус попросил его ограничиться самым необходимым, не вдаваясь в подробности.
На следующем занятии Филип приступил к своей краткой лекции, которая, как он обещал, лаконично ответит на вопрос, как именно Шопенгауэр ему помог.
Держа конспект в руке, но так ни разу и не глянув в него, он завел глаза к потолку и начал:
— Невозможно говорить о Шопенгауэре, не коснувшись вначале Канта, которого, наравне с Платоном, он почитал превыше всех остальных. Кант, скончавшийся в 1804 году, когда Шопенгауэру было шестнадцать лет, совершил революционный переворот в философии, открыв, что человек не способен сколько-нибудь достоверно воспринимать реальность. Кант рассуждал следующим образом: поскольку ощущения, поступающие к нам от органов чувств, обрабатываются нашим врожденным нейроанатомическим аппаратом и вся информация осмысливается в таких случайных категориях, как пространство и
время, то…— Филип, может, ближе к теме? — перебил его Тони. — Как этот умник тебе помог?
— Подожди, я как раз к этому веду. Я говорил всего три минуты. Это тебе не вечерние новости, я не могу объяснить тебе концепцию одного из величайших мыслителей в пятисекундном ролике.
— Молодец, Филип. Так ему и надо, — откликнулась Ребекка.
Тони улыбнулся и замолчал.
— Так вот, Кант сделал следующий вывод: вместо того чтобы ощущать мир таким, каков он есть на самом деле, мы ощущаем свою собственную, персонализированную и обработанную версию того, что существует вовне. Такие категории, как пространство, время, количество, причинность, находятся внутри, а не вне нас — мы сами накладываем их на реальность. Но что же тогда есть чистая, необработанная реальность? Что же в действительности находится там, что это — эта реальная сущность до того, как мы подвергаем ее обработке? Это, по мнению Канта, навсегда останется для нас загадкой.
— Шопенгауэр — как он помог тебе? Мы хотя бы приближаемся к этому? — напомнил Тони.
— Прибудем через полторы минуты. В своих последующих работах Кант и другие философы сосредоточились на том, чтобы изучить способы, с помощью которых мы воспринимаем реальность. Но Шопенгауэр — внимание, мы уже у цели, — пошел другим путем. Он рассудил, что Кант проглядел главный и самый непосредственный вид информации о нас самих: наше собственное тело и наши чувства. Мы можем познать самих себя изнутри, утверждал он. Мы обладаем прямым, непосредственным знанием, не зависящим от наших ощущений. Таким образом, он стал первым из философов, кто взглянул на наши желания и чувства изнутри, и большая часть его работ посвящена именно внутренним потребностям человека: любви, сексу, смерти, мечтам, страданиям, религии, самоубийству, отношениям с другими людьми, тщеславию, самолюбию. Более других он обращал внимание на темные стороны человека — на те желания, которые сидят глубоко внутри нас и с которыми мы не можем смириться, а поэтому считаем нужным вытеснить из сознания.
— Звучит по-фрейдовски, — заметила Бонни.
— Как раз наоборот. Правильнее сказать, что Фрейд звучит по-шопенгауэровски: большую часть психологии Фрейда можно найти у Шопенгауэра. Хотя Фрейд и не любил в этом признаваться, он, без сомнения, был прекрасно знаком с работами Шопенгауэра: в Вене 60-70-х годов девятнадцатого века, когда Фрейд еще учился в школе, имя Шопенгауэра было у всех на слуху. Лично я считаю, что без Шопенгауэра не было бы Фрейда — а если на то пошло, то и Ницше — в том виде, в каком мы их знаем теперь. Кстати, влияние Шопенгауэра на Фрейда — особенно в том, что касается теории сновидений, бессознательного и механизма вытеснения, — было темой моей докторской диссертации. Шопенгауэр, — заметив, что Тони уже собирается его перебить, поспешил добавить Филип, — избавил меня от сексуального расстройства, он помог мне понять, что секс — универсальный фактор, который определяет все наши поступки, проникает во все дела, влияет даже на состояния нашего сознания. Мне кажется, я уже цитировал некоторые его высказывания на этот счет.
— Могу добавить к тому, что ты сказал, — вмешался Тони. — Знаете, сколько денег крутится в порнографии? Больше, чем в музыке и кино, вместе взятых, я в газете прочел — неслабо, а?
— Филип, — сказала Ребекка, — в общем-то, почти все ясно, но ты так и не сказал, как именно Шопенгауэр помог тебе справиться с этой привычкой… или… болезнью – ничего, что я так называю?
— Я бы так не сказал. Мне кажется, это не совсем верно, — ответил Филип.
— Но почему? — спросила Ребекка. — По-моему то, что ты сказал, очень похоже на болезнь.
— Если продолжить то, что сказал Тони, — знаешь, сколько мужчин, по статистике, посещает порносайты?
— А ты что, посещаешь порносайты? — спросила Ребекка.
— Я — нет, но раньше вполне мог бы — как и большинство мужчин.
— А что здесь такого? — встрял Тони. — Я сам там бываю пару-тройку раз в неделю. Если честно, я еще не встречал мужика, который бы этого не делал.
— Я не исключение, — признался Гилл. — Еще одна болячка Роуз.
Все головы повернулись к Стюарту.