Штауффенберг. Герой операции «Валькирия»

Пока его товарищи веселились, он работал. Пока они одерживали очередные победы на любовном фронте, он обвенчался. Он привык ни с чем не тянуть. 15 ноября 1930 года, в возрасте 23 лет, он попросил руки Нины Фреин фон Лершенфельд, которую встретил за несколько месяцев до этого на вечеринке, устроенной семейством избранницы в принадлежавшем им поместье под Бамбергом. Это было вопреки всем тогда принятым правилам. Обычно мужчины женились поздно, в жены брали девушек значительно моложе себя. Только нагулявшись вволю, офицеры решались на женитьбу. А тут не было никаких пикантных историй, ни малейшего намека на роман, никаких любовных писем! Одни лишь запоздалые свидетельства Нины или членов семьи Лершенфельд, отмечавшие, что он был хорошим отцом и примерным мужем. Однажды вечером Нина спросила, почему он выбрал именно ее, хотя вокруг блестящего кавалериста толпами ходили претендентки более умные и красивые. Он ответил просто: «Потому что я знаю, что ты будешь самой лучшей матерью для моих детей». Никакой романтики. Еще более резко он ответил своей будущей теще. В день свадьбы он ей едва не нахамил. Он процитировал слова Фридриха II: «Для офицера жена является необходимым несчастьем […]. Во время войны жениться нельзя. Но во время мира это сделать необходимо для того, чтобы иметь наследников и продолжателей рода».

Молодой паре пришлось ждать свадьбы до 1933 года, потому что офицерам рейхсвера было запрещено жениться, не прослужив восьми лет или не достигнув возраста 27 полных лет. Армия сделала для него исключение. И он произнес слово «да», положив стальную каску у своих ног. В день свадьбы он отказался надеть парадный мундир, объяснив своим близким, что «женитьба — это та же служба».

Чем же можно объяснить эту непостижимую холодность, которую едва можно представить в наши дни? В 1930 году главным еще было найти жену по своему положению. Это условие было выполнено. Он был так уверен в своем интеллектуальном превосходстве, что полагал, что ни одна женщина не могла быть на его уровне. Поэтому незачем было упускать ту особу, чьи моральные устои его вполне устраивали. Наконец, и это, возможно, было главной причиной, он был вскормлен молоком Штефана Георге и посему не верил в загадочную, эфемерную, невозможную любовь. Он, несомненно, руководствовался стихотворением поэта, наполненным презрительной снисходительностью: «Любовь ваша нежна, мне ж благородная любовь нужна». Его интересовала только идеальная женщина. Реальные женщины были лишь заменителями. Клаус, возможно, был человеком, который не любил женщин. Если только он не предпочитал мужчин [28] .

28

Ничто не доказывает того, что Клаус был гомосексуалистом. Это всего лишь предположения, основанные на том, что некоторые члены кружка Штефана Георге были признанными гомосексуалистами, в частности Франц Мехнерт.

Преодоление опасностей

Воинская карьера Штауффенберга была на подъеме. Чего нельзя было сказать о Германии. Великий кризис 1929 года ощущался сильнее, потому что экономика страны сильно зависела от американских капиталов, которые начали массовое бегство назад через Атлантику. Достаточно привести лишь несколько цифр, чтобы оценить глубину катастрофы. Промышленное производство с показателя 88 в 1930 году упало до показателя 59 в 1932 году. В 1929 году в рейхе насчитывалось 2,8 миллиона безработных, в 1932 году их было уже 6,1 миллиона. Безработица затронула почти 44,4 % активного населения, занятого в промышленности. От нее пострадали все социальные слои и категории специалистов. Из 8000 дипломированных инженеров выпуска 1930 года только тысяча смогла найти работу по специальности. Снова началась гиперинфляция. Это было время, когда в стране ходили банковские билеты достоинством в миллиард марок, когда ценники постоянно менялись, иногда по нескольку раз в день, когда за зарплатой надо было приходить с чемоданом или с ручной тележкой. Как и в самые тяжелые времена зарождения республики, на улицах снова появилась бедность. Покалеченные инвалиды войны получали нищенское пособие. Они ходили в своих мундирах с одного благотворительного мероприятия на другое, представляя собой живой укор стране, которая так относилась к своим героям. Пособия по безработице были сильно урезаны. Государственная казна опустела. В крупных городах перед центрами Армии спасения стояли длинные очереди. Страну сотрясла серия банкротств банков, и это окончательно дезорганизовало экономику. В стране снова стала нарастать социальная напряженность.

Естественно, во всем винили Веймарскую республику, хотя она-то была тут вовсе ни при чем. Ругали и союзников. Однако в 1930 году они срочным образом покинули Рур, а процесс выплаты репараций приостановился [29] . Настало время национализма, милитаризма, критики существующего режима. Впервые в 1930 году нацисты добились поразительного успеха, получив 18,3 % голосов на выборах 14 сентября. Кабинету Брюнинга не удалось остановить их восхождение. В ходе второго тура президентских выборов 10 апреля 1932 года Гинденбург был переизбран, но Гитлер набрал 37 % голосов избирателей. Большинства в рейхстаге больше ни у кого не было. СПГ и коммунисты из КПГ не смогли выступить единым фронтом. Они перегрызлись между собой, поскольку по логике Коминтерна социалисты были «социал-предателями» или «социал-фашистами». Партии центра были раздробленными. Только Гитлер сумел объединить вокруг себя жизнеспособную коалицию, хотя и не имевшую большинства: «национальный фронт» Хальцбурга, объединивший НСДАП, Немецких националистов и различные организации националистического толка, такие как организация ветеранов войны «Стальной шлем» или Лига пангерманистов «Союз германцев». Для поддержания порядка и ведения текущих дел канцлер Брюнинг вынужден был прибегнуть к статье 48 Конституции относительно полноты власти. Де-факто это стало правлением только «кабинета президента», полностью зависевшего от воли древнего 85-летнего маршала. Республика дышала на ладан.

29

В 1930 году с согласия союзных держав, полученного в 1932 году в ходе конференции в Лозанне.

У нас мало сведений о том, как именно Клаус реагировал на возрастание роли нацизма. По этому вопросу он ничего не сказал и уже тем более ничего не написал. Может сложиться впечатление, что он полностью ушел в свои служебные обязанности, будучи более, чем когда либо, уверен в том, что армия была последним оплотом против беспорядка и кризиса, с которыми республика справиться не могла. Во всяком случае, он не проявил никакого открытого сопротивления нацистам. Напротив. С 1930 по 1932 год с молчаливого согласия командиров он по ночам на полигоне полка обучал штурмовые отряды (СА) обращению с оружием и ведению уличных боев. В марте 1932 года его огорчила последняя выходка Веймарской республики, запретившей СА и СС по причине того, что «это — частная армия, государство в государстве, и является источником постоянного беспокойства мирного населения». В письмах к Штефану Георге он возмущался этим актом, «который лишает Германию резерва, в котором она так остро нуждается […], и мешает готовить умелых бойцов, коих не хватает стране, хотя наши враги концентрируют войска на наших границах». Было ли это выражением согласия с нацистами? Несомненно, нет. В этой переписке нет ни единого намека на поддержку национал-социалистической доктрины или даже на ее существование. Письма касались исключительно военной сферы. Штауффенберг даже уточнил, что эти штурмовики из СА в основном были добровольцами из корпуса «Оберланд», «который так хорошо поработал на востоке». Он, столь нетерпимо относившийся к прогрессивной идеологии, даже не упомянул о социалистической ориентации штурмовиков СА, и в частности их командиров Рема или Штрассера. В штурмовиках СА он видел только дополнительных военных, нечто вроде «ландштурма», которые при необходимости могли бы быть призваны в армию. Он размышлял как солдат. Он не проявлял никакой особой симпатии к маленькому капралу из Браунау [30] , хотя и не вел себя по отношению к нему враждебно. Для него главным было покончить с проклятием Версаля. Все остальное было вторично. Он стал жертвой всеобщего заблуждения, трагический смысл которого понял с большим опозданием.

30

Место рождения Адольфа Гитлера.

Он был доволен переменами, произошедшими в руководстве страной. Новый канцлер фон Папен наделил генерала фон Шляйхера полномочиями командующего рейхсвера и одновременно министра внутренних дел. Это казалось удачным выбором. Запрет деятельности штурмовых отрядов СА и отрядов СС был отменен. «Я снова могу обучать моих резервистов», — написал он тогда своему товарищу капитану Дихлу. Шляйхер благосклонно относился к армии, та отвечала ему тем же. В июле 1932 года, как раз перед тем, как нацисты одержали новую победу при выборах в рейхстаг [31] , набрав почти 38 % голосов, он заявил, что были лишь два решения, которые могли бы обеспечить безопасность рейха: либо всеобщее разоружение, что казалось маловероятным, либо «полное равенство в правах». В октябре 1932 года министр иностранных дел Константин фон Нейрат сделал новый шаг, определив план на пять лет: 22 эскадрильи истребителей, сухопутная армия численностью 145 000 человек, подготовка 300 000 резервистов. Занятые преодолением экономического кризиса в своих странах и усыпленные сиренами «умиротворения», западные державы отреагировали на это очень вяло. В немецкой армии царило воодушевление. Пропагандистская машина заработала на полных оборотах. Командиры подразделений до уровня взводов получили новую программу перевооружения. По всей стране стали ходить почтовые открытки с ее кратким содержанием. 17-й Бамбергский полк получил их 300 штук. Кстати, большинство офицеров поддержали положения статьи 22 Программы НСДАП, предусматривавшей создание большой народной армии (фольксхеер), куда в качестве командиров должны были привлекаться офицеры бывшего рейхсвера. Именно этого все так ждали в течение стольких долгих лет.

31

После выборов 1931 года парламент был трижды распущен Гинденбургом по причине отсутствия в нем устойчивого большинства. Перевыборы имели место в июле и ноябре 1932 года. В 1932 году прошли также президентские выборы. Таким образом, это был исключительный год для оценки перемен в общественном мнении. Последние выборы в Веймарской республике состоялись 5 марта 1933 года, а с 30 января Гитлер был уже канцлером. И тогда, в союзе с ННПГ, нацисты получили большинство мест.

Командир эскадрона Вальцер, непосредственный начальник Штауффенберга, заявил тогда публично, что ему была непонятна медлительность «старика» [32] , который затягивает привлечение «маленького богемского капрала» для формирования нового правительства. «Это — снобизм», — заявил Вальцер… 30 января 1933 года все свершилось. Гитлер был назначен канцлером рейха, фон Папен — вице-канцлером. Нацисты были в меньшинстве, но контролировали ключевые министерства: в Министерстве внутренних дел сидел д-р Франк, в Комиссариате по делам Пруссии [33] командовал Герман Геринг, в Военном министерстве делами заправлял генерал фон Бломберг. Двери Германии распахнулись, чтобы впустить коричневую чуму.

32

Фельдмаршала Гинденбурга.

33

Пруссия, являвшаяся федеральной землей Веймарской республики, в 1932 году стала напрямую управляться рейхом в лице комиссара по делам Пруссии по причине бушевавших в ней волнений и успеха, одержанного там левыми силами. Это уже было явным нарушением Конституции. Это событие было названо «прусским переворотом». Именно по причине размеров и количества населения этой земли, являвшейся доброй половиной Германии, и было так важно это назначение Геринга.

Офицер, рискнувший поставить на свастику

30 января 1933 года добрая половина Германии отмечала праздник. Люди праздновали назначение на пост канцлера того, кто пообещал покончить «с разлагающим влиянием демократического и республиканского духа». Штауффенберг был в числе радовавшихся людей. В тот вечер в Бамберге он был приглашен на ужин к своим будущим родственникам. Все ждали его, чтобы сесть за стол. Но Клауса все не было. Время шло. На улицах происходило шествие народа, штурмовики были в первых рядах. В темноте горели многочисленные факелы. На ветру развевались знамена со свастикой. В коричневых рубашках с повязками на рукавах, в новеньких ремнях и сверкающих сапогах, новые хозяева страны двигались гусиным шагом. Шествие извивалось между старинными домами средневекового города под звуки песен «Германия проснулась» или «Гитлер приказывает, мы подчиняемся». В доме Лершенфельдов царило беспокойство. Что означал весь этот шум? Слова «Песни Хорста Весселя» заставляли вздрагивать, эти тяжелые рифмы обещали уничтожить «красный фронт и реакцию». Жених явился около одиннадцати вечера. Он весь светился от радости. И просто пояснил, что возглавлял шествие, поскольку в такой момент народного единения толпа не поняла бы, почему офицер в форме не хочет ее возглавить. Старый генерал императорской армии сурово его отчитал. Как же можно было компрометировать себя до такой степени со сбродом? Задача вождя состоит не в том, чтобы смешиваться с толпой, а в том, чтобы руководить ею, особенно когда в ней столько плебеев и хамов. Но Клаус и не думал раскаиваться в своем поступке. Это был исторический час. Надо было ему соответствовать. Кстати, великие предки указали путь в ходе великой освободительной войны. Именно на народ, на народную армию опирались вожди, подобные Шарнхорсту и Гнейзенау, чтобы изгнать Наполеона из империи. Наш высокородный аристократ был охвачен популистским безумием. Он не хотел от этого отказываться. Ужин был скомкан.

После этого в течение некоторого времени Клаус продолжал действовать в том же духе. Когда он возвращался с учебного поля со своим эскадроном тихой рысью, вдоль Регнитца послышался большой шум. Одна эпоха закончилась, начинались другие времена. Перед древней ратушей, с любопытным смешением архитектуры Средневековья и веселого стиля барокко, являвшейся одновременно символом прочных буржуазных устоев и наслаждения жизнью, в последний раз был поднят черно-красно-золотистый флаг Веймарской республики — черно-красно-горчичный, как говорили его противники, — а рядом был водружен стяг со свастикой, ставший наряду со старым немецким флагом официальным символом рейха. Штауффенберг дал своим кавалеристам команду остановиться повзводно напротив флага Веймарской республики. Скомандовав затем «сабли наголо», он заставил их отдать честь под звуки марша приветствия Фридриха Вильгельма III, что в Германии приравнивалось к отданию чести знамени. Затем его эскадрон парадной рысью с саблями на плече проследовал в конюшни. Едва он спешился, как его вызвали к командиру полка полковнику фон Перфалю. Что означал сей цирк? В 17-м Бамбергском полку честь отдавалась национальному флагу, а не самодельным тряпкам. Штауффенберг был вынужден публично покаяться. Впрочем, у него не было другого выхода. Но послание было ясным. Он с восторгом приветствовал наступление новых времен. Он был кем угодно, но не противником нацизма с самого его зарождения. Были ли он сам нацистом? Возможно, что нет! Как и многие другие, он приветствовал то, что считал позитивным.

Сладкоголосые сирены нового порядка

Первые действия нового канцлера полностью отвечали чаяниям молодого офицера, националиста, народника, противника демократии, большевизма и республики. Ему было всего 26 лет, он был мечтательный, пылкий, жаждущий действия, реванша, а главное — стремившийся покончить с той Германией, которая была низведена в положение государства второго порядка из-за давления на нее победителей 1918 года и парламентских комбинаций, которые, по его мнению, парализовали страну. Гитлер представлялся ему спасителем. 3 февраля он заявил начальнику Генерального штаба генералу Курту фон Хаммерштайну, что перевооружение будет произведено во что бы то ни стало. Эта информация разошлась по гарнизонам. В течение нескольких месяцев все, что не нравилось в Веймарской республике, было разрушено: 4 февраля в соответствии со статьей 48 Конституции фельдмаршал Гинденбург издал указ «о защите народа и государства». Министр внутренних дел получал право запрещать все политические манифестации, закрывать газеты или принимать «все меры, которые он сочтет необходимыми». Политическая жизнь замерла. Для Штауффенберга это означало конец коммунистическим крикунам на улицах. 17 февраля Геринг отдал приказ полиции защищать патриотические организации — включая штурмовые отряды СА, СС или «Стальной шлем» — от врагов государства и при необходимости открывать огонь. 27 февраля Рейхстаг был подожжен голландским коммунистом Маринусом Ван дер Любе. Возможно, за этим стояли нацисты. В любом случае это стало для Гитлера удачным предлогом. Начиная с 28 февраля он отменил все основные свободы: свободу мысли, свободу прессы, свободу передвижений, свободу образования массовых организаций, неприкосновенность жилища, запрет обратного действия уголовных законов, право на двойную юрисдикцию. С того дня власти могли по своему усмотрению арестовывать любого гражданина. Правовое государство, столь милое на словах образованной буржуазии, умерло. 5 марта на выборах нацисты и их союзники получили большинство в 51,8 % голосов. 22 марта большинством в две трети своего состава рейхстаг передал Гитлеру всю полноту власти сроком на четыре года. Все политические партии были распущены или объявили о самороспуске. 14 марта НСДАП стала единственной партией рейха. Какие потрясения! Всего-то менее чем за полгода!

Штауффенберга все это явно не беспокоило. Для него это означало конец «маскарада». Были, конечно, некоторые перегибы. В частности, грабежи магазинов, принадлежавших евреям, в апреле 1933 года, к чему призвала газета «Атака», этот антисемитский капустный лист гауляйтера Берлина. Но он отнес это к переусердствовавшим исполнителям воли партии, а не оценил как гитлеровское мировоззрение, которого он не знал и знать не хотел. Об этом он рассказал Штефану Георге в письме, датированном 21 июня 1933 года, где он определил свое отношение к нацизму. Партия его не интересовала, главное были люди, особенно если бразды правления отдаются лучшим. Это надо понимать — таким, как он. Мистическая сторона вождя полностью соответствовала его внутренней интуиции. Культ молодости также, именно она должна была покончить со старым буржуазным расслоением общества. Он чувствовал, что стоял на пороге революции. Она открывала перед ним чистый лист, где он написал: «Все здесь выходит за рамки обыденного. В этой революции, как и во всех других революциях, можно было увидеть многое из поведения человечества, все его перевоплощения. А в ходе революции буржуа больше не мог притворяться […]. В конечном счете не партии, а благородные люди вершат великие дела. Тот, кто заложил в себе твердую основу для своих действий, тот и должен был быть вознагражден за свой ум. Это не было цинизмом, просто способом отделаться от тех, кто был за или против, кто заблудился в бесполезных умственных определениях». Клаус фон Штауффенберг ничего не понимал. Этот умный человек, отвергавший интеллигентность, полагал, что настали новые времена для высокородных странствующих рыцарей. Для него не важен был цвет мундира: зеленовато-серый, коричневый или черный, главное было оставаться в этом мундире Дон Кихотом. Он не понял, что настало время людей типа Санчо Панса.