Штабная сука

— Не зарули сохами в песок, лось…

О, вот это Обдолбыш точно зря сказал. Теперь уж ему трубень.

Мерин с Майковым начинают его колбасить. Конкретно так, со знанием дела. Минуты через две лицо его превращается в сплошное кровавое месиво. На маскхалате прибавляется темных пятен. Обдолбыш уже не улыбается. Он просто потерял сознание.

— Чернов! — рявкает Мерин. — Ублюдка откачать. Привести в порядок.

— Есть.

— На операции не ставить. И на хер в деле такие отсосы не нужны.

— А куда ставить?

— В наряд по роте. Навечно. Я лично с ним заниматься буду… Послушайте, ребята, — оборачивается он к нам, — поймите, вы не люди, вы — солдаты. Вы должны просто выполнять поставленные перед вами задачи. Больше ничего. Думать нехер — здесь армия, а не Дом Советов. А приказы разрешается обжаловать только после их выполнения. Любого, кто вслед за Каманиным захочет думать, буду дрочить лично. Всем все понятно?

Всем все было понятно.

— Хорошо. Разойдись…

Глубокой ночью, часа через два, наш взвод вышел на дело. Дело простое — легкое западло на коммуникациях противника. Как из «языков» информацию выкачивают или занимаются радиоперехватом, только в кино про немцев видел. Мы если и берем «языка», то просто так, потому что положено на войне «языков» брать. А информация… Просто приходит кто-то из офицеров, строит подразделение и говорит, что, дескать, по «старой» дороге со стороны Заиграева движется колонна аппаратных батальона связи противника. Особенно ценная аппаратура — в аппаратных типа «Кристалл» и «Булава» и станциях тропосферной связи. Выдвижение — немедленно. Действия — по распорядку. Бегом марш! Хорошо иметь таких офицеров. Лучше всякой разведки работают.

Короче, выдвигаемся на место. Мы с Оскалом остаемся в «Урале» с кунгом на перекрестке, где «старая» дорога пересекается с неприметной лесной тропинкой, а весь взвод шпарит дальше, километров за пять, где еще один такой же перекресток.

Сидим. Ждем. Огни погашены, кругом темень хоть глаз выколи. Оскал опускает стекло, чтобы услышать, когда кунги улан-удинских связистов будут на подходе. Холодно, конечно, — не май месяц, — но дело есть дело, придется потерпеть.

Закуриваем. Оскал поплотнее запахивается в бушлат, вздыхает. Потом ерзает, требовательно смотрит на меня и вздыхает снова, явно на показуху. Я — тоже на показуху — ноль эмоций. Оскал пихает меня в плечо и вздыхает так, что я начинаю бояться за его легкие. Я демонстративно отворачиваюсь к окну.

— Ну нормальная фигня?! — не выдерживает он. — Ты че, Тыднюк, ва-аще нюх потерял?

— А в чем дело? — спрашиваю я таким тоном, как будто только что продрал глаза после зимней спячки. — Что-то случилось?

— Случилось! — возмущенно отвечает он.

— Что?

— Что надо!..

Я несколько секунд жду продолжения, потом, не дождавшись, пожимаю плечами и снова отворачиваюсь к окну.

— Ну нормальная фигня?!

— Да в чем дело? — опять спрашиваю я. — По большому приспичило?

— Ты не корифан, — убежденно заявляет Оскал. — Ты — придурок!

— Почему?

— Человеку плохо, он тут вздыхает уже полчаса, надрывается, чтобы привлечь твое внимание, а ты — урлобан — даже гляделками не поведешь.

— А что случилось, брат? — на всякий случай придав голосу сострадание, спрашиваю я.

Он заметно грустнеет, мнется, нервно курит сигарету.

— Помнишь… Помнишь последний караул по губе?.. Ну, когда еще трое придурков бурых из танкового полка в семерке сидели?..

— Это которых ты прикладом дубасил?..

— Ну… ну да… и там еще в туалете тема была… и на плацу, в грязи…

— И которых ты потом в карцер запихнул, под крылышко уроду Агееву… Ну и что? Подумаешь! Мало ли таких кадров через тебя прошло, брат? Нашел, в натуре, чем голову забивать!..

— Да я не… Мне от винта, ты же знаешь. И сами они, и угрозы их тупорылые… Только, веришь, брат, сегодня сон плохой с ними видел…

— Ой, да хорош гнать, в натуре, — отмахиваюсь я. — Во-первых, все это — фигня, а во-вторых, сны только с четверга на пятницу сбываются, так что…

— Так этот сон как раз так и приснился, вчера ведь четверг был, верно?

— Точно, четверг, — поражаюсь я. — А че снилось хоть?

— Что мы с ними на дембель в одном вагоне едем и они меня с поезда скидывают… И, знаешь, там, кровь, мясо…

— Гониво, — убежденно заявляю я. — Да ты сам прикинь, брат, неужто ты с тремя мазутами не справишься?..

— Оно-то, конечно, справлюсь…

— Да и как может быть, чтобы вы попали именно в один и тот же день в один и тот же поезд, да еще в один и тот же вагон…

— Тоже верно… — задумчиво бормочет он, понемногу успокаиваясь. — Да я бы и стрематься не стал, просто сон уж больно был плох…

— Забудь, — обрываю его я. — Все будет ништяк. Вернешься домой, к телкам, к корифанам, потом я к тебе через годик прикачу, ох и погудим, браток!..

Он расслабляется, закуривает новую сигарету, на губах его даже появляется легкая улыбка. Он уже видит себя дома, с телками и корифанами, со мной.

Мы курим, гоним пургу и прикалываемся, пока откуда-то издалека не слышится глухой рев многих движков.

— Едут, герои, — тут же настораживается Оскал.

Я завожу «Урал» и сдаю немного назад, в лес, чтобы из головной машины нас не было видно.

Вскоре снопы света выплывают из-за деревьев на небо и дорогу, а затем мимо нас неторопливо — километрах на сорока — проползают один за другим несколько кунгов.

В неясном свете фар я вижу на очередной аппаратной тарелку тропосферной связи.

— Оскал, кажись, тропосферки пошли. Пора.

— Давай, газуй, брат! — орет он азартно.

Мы, не включая даже габаритов, вылетаем на дорогу и вклиниваемся между двумя связистскими машинами.

Дело простое. Военные водилы — это военные водилы, и никогда еще я не видел военного водилы, тем более мазутчика, который бы в долгом марше не кемарил за баранкой. А на лесной дороге темень, единственный ориентир — габариты впереди идущей машины. Вот он кемарит себе, как положено, глаз приоткрыл, глянул — габариты на месте, и опять завис. А зазор между машинами никак не меньше метров пятидесяти, так что влепиться в строй — как два пальца обмочить. Мы стали в колонну, габариты, фары врубили — и вроде как от самого Заиграева здесь едем.

Оскал выглянул в окошко, огляделся, прислушался.

— Фу, вроде пронесло. Как родные уже идем. Ништяк. Только смотри, поворот наш не пропусти. Там костер должен гореть, помнишь?

— А то!..

Вот он и костер. Сворачиваю направо. Машины, что следом идут, как цыплята за курицей, за мной только и пошли поворачивать. Можно, конечно, и за первой машиной так вклиниться, но во-первых, с целым батальоном совладать сложно, а во-вторых, чем ближе к голове, к начальству, тем бдительность выше. А хвост отсекать — что семечки щелкать.