Шоумен. Министерство мокрых дел

Смотрел почти что виновато. Я в ответ пожал плечами.

– Ну и ладно. А вам спасибо за беспокойство, – попытался улыбнуться я.

– Не стоит благодарности. Ты звони, если что, – грустно ответил Мартынов.

"Если что" – это когда "шутник" объявится снова.

Лично мне бы этого не хотелось.

– Вы думаете, он ещё даст о себе знать?

Я старался, чтобы мой голос звучал ровно, и как будто мне удалось спрятать страх.

– Не знаю. Всякое ведь бывает, – задумчиво ответил Мартынов.

* * *

В день съёмок в Борисовы катакомбы я приехал вместе со Светланой и Толиком. Толику было сорок лет, и к нашей программе он имел самое отдалённое отношение. Он трудился в одном из рекламных агентств и, похоже, не собирался оттуда уходить, а к нам приклеился исключительно из любви к искусству, так сказать, и помогал, чем мог, в свободное от основной работы время. Я его не гнал, присматриваясь, как присматривался к каждому из десятков людей, появлявшихся в поле моего зрения за последние годы. Кто-то, а таких было большинство, исчезал с нашего горизонта после первых же "смотрин", а кто-то оставался и теперь работал в нашей команде.

Мы плелись по забитому машинами шоссе, и я мечтал о той минуте, когда удастся добраться до съезда с этого шоссе под запрещающим "кирпичом".

– Что тебе сказал Мартынов? – спросила Светлана.

– Ничего.

– Совсем ничего? – не поверила она.

– В принципе, да. Сказал, что шутника вряд ли когда-нибудь найдут.

– Как же так?

Она выглядела обескураженной. Мне пришлось рассказать ей про растяпу Тяпунова, потерявшего свой паспорт.

– Значит, не он? – спросила Светлана.

– Не он.

Толик во все глаза смотрел на нас и ничего не понимал. Я вкратце поведал ему историю про тайного недоброжелателя, пророчащего мне смерть. Толик поменялся в лице. Он не думал, наверное, что подобное возможно.

– Ты только помалкивай, – попросил я его. – Не хватало мне ещё подобных слухов. И без того газетчики нет-нет да и напишут такое, что …

– Я – могила! – поклялся Толик.

Он никак не мог скрыть своего потрясения.

Наконец мы съехали с шоссе. Я взглянул на часы. Через сорок минут наш герой там, в Москве, будет вызван с рабочего места в директорский кабинет, где его возьмёт в оборот неулыбчивый человек в полковничьих погонах.

– А если это по-настоящему опасно? – вдруг спросил Толик.

– Ты о чём? – не сразу сообразил я.

– Об этих посланиях.

О некрологе и о том фотоснимке, на котором из меня аж брызжет кровь.

– Ну, не знаю.

Я пожал плечами.

– Честно говоря, не очень-то верится в худшее.

– Почему?

– Потому что серьёзные люди никогда не занимаются подобными глупостями. Они сразу, без предупреждения, проламывают башку. И все дела.

Светлана повела плечами, будто ей вдруг стало холодно.

– Шучу, – сообщил я специально для неё.

А Толик лишь неодобрительно поджал губы, показывая, что не понимает моей беспечности.

Мы миновали будку охранника, и машина вкатилась в полутёмный туннель. Проехали один за другим два зала, в третьем, пустынном, остановились.

– Приехали, – сказал я. – Толик, отгони машину к выходу. Здесь ничего не должно быть.

Мы со Светланой прошли по коридору, который сегодня был нещедро подсвечен тусклыми лампочками, вошли в зал за железной дверью и остановились у порога, потрясённые.

Здесь всё несказанно преобразилось с того дня, когда я обозревал владения Бориса. Стараниями Ильи Дёмина в зале был развёрнут настоящий центр управления. От стены до стены протянулись мониторы и пульты с разноцветьем лампочек. Половину стены занимала карта мира, на которой Москва была соединена со столицами ведущих держав светящимися пунктирами. Другую половину стены украшали огромные экраны. На каждом экране – небоскрёбы, заводские цеха с высоты птичьего полета и легко узнаваемые объекты: Эйфелева башня, Биг Бен и площадь Тяньаньмынь с портретом товарища Мао Цзедуна.

Откуда-то из-за мониторов выскочил деловито-озабоченный Дёмин.

– Ну? – спросил коротко. – Как?

Я показал ему большой палец.

– Илья, ты – чудо! – озвучила наше общее настроение Светлана.

Дёмин тут же подставил ей щеку для поцелуя. Светлана чмокнула. Заслужил.

– Где дежурные офицеры? – спросил я.

– Товарищи офицеры! – рявкнул Дёмин.

Из-за мониторов показались наши актёры, облаченные в военную форму старого, ещё советского, образца. Встали в шеренгу, вытянулись, изображая усердие. Светлана прыснула.

– Неплохо, – оценил я.

Дёмин сделал знак рукой. "Товарищи офицеры" исчезли, будто их и не было. Я посмотрел на часы. Нашего героя уже должны были вызвать в директорский кабинет.

– Всё готово, – доложил мне Дёмин. – Со звуком как?

Это уже к Светлане.

– Я за десять минут подключусь.

– Не тяни, – сказал ей Дёмин. – Чтобы не было задержки.

Появился Борис.

– Ну вы, блин, даёте! – он не смог сдержать восхищения. – Я всё утро бегаю, любуюсь.

На съёмках он присутствовал в первый раз, и всё для него здесь было в диковинку.

– Тут крестный ход, – неодобрительно сказал Илья. – С самого утра. Народ валит и валит. Любопытствует, так сказать. Ты это прекрати!

Последние слова были обращены к Борису. Тот даже присмирел, как мне показалось. Сегодня не он здесь хозяин, а Дёмин. Дёмин, который дневал и ночевал в этих катакомбах все последние дни, готовя площадку для съёмок.

– Я скажу своим, – кивнул Борис. – Чтоб не шастали. Вы когда начинаете?

– А мы уже начали, – сказал я, взглянув на часы. – Там, в Москве, всё уже завертелось.

* * *

А в Москве действительно все завертелось. Сан Саныч Дегтярёв, мужчина сорока с лишним лет, первостатейный электрик и вообще очень неплохой человек, был вызван к директору, в кабинете которого его уже поджидал армейский полковник крайне хмурого вида.

– Вот, – сказал директор Сан Санычу. – К вам товарищ.

Дегтярёв на всякий случай оробел, и не зря.

– Дегтярёв? – спросил хмурый полковник. – Александр Александрович?

Вид он при этом имел такой, что Сан Саныч совершенно искренне пожалел о том, что именно сегодня он, Дегтярёв, вышел на работу, а не оказался на больничном.