Шторм

Один мой давний знакомый, мы общались с самого детства, как-то весной уехал в Данию. Я про Ислейва. Он собирался устроиться там на работу. И «найти себя». Я понятия не имел, что он под этим подразумевает, и мне было решительно наплевать. Я, как уже говорил, начал сходить с ума от жизни на родине, от призраков прошлого и поэтому хотел, чтобы тот разведал, смогу ли я жить в Дании. Вообще-то я думал, что он, как планировал, поедет в Копенгаген; Копенгаген или, может, в Швецию, в Мальмё, но он ломанулся за другими исландцами на Фюн, поработал там на сахарном заводе два или три месяца, вписался в систему, прислал мне письмо, в котором сообщил, что найти квартиру можно без проблем, и даже вызвался поискать, объяснил, как получить общескандинавское переездное свидетельство, какие документы требуются, так что я смог в деталях рассказать Стефании, что ей нужно сделать, куда пойти. После чего я позвонил Иси и сообщил, что еду. Попросил найти мне квартиру. И он нашел. Еще я хотел, чтобы он присмотрел для меня какую-нибудь подходящую работенку. В этом-то он, конечно, потерпел неудачу. Никогда нельзя на сто процентов полагаться на других. Я надеялся, что, когда мы приедем, Иси будет на месте, как мы и договорились, чтобы было кому рассказать нам, где останавливается автобус, куда идет, как покупать билеты, и разъяснить другие бытовые мелочи, не говоря уж о том, как отыскать все конторы, которые надо посетить, дабы внедриться в систему, — записать детей в школу и на продленку, найти домашнего врача — словом, разобраться со всей рутиной, неизбежно возникающей после переезда в другую страну, особенно в такую бюрократическую, какой мне показалась Дания. Но Иси уехал. «Не иначе как нашел себя», — подумал я и зло посмеялся, но это, естественно, означало, что бедной Стефании пришлось выпутываться самой, без чьей-либо помощи и поддержки. Надо, однако, отдать Иси должное — у него в городе нашелся дальний родственник с грузовиком, и он помог мне перевезти вещи из порта, они лежали там в контейнере: кровать, кухонный стол, все самое необходимое. Иси оставил номер телефона в Оденсе, номер Сёльви, который ждет звонка. И я позвонил. Приехал человек на грузовике, говорил с северным акцентом, сообщил, что изучает молочное дело. Дружелюбный малый, грубоват, но чертовски горд собой, тем, что немало уже пожил в Оденсе, кстати и не кстати переходил на датский, сказал, что «живет в коллективе». Я никак не мог понять, что же это значит, пока он мне не объяснил, — оказалось, что в Исландии это называется коммуной, — когда в квартире или доме живут разные люди или семьи, которые не приходятся друг другу родственниками, но всем владеют сообща. В том числе и этим разрисованным цветочками грузовиком. «А по-датски, — сказал Сёльви, — коммуна — это сельская община». — «Сколько ты уже здесь?» — поинтересовался я. «Полгода», — ответил он. Я усмехнулся, пришлось даже отвернуться. Но Сёльви на насмешки внимания не обращал — он был современным человеком, жил в коллективе, как все передовые люди; мы со Стефанией с нашей обыкновенной малой семьей были явно консервативны, и мне это нравилось. Нет ничего скучнее, чем быть современным и передовым человеком.

Приличную работу мне, как ни противно, найти так и не удалось. Больше всего хотелось бы работать на вахте, наблюдать за кем-нибудь, сидя на месте; я никогда не считал себя вьючным животным, тягловой лошадью, волом, сопливым трудягой в желтых рабочих рукавицах. Но мне предложили только так называемое социальное пособие — мизерная сумма, выдаваемая ежемесячно на еду и прочие нужды. Пособие, конечно, чертовски маленькое, почти ничто по сравнению с зарплатой, которую, как мне говорили, здесь можно получать. Что, естественно, несколько раздражало. Я с головой погрузился в эту проблему, тщательно изучал законы и предписания, чтобы понять, на что могу рассчитывать; что бы там обо мне ни говорили — хорошее или плохое, я никогда не давал обвести себя вокруг пальца. И я нашел, как можно получать неплохие деньги, будучи безработным: девяносто процентов от полной зарплаты. Но для этого нужно сначала отработать шесть месяцев на полной ставке, платить соответствующие налоги и в фонд, а потом получаешь пособие. Впрочем, сначала, как я сказал, нужно найти работу на шесть месяцев, какую-нибудь подходящую. И я быстро понял, что с этим возможны сложности.

