Шпана на вес золота

Открыла сама хозяйка – как всегда, очки на ухе, платок на боку, – пригласила войти. Внутри бедно – стол, табуретки, топчан за занавеской, но чисто. Странная Наталья отличалась немалой хозяйственностью: пол выскоблен, на окошках – ни пылинки, занавески – свежие, и даже тряпица, которой прикрыта единственная миска с двумя ложками, аж режет глаза белизной.

К слову, иной раз возникали вопросы, куда Наталья девает эти тряпки, которые ей так старательно собирают. Злые языки поговаривали, что она их перешивает и продает на толкучке, специально отъезжая подальше. Другие осаживали: «Вам какое дело – отдали, и шабаш».

На столе лежал ворох эскизов с узорами, расчерченных стрелочками, черточками и какими-то ценными указаниями, – видимо, не угадала Гладкова-старшая с представленными образцами, не прошли они комиссию. Однако надомнице Введенской сейчас было не до того: она работала у вертикальной подставки, а рядом, на табуретке, прислоненной к стене, лежал раскрытый альбом репродукций.

– Для школы, – пояснила Наталья, точно извиняясь.

Присмотревшись, Оля радостно спросила:

– Ой, это же Васнецов, тот, что Аполлинарий?

Наталья, которая, едва поздоровавшись с гостями и поблагодарив за помощь, немедленно впала в особый художественный транс, вдруг пришла в себя и очень обрадовалась:

– Олечка, да! Как удивительно! И ты что же, вот так знаешь Аполлинария Васнецова?

– Немного, в музее видела, – смутилась Ольга.

Но Наталья, казалось, не обратила внимания на ее смущение. Она так обрадовалась, точно встретила родственную душу, заговорила быстро и воодушевленно:

– Вот увидишь, как будет прекрасно, когда я закончу. И сейчас, даже просто в книжке, какая красота, правда? Какая глубина, какие оттенки синего, как точно передано грозовое небо. Гроза, гроза надвигается на вечный город, но как же ярко-преярко сияют золотые купола соборов! Вот это Архангельский, вот Благовещенский, а это Успенский. И купола, и белокаменные соборы, и Кремлевская пурпурная стена – они вечны. И какими смешными кажутся эти вот современные повозочки…

Оля вдруг заметила, что хозяйке от силы лет тридцать.

«Это, наверное, потому она так старо выглядит, что ходит в балахоне и говорит смешно, как старушка».

Наталья что-то еще долго объясняла про колорит, про единство композиции, потом начала читать на память стихи про древнюю обитель супротив луны, мрамор неба, синий, с белыми разводами, об облаках, глубину небесную в черноту сгущающих.

Колька ошеломленно кашлянул, хозяйка осеклась, как будто опомнившись, сокрушенно уронила руки:

– Простите, ребятки. Вечно я о чем-то своем. Такая вот дурочка тетка Наталья. Потому-то Ванечка и ушел, потому и бросил меня, горемычную…

Огромные глубоко-синие глаза наполнились слезами. Колька окончательно застеснялся, отвернулся, неуверенно подергал Ольгу за рукав.

– Мы пойдем? – тихонько спросила девушка.

– Конечно, мои хорошие, конечно, спасибо вам за подарочки. Поклон мамам передавайте. Осторожно в передней, там темновато, – протянула она и вернулась к работе.

В прихожей было не темновато, а хоть глаз выколи. И как Колька, держа Олю за руку, ни осторожничал, передвигаясь мелкими шажками, все равно влетел ногой в какой-то деревянный ящик.

– Коля! – прошипела Ольга. – Отойди.

Она пришла в ужас при одной мысли о том, что вот это все, что по стенам, – это картины, а Колька своим башмаком тут… Она прислушалась, затаив дыхание. По счастью, хозяйка, погруженная в работу, не проявила никакого интереса к шуму. А может, просто грохот в передней был ей привычен.

– Ни пса не видно. Оль, достань спички, там, в кармане.

– Я тебе! Опять куришь? Ты же обещал!

Кое-как обошлись без спичек, но свободно вздохнули лишь на улице. Колька уточнил нетерпеливо:

– Сделали доброе дело? Тогда погнали, а то опоздаем!

Они успели на сеанс, благо до кинотеатра через парк было всего ничего.

6

Уже давно не секрет: Сорокин, вернувшийся из главка, – человек страшный. Особенно если до этого он подбивал статистику. Он и без того недовольно косил единственным своим оком в сторону подчиненных (особенно когда они разбегались при приближении пострадавшей гражданки Введенской).

Поэтому, когда на горизонте вдруг снова показалась Наталья – безобразие, вне обычного графика! – бывалый Остапчук бодро, пусть и неразборчиво, сообщил о необходимости ему прямо сейчас «определиться по украденным соленьям» и сделать внушение самогонщице бабке Домашке. Ишь, моду взяла – баб спаивать. После апрельского указа, не желая тянуть на старости лет шестерик, она стала куда осторожнее: чужим не продавала, на голубом глазу утверждая, что все объемы исключительно «для собственного употребления». И употребление это маскировала дружескими посиделками по «подругам». Хотя абсолютно всем было известно, что врачи ей запретили выпивать, а «подруг» у нее сроду не было.

Остапчук сбежал. Акимов тоже было заметался, но стало понятно, что отделение не оставишь, а неотложных дел, как назло, у него не оказалось. Ведь еще с утра он уже принял Наталью и покорно выслушал в очередной раз ее тихие, невнятные, но такие жалобные речи. И вдруг – нате, опять она, вне графика. Снова гражданка Введенская нежным, музыкальным голосом поведала историю своей жизни, встречи с Ваней, объяснила, какой он был замечательный и внимательный, как он первый раз признался ей в любви.

Акимов лишь потирал рдеющие уши и прятал глаза, было так неловко, как будто он лично присутствовал при этом проникновенном, хотя и немногословном действе. Наталья при всей своей конфузливости обладала весьма образной речью и живым воображением. Иначе чем объяснить, что чем дальше, тем более разнообразным, обрастая новыми красочными деталями, становилось ее повествование?

Наталья увлекалась, сверкала глазами, кулачки ее трепетно сжимались. Неловко было ее прерывать. Сергей, сочувственно кивая, закономерно отвлекся на размышления о том, а что он вообще знает о Ване Палкине и о его жене Наталье? Оказалось, ничего. Люди они были тихие, ничем не примечательные, гостей не привечали, сами по гостям не ходили. Ваню любили, Наталью – нет, но теперь, конечно, все не так.

«Удивительно кислая и паскудная история», – философски заключил Сергей и в этот момент увидел возвращающееся начальство, а с ним – какую-то незнакомую пигалицу с портфелем в руках.

– Наталья, не пора за Сонечкой в садик? – деликатно намекнул Акимов, памятуя, что только упоминание о любимой дочке способно привести эту психическую в чувство.

Наталья спохватилась:

– Ах да, ведь и правда! Как с хорошим человеком поговорить приятно: даже не заметила, как время пролетело. До скорого свидания, Сергей Палыч, вы ведь Ваню найдете?

– Конечно, – не моргнув глазом соврал Акимов.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Наталья, попрощалась и направилась к выходу.

Обернувшись в дверях, она уточнила:

– Я еще к вам загляну, позволите?

– Позволит, позволит, – уверил ее Сорокин, как раз заходя в кабинет, – это наша работа, не сомневайтесь.

Наталья степенно поклонилась:

– И вам доброго дня! – И удалилась.

Удивительно она двигалась: не шла, а как бы плыла, и от всей ее субтильной, странно облаченной фигурки все-таки веяло немалым достоинством.