Шпион вышел вон

С глухим замедленным рыком Родригес поворачивает к себе голову Мишель, которая, – хотя секса еще не было, – глядит сытым взглядом Наевшейся женщины… мужчина бросает вперед буквально все тело, он словно хочет припечатать, расплющить женщину, он придвигает к себе ее голову и впивается в губы, крупно – только лица, – широко раскрытые глаза садовника, его жертвы… Отъезд камеры. Мы видим, что настоящая жертва в этой паре – несчастный садовник, под которым Мишель извернулась, и несчастный, вместо того, чтобы покрыть самку, напоролся грудью на шпиль пирамиды. При этом он продолжает держать Мишель за волосы, как если бы все еще собирался оседлать ее.

Гибкая и рослая женщина, лежа на столе рядом с жертвой, глядит ему в глаза.

Садовник открывает рот, льется чуть-чуть крови (без фанатизма, несколько капель – В. Л.). Мишель шепчет, все еще глядя ему в глаза.

Эти песни-хуесни, – шепчет она по-испански.

Декларация Независимости Наших Отцов, – шепчет она.

Ебаный твой мексиканский рот, – шепчет она.

Грязный сраный блядь пожиратель сраных и грязных тортильяс, – шепчет она.

Хуеплет мексиканский, – шепчет она.

Я-э… к-х… арх.. – шепчет садовник.

Поникает, как не сдавший экзамен водитель. Вид сверху. Мы видим, что шпиль, хоть и вонзился в сердце мужчине, не прошел его насквозь. Мишель, отведя руки назад и разжав кулак Родригеса на своих волосах, становится за мужчиной, обхватывает его сзади и рывком переворачивает. Камера поднимается и показывает вид стола сверху.

Мишель, перевернув Родригеса, рывком вынимает из его груди шпиль пирамиды.

Она все еще обнажена, уже в крови, и выглядит, как и всякая женщина в момент мистерии, очень соблазнительно и опасно.

Проще говоря, как женщина.

Коротко – крупный план век жертвы. Те, трепыхнувшись, – как бабочки под сачком любознательного энтомолога Володи Набокова, – замирают. Мишель улыбается, гладит садовника по щеке. Внезапно, с размаху, вонзает пирамиду в грудь Родригеса снова и наносит несколько колющих ран. Потом – мы убеждаемся, что грани у пирамиды режущие, – проводит между ранами разрезы, как скальпелем.

Идет в угол помещения, возвращается с ведерком. Подняв его над головой, начинает громко говорить, глядя вверх (мы все еще видим их – ее и жертву – сверху). Постепенно входит в транс, мы слышим лишь гул голоса, слышим его издалека, пока камера медленно скользит по кабинету, показывая нам – освещение все еще плохое, но мы уже свыклись с ним (а на самом деле мы использовали пленку с другим эффектом – В. Л.). Пока голос Мишель звучит фоном, мы видим черно-белые фотографии, прикрепленные к мебели, стенам…

Жаклин и Джон Кеннеди на яхте, Тедди Рузвельт с теннисной ракеткой, Линкольн на стуле, Рейган с собакой и бейсбольной перчаткой, Буш-старший с книгой, Буш-младший с женой и девочками… Каждая фотография подписана, почерки разные, судя по всему, принадлежат тем, кто на них сфотографирован. Камера возвращается к фото Джона и Джекки. Замирает. Потом – нехотя, – переползает на соседнее фото. Крупно – фотография Линдона Джонсона – единственная официальная здесь, Президент в костюме, в полный рост. Подпись:

«Я не делал этого, чтобы вы об этом не думали, еб вашу мать!»

Камера, под укоризненным взглядом Джонсона, разворачивается.

Мы видим Мишель и мы различаем все, что она говорит,

…илу всего этого, мы, представители Соединенных Штатов Америки, – говорит она.

Собравшись на общий Конгресс, призывая Верховного судью мира, – говорит она.

Объявляем от имени и по уполномочию народа, – говорит она.

Что, Отец, – говорит она.

Вся власть мира должна принадлежать, – говорит она.

Свободных и независимых Сестрам, – говорит она.

И их полосатому Отцу, – говорит она.

О ты, Отец, давший нам власть над миром, – говорит она.

Ты, подорвавший продовольственную безопасность Тираний, – говорит она.

Тот, кого породили горы Колорадо, – говорит она нараспев.

И кто породил эти горы сам, – говорит она.

Наш Отец… полосатый Отец… – говорит она и плачет.

Ты, кто ценой своего тела выкупил наш народ, – говорит она.

Кого сжигают в банках с керосином и рвут на части, – говорит она.

Травят ядом и ломают тело ногами, – говорит она.

Но кто возвеличил свой Народ на весь мир, – говорит она.

Отец, наш Отец, – говорит она.

Ты, Отец, я надеюсь, – говорит она.

Остался доволен жертвой, – говорит она.

Хоть она, жертва, и воняла, как козел, – говорит она.

Ебливый козел, – говорит она.

И ужасно говорила по-испански, – говорит она.

Ты ушел блуждать во внутренности жертвенного козла, – говорит она (ретроспектива – колорадский жук крутит усиками, в то время, как на шпиль падает грудью незадачливый садовник Родригес).

Но ты оставил нам свой маленький полосатый народ, – говорит она.

Ешьте же, братья Отца, – говорит она.

Опустив ведерко, ссыпает колорадских жуков прямо в раскрытую грудную клетку несчастного Родригеса. Крупно – кишащие в крови и мясе жуки, – глаза Мишель, свеча, стол, лицо Родригеса…

Кровь, стекающая на пол.

ХХХ

Общий план города сверху.

Мы видим чуть поодаль узкую – практически неразличимую – ниточку городской речушки, поросшей камышами. Видим фигурки двух мужчин, – очень маленькие, – которые возятся возле третьего мужчины, почему-то голого и с дипломатом в руке. Поодаль стоит, выжидающе глядя, бездомная собака.

Камера теряет реку из виду, мы видим мост, несущиеся по нему автомобили, старика, который, несмотря на костыли, довольно ловко справляется с трафиком, и перебегает таки на другую сторону – правда, перед ним резко тормозит машина с нарисованным на всю крышу орденом Победы.