А вот Стефания сразу устроилась. Помощь на дому. Ходить к каким-то старикам и помогать им с уборкой, покупками и все такое. Ужасная скука, еще эти нескончаемые рассказы со всякими мелкими подробностями. Но за это чертовски неплохо платили, так что в конечном счете у нас получалась совсем не ерунда. Днем я сидел дома, от нечего делать даже иногда убирался, особенно хорошо научился пылесосить. Это меня приятно успокаивало. И еще солнца здесь больше, чем дома, в Исландии. Приятно посидеть на балконе с холодным пивом, расслабиться, послушать спокойную музыку из комнаты. Даже книгу можно полистать. О да.

СТЕФАНИЯ

Сначала затея Эйвинда с переездом мне не понравилась, я считала, что человек чувствует себя на месте лишь там, где родился, в моей семье всегда как-то напряженно относились к загранице. Я то и дело слышала рассказы о том, как кто-то заблудился на чужбине, как люди испытывали полный шок прямо в больших заграничных аэропортах, или истории про такси, таксистам ведь нельзя доверять, все знают, к тому же за границей совершается намного больше всевозможных преступлений, чем дома, в Исландии. А потом, когда я подросла, моим родителям пришло в голову слетать чартером в теплые страны, поскольку уже все хоть раз да съездили, всей кучей вместе с родственниками, соседями, коллегами, естественно, одни исландцы, и маме, наверное, тоже захотелось попробовать, папа долго высокомерно отказывался, но она прожужжала ему все уши, теперь, дескать, все по-другому, человек — всего лишь один из группы, а группу встречают в аэропорту и везут в гостиницу, где есть все, что нужно, пляж, бассейны, увеселения, и можно никуда не ходить, а через две или три недели опять приедет автобус и отвезет всех в аэропорт, и оглянуться не успеешь, как ты уже дома. «А как же эти чертовы черепахи? — спросил папа. — И болезни». Но многие мамины знакомые к тому времени уже побывали в подобных поездках и все как один заявляли, что в новых отелях на побережье нет никаких черепах, никаких болезней, да и местных жителей тоже. Наконец папу уговорили. И они поехали на три недели. Вернулись красные как раки, но очень довольные. Особенно папа! Это было такое блаженство. Он с утра до вечера лежал на пляже, обычно с «винной смесью» — бар там был совсем под боком, и расслаблялся. Мама, конечно, говорила, мол, «винные смеси» это уже перебор, но признавала, что отдых удался на славу, она почти все время проводила на территории отеля, только иногда прогуливалась с другими женщинами до берега, который был прямо в конце улицы. Папа же не отходил от бассейна — и бара. Как и большинство мужчин. Но от жары и солнца их вовсе не развозило, как опасались некоторые. А в гостинице было все, магазины, парикмахерская, аптека. И жилось там хорошо. Так что после этого родители ездили туда каждый год. В один и тот же отель. Торремолинос Коста дель Соль.

Хотя не сказать, что меня это интересовало. Заграница в целом. Я уже выросла из того возраста, когда дети всюду ездят с родителями, а в семнадцать я познакомилась с Эйвиндом, и вскоре мы стали жить вместе. Я тогда торговала мороженым, на это мы в основном и жили. Моим родителям Эйвинд не понравился, потому что не учился и не работал, я знаю, на некоторых он производит отталкивающее впечатление — есть в нем что-то неприятное, и он предложил мне переехать к нему. В то время он жил в подвале у своей бабушки. И там всегда бывали шумные компании. Каждый вечер и выходные у нас тусовались его друзья, играла музыка и все дела, и иногда шумели слишком сильно, не отрицаю, но, к счастью, моя работа идеально подходила к такому образу жизни, мы открывались только после обеда, а по утрам дома можно было спокойно поспать.

Но после рождения детей стало труднее, особенно когда появился мальчик, он был беспокойный, мало спал, потому что у него болели уши. Примерно в то же время переехала в дом престарелых бабушка Эйвинда, и было неясно, сколько еще мы еще сможем жить в подвале. Хотя Эйвинд и говорил, что не представляет себе жизни где-то еще, что его многое связывает с этим местом. Не знаю почему, дом был так себе, квартирка в подвале, маленькие оконца под потолком. Там, куