Шпионы

Да, все как прежде.

Сидя на полу, Кит складывает в коробку конструктор, каждую деталь – в предназначенное для нее отделение.

– Смотри, голубчик, не наступи, – метнув на меня взгляд, говорит он.

Я сажусь на пол напротив него. Он молча продолжает укладывать конструктор, будто нет ничего удивительного в том, что меня столько времени не было, а теперь я снова тут. Наверно, хочет этим сказать: никаких необычайных событий, собственно говоря, не приключилось. Дает мне понять, что игра окончена. Обнаружилось, что вопрос о шпионской деятельности его матери, казавшийся прежде неотложным, решить не так-то просто. А потому его убрали в архив и забыли, как случалось с многочисленными другими вопросами, в свое время казавшимися совершенно безотлагательными. Ни Кит, ни я больше ни разу о нем не вспомним. Все-таки Кит нашел способ положить конец всем неприятностям и тревогам. Я так и знал!

Я вдыхаю милые, знакомые запахи: от фланцев и стоек конструктора исходит бодрящая свежесть металла, от коробки пахнет чистым новым картоном; в носу щекочет от резкого, пьянящего запаха клея, на котором держатся крылья самолетика, и от запаха ацетонового растворителя для красок, которыми нанесена маскировка; солидно и сдержанно пахнет светлое машинное масло, которым смазаны многочисленные подшипники в многочисленных модельках и моторчиках.

– Давай прокладывать железную дорогу дальше, – предлагаю я. – Построим над тем ущельем путепровод, хорошо?

Я даю Киту понять, что мне все ясно. То есть я готов верить, что мы не вслушивались в жуткую тишину у подвала, что отметки в дневнике ровным счетом ничего не значат и что безлунные ночи наступят и пройдут без происшествий. Иначе говоря, я обещаю Киту, что, как и он, ни словом не помяну тех событий и с радостью принимаю его решение, понимая, что игра окончена.

Кит продолжает укладывать стойки к стойкам и фланцы к фланцам. Безупречный порядок, царящий в комнате, постепенно становится еще безупречнее.

– Когда это закончу, буду чистить крикетное снаряжение, – роняет Кит.

Я наблюдаю за ним. Он, разумеется, пропускает мимо ушей мое заурядное предложение насчет путепровода – ведь оно исходило от меня, а не от него. Вот сейчас, откуда ни возьмись, у него в голове родится совершенно новый замысел. Кит поведет нас на новые приключения, и мне страстно хочется узнать, на какие именно.

Раздается негромкий стук в дверь, в детскую заглядывает мать Кита:

– Я хочу забежать на минутку к тете Ди. Надеюсь, друзья мои, вы без меня тут ничего не натворите.

Все опять стало на свои места; она, как всегда, забежит к тете Ди.

После ее ухода Кит не произносит ни слова. Вдумчиво работает, не поднимая глаз. Все его внимание, да и мое тоже, сосредоточено на привычной обыденности ее поступков. Он целиком поглощен одной мысленной картиной: она шагает по дорожке, направляясь к дому тети Ди, а не сворачивает за угол в конце Тупика, не идет по тоннелю и не скрывется дальше в Закоулках.

Все опять, как обычно. Но в глубине души каждый из нас понимает, что заведенный порядок переменился, и переменился навсегда. Игра окончена, потому что обыденное разрослось и поглотило необычное. Наша история пошла по другому пути – как изменивший курс корабль: дальше он плывет прямо, вроде бы не сбиваясь, да только плывет он теперь в другой порт и нас на борту уже нет.

Кит убирает коробку с конструктором на место, достает из шкафа крикетные щитки и туфли. Я тоже спускаюсь во двор и наблюдаю, как Кит, постелив газету, раскладывает на ней снаряжение. Из задней двери гаража, что стоит на противоположной стороне двора, долетает целый букет знакомых запахов: пахнет опилками, моторным маслом, чисто выметенным бетонным полом, автомобилем. Лампа в гараже висит над самым верстаком, и по стенам, на которых аккуратно развешаны теннисные ракетки и прочие предметы довоенного быта Хейуардов, мечется, словно людоед-великан по пещере, гигантская тень отца Кита и свистит, свистит…

На моих глазах поверх серых пятен (грязи) и зеленых (травы) ложится идеально белая полоса. И до меня доходит, что никакого нового плана, никакой новой игры не будет. Изменившийся порядок вещей их не предусматривает. Закончилась, однако, не только эта игра; всем нашим играм конец. Я – соучастник преступления; точно очертить его не легче, чем определить границы пятен от грязи и травы, но сейчас его усердно забеливают, и меня заодно тоже.

– Ужин небось скоро, – уныло говорю я. – Мне, наверно, пора домой.

– Ладно, пока.

Влажно поблескивает еще одна белоснежная полоса. Но я все медлю.

– Ты завтра выйдешь играть?

– Не знаю. Посмотрю.

Внезапно Кит настораживается. Свист в гараже прекратился. Я оборачиваюсь. В дверях стоит отец Кита и наблюдает за нами, на губах знакомая, чуть раздраженная усмешка.

– Термос, – бросает он.

Обращаясь, естественно, к Киту. Как всегда, его отец не подает виду, что заметил мое присутствие. Я смотрю на Кита. Он заливается краской. По отцовскому тону он понимает, что совершил преступление, и уже чувствует себя виноватым – виноватым вдвойне: ему следовало бы самому догадаться, в чем его преступление, а он не может.

Отец ждет. Кит багровеет еще больше.

– Ну же, голубчик, – нетерпеливо бросает его отец, и меня охватывает страх и за себя, и за Кита. – Термос. В корзине для пикников. Кто тебе разрешил его взять?

Кит опускает глаза.

– Я его не брал.

– Брать без разрешения чужие вещи – все равно, что красть, – снова чуть усмехается его отец. – Тебе же это известно. А говорить, что не брал, когда взял, – значит лгать. Так?

Кит не поднимает глаз. В гнетущей тишине висят непроизнесенные слова: «Наверно, его мама взяла», но их слышат только двое, Кит и я.

– В таком случае, голубчик, где он?

Снова тишина длиною в три слога: «в „Сараях“».

– Не идиотничай. В игрушки, что ли, играешь? Будь мужчиной и признайся.

Опять молчание, отягощенное теми же фразами, дважды не произнесенными ни Китом, ни мной.

– Я тобой недоволен, – объявляет его отец.

Теперь усмешка становится еще жутче, в ней сквозят печаль и сожаление. И я догадываюсь, что на самом деле он подозревает меня: это я взял термос. А Кит меня выгораживает.

– Ты же, голубчик, прекрасно знаешь, что тебе за это будет. Вымой руки. Обсуши их хорошенько.

Он идет в кухню, вытерев перед дверью ноги.

– Лучше уйди, – говорит мне Кит.

Лицо его по-прежнему пылает, глаза упорно смотрят в землю.

Вслед за отцом он направляется в кухню, тоже вытерев предварительно ноги; слышится плеск воды в раковине: это Кит, готовясь к наказанию, смывает с рук белый очиститель.

Я бы охотно ушел, как велел Кит, но не могу, потому что тогда надо войти в дом и там снова столкнуться лицом к лицу с его отцом. Я обязан предотвратить неизбежное. Обязан сказать мистеру Хейуарду, что он прав: термос взял я.