Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945
Шрифт:
Только после того, как мы ступили на глинистый берег, старый крестьянин протянул нам руку. Мы сердечно, но торопливо пожали ее и двинулись дальше, в поля, на которые уже пали вечерние сумерки.
Теперь нам предстояло обойти Клаузенбург. Для этого нам потребуется много сил, поэтому сейчас надо найти ночлег, чтобы отдохнуть и набраться сил перед трудным переходом. Мы нашли приют в стоявшей на отшибе избушке, приютившейся среди пригородных холмов. Хозяин оказался скупым, жадным и брюзгливым человеком. Накормил он нас весьма скудно. Вся его семья была больна. Это была, наверное, проказа, мне всегда казалось, что именно так должна выглядеть проказа — эта отвратительная болезнь, упомянутая уже в Священном Писании. Вся кожа у жены и детей была покрыта гнойниками и пузырями. Я испытывал тошнотворный страх при взгляде на них. Мамалыга, которую нам дали, не лезла нам в горло. Руки женщины были настолько ужасны, что нам хотелось встать и немедленно уйти. Но ночь была темна, и мы не видели поблизости других домов. Мы остались и были очень рады, когда наконец смогли выйти из дома и улечься на ночь в хлеву. Хозяин заботливо постелил нам солому. Это было очень любезно с его стороны,
Под утро один бычок лизнул меня в лицо своим жестким шершавым языком. «Спасибо!» — поблагодарил я его и оттолкнул в сторону его влажную морду. Я растолкал Бернда и сказал, что нам пора идти.
Приютивший нас бедняк, наверное, сильно удивился. Мы ушли до того, как пропели первые петухи. Мы тихонько открыли дверь хлева и вышли навстречу новому дню. Над головой серело предутреннее небо, кое-где еще мерцали не успевшие погаснуть звезды. Надо было случиться такому, что именно в этот предрассветный час, когда люди еще спят и только птицы и дикие звери начинают свой день, мы, взобравшись на вершину высокого одинокого холма, увидели перед собой панораму Клаузенбурга. Впечатление потрясло нас. Робкий утренний свет постепенно заливал старинный город, а мы, застыв на месте, не могли оторвать от него взгляд. Этот город построили немцы и мадьяры! Он завораживал, от него исходила волнующая нас сила. Это невозможно описать, у меня не хватит для этого ни слов, ни таланта. Но мы с Берндом испытывали неизъяснимое томление, тоску по родине, по ее церквам и соборам, по ее замкам и крепостям. Думали мы и о руинах и пепелищах, о раненых и мертвых…
— Идем, — поторопил я Бернда, — идем же! Этим я хотел сказать ему, что нам надо скорее вернуться домой, вернуться в Германию.
Мы снова двинулись в путь, нас было невозможно остановить. Вечером мы, как дети, радовались тому, что нам удалось пройти еще один изрядный кусок долгого пути. Улыбаясь, мы с наслаждением растирали уставшие ноги.
На дороге от Даля до Зомбара мы попали в страшный ливень, от которого наши жалкие лохмотья промокли до нитки. Укрыться от дождя нам было негде — местность была совершенно безлюдной. Так как через несколько секунд на нас уже не было ни одной сухой нитки, мы не стали сокрушаться, а просто продолжили путь. И знаешь, дорогой читатель, это было прекрасно! Мы принимали душ под открытым небом! Ливень ручьем поливал нас. Но мы были благодарны нашей спасительнице — черной туче. Она как следует умыла нас, и нам не пришлось даже останавливаться для того, чтобы помыться. Разве это не здорово? Когда из-за туч снова выглянуло солнце, оно быстро высушило наши лохмотья. Собственно, много влаги в этом рванье и не могло задержаться! Вечером мы улеглись спать у печки в крестьянском доме. К сожалению, ливень не смог прогнать вшей. Они устояли! Какие же они живучие! Но, несмотря на это, спали мы хорошо.
Речку Альмас мы перешли без всяких затруднений — по шатким мосткам, а после того, как мы не менее успешно форсировали более широкую реку Эгредьи, перед нами снова выросли величественные горы. Теперь за день мы снова стали проходить меньше километров. Это было огорчительно, но изменить мы ничего не могли, потому что и без того напрягали последние силы. Мы по-прежнему проявляли осмотрительность и осторожность, но себя не щадили. Мы снова карабкались по склонам, переползали через ущелья и продирались сквозь лесные чащи, без отдыха то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз. Родина становилась все ближе и ближе. Скоро мы доберемся до венгерской границы! Но для этого нам придется как-то преодолеть Пусту — широкую полноводную реку. Мы пересечем Венгрию быстрым маршем, не жалея сил, мы пройдем по ее полям. И наконец впереди забрезжит австрийская равнина, а это уже родина. Мы считали, что Австрия — это уже Германия. Если мы сможем перейти Пусту, если окажемся в Бургенланде, если поднимемся в Альпы, то наша победа будет обеспечена. Можно будет считать, что мы выиграли! Эти мысли придавали нам сил, подгоняли вперед, заставляли забывать об усталости и утомлении. Вся наша жизнь теперь состояла из движения вперед и желания во что бы то ни стало продолжать это движение.
Скоро мы добрались до Силаха, городка, спрятанного в горах. Один румынский крестьянин проводил нас, показав путь через непроходимые места. Между прочим, очень сентиментальный парень. Я рассказал ему трогательную историю о жене и детях, и он едва не прослезился. За Силахом горы стали более пологими. До венгерской границы оставалось не больше ста километров. Мы миновали Надьфалу и Жованьи. Очень живо помню ночевку на одиноко стоявшей мельнице, которую мы совершенно случайно обнаружили в сумерках. Сын мельника хорошо говорил по-немецки, и от него мы узнали множество важных для нас вещей. Но мельницу я запомнил не поэтому. Я помню дивную красоту этих мест. Там нам было не просто уютно — там царила мечтательная, романтическая атмосфера, окружавшая нас во время ужина с семьей мельника за столом, освещенным светом масляной лампы. Мы говорили, говорили, говорили без конца. Иногда было слышно, как в углу скребется мышка, иногда в пламени лампы обжигал себе крылышки мотылек. За окном был лес, ручей и звезды. Вокруг мельницы простирался тихий безлюдный пейзаж. Сейчас, рассказывая об этом, я снова чувствую непреодолимое желание снова оказаться на той мельнице, в том доме — ибо именно там я понял, что такое счастье. Никогда не забуду тот вечер. Он был для меня очень важен. Как хорошо ощутить прикосновение руки Божьей!
Бернд спал со мной на кровати хозяйского сына, который устроился на ночлег на складе, среди мешков с мукой. Какое невероятное гостеприимство! Во время своего путешествия мы не раз сталкивались с его поразительными проявлениями.
На следующее утро этот добрый парень сделал нам потрясающий подарок — компас и карту Румынии и Венгрии. Незачем объяснять, что означал для нас этот дар. С этого
момента мы больше не зависели от солнца. Кроме того, мы теперь могли не спрашивать каждого встречного крестьянина, куда мы идем и где мы находимся. Теперь нам грозила куда меньшая опасность. Теперь мы могли идти без посторонней помощи. Мы могли отныне сами прокладывать себе курс.На лесопилке в Путне мы перезимовали, на этой мельнице, где мололи зерно, мы получили инструмент, почти равный оружию. С этим оружием мы стали более боеспособными. С тех пор, стоит мне увидеть одиноко стоящую мельницу, я сразу вспоминаю Румынию. Когда мне становится невмоготу, то я живо представляю себе ту мельницу, и мне хочется, чтобы, когда я умру, на мою могилу положили мельничный жернов с надписью «Трансильвания».
Потом мы быстро дошли до Шиладьи-Шомлё, обогнули город с юга и остановились в одном дневном переходе от венгерской границы. На ночлег мы остановились в доме какого-то свинопаса. В ту ночь, несмотря на все перипетии трудного пути и страшную усталость, спал я очень беспокойно. Я часто просыпался от тяжких мыслей, связанных с предстоящим утром. Следующий день обещал быть особенно трудным, это я знал точно. К концу дня мы должны были выйти к самой границе. Мы решили перейти ее ночью. Становиться на ночлег в чьем-то доме у границы было очень опасно, поэтому мы решили, что будем ночевать в лесу или в поле, найдя там подходящее укрытие. Долго испытывать этот кошмар мы не собирались. Все надо было сделать как можно скорее, чтобы никто в этой опасной зоне не успел обратить на нас внимание. Мы знали, что вдоль границы полно румынских военных, а пограничные леса непрерывно патрулируют румынские жандармы, охотившиеся за контрабандистами. Кроме того, были еще и пограничные посты, охранявшие саму границу. Но мы должны ее перейти! Прорыв мы назначили на следующую ночь. К северо-востоку от города Орадя-Маре (Гроссвардейн) находится крошечный городишко Маргита. В нескольких километрах от него начинается Венгрия. Там мы и решили попытать счастья. Оттуда мы должны быстро, но осмотрительно попасть в страну мадьяр. Сколько я передумал в ночь накануне решающего броска!
Утром, в состоянии величайшего напряжения, мы отправились в этот решающий поход. Мы из предосторожности обходили стороной каждую улицу, каждый дом и с величайшим вниманием пересекали поля и луга, где не было никаких естественных укрытий. Солнце вскоре начало немилосердно палить с неба, и мы потели, как запряженные в плуг лошади. Это был изнурительный бег по беспощадной жаре. Мы не стали отдыхать, как делали это обычно, когда солнце достигло полуденной точки на небосклоне. У нас не было времени, и мы продолжали упрямо идти вперед, невзирая на невыносимый зной. Чем быстрее мы пойдем, тем меньше риск. Для нас было очень важно к вечеру достичь границы, чтобы ночью ее перейти. Но только быстрота вкупе с осторожностью могла помочь нашему торжеству. Мы прекрасно это знали, не раз обсуждали и были твердо в этом убеждены. Только в Венгрии, в другой стране, мы сможем немного отдохнуть.
Впереди показалась Маргита. Мы обошли ее с севера. Совершенно неожиданно, посреди широкого поля мы, что называется, нос к носу столкнулись с отрядом румынских солдат.
Только не паниковать! Только не паниковать! Ледяное спокойствие. Почесываем бороды и идем, не пряча глаз. Мы крестьяне, бедные крестьяне — и больше никто.
Загорелые солдаты прошли мимо, не обратив на нас ни малейшего внимания.
Потом мы поговорили с одним крестьянином. Он сказал нам, что город забит солдатами.
— Но не бойтесь, — сказал он нам. — Солдаты вас не тронут. Жандармы опасны, а солдаты — нет.
Его слова нисколько нас не успокоили, напротив, напряжение наше только возросло. Если бы у нас был хотя бы один пистолет на двоих! Это придало бы нам мужества, а сейчас каждый вооруженный человек становился для нас грозным призраком, от которого нам надо было обязательно скрыться.
Вскоре Маргита осталась позади. До границы осталось всего двадцать километров. Я отмерил травинкой это расстояние по карте. Но тут перед нами возникло серьезное, даже страшное препятствие — болото.
Все начиналось вполне безобидно. Под мокрой травой при каждом шаге начала хлюпать вода. Почва стала мягкой и прогибалась под нашими ногами. Вскоре нам стали попадаться лужи, небольшие переливающиеся всеми цветами радуги кляксы. Мы огибали их, надеясь, что скоро снова выйдем на твердую почву. Но вместо твердой почвы началась трясина, которая грозила нас засосать. Нам пришлось остановиться. На нас обрушились полчища комаров. Мы не успевали их бить. Кровь смешивалась с потом, заливавшим глаза. Мы поняли, что попали в большое болото, в бесконечную трясину. Идти дальше было немыслимо; пришлось отступить и искать обходной путь. Мы нашли его, и нам ничего не оставалось делать, как идти по нему до опасного приграничного района. В эту отвратительную ситуацию мы попали совершенно неожиданно, и она не прибавила нам бодрости духа. Дорога ветвилась на множество тропинок. Нужное направление мы выбирали по компасу. Все наши чувства до предела обострились; мы вели себя, как две дикие кошки, пробирающиеся по лабиринту дорожек среди страшного болота. Иногда нам приходилось вброд перебираться через стоячие лужи. При этом нам в ноги тут же вцеплялись пиявки. Но это было не самое худшее, с кожи они отпадали сами. Хуже было то, что тропинка вывела нас в деревню, а свернуть и обойти ее не было никакой возможности. Мы остановились и задумались: пересекать деревню — пусть даже такую крошечную — в приграничном районе было крайне рискованно. Очень велика была вероятность натолкнуться на жандармов. Что же нам делать? Мы продолжали в нерешительности топтаться на месте. Не разумнее ли будет отступить и поискать другую дорогу? Но и другая дорога могла привести нас в деревню. Наверное, вообще все дороги ведут в деревни. Не стоит ли нам прикинуться простыми селянами и устало и медленно пройти сквозь деревню? При этом ни одному, ни другому не пришла в голову простая мысль, что мы вовсе не похожи на местных крестьян. На кого мы были похожи? На бродяг, разбойников с большой дороги, на нищих — на кого угодно, но только не на местных жителей. Кэтчулэ и опинчи не делали из нас крестьян! Но мы об этом не подумали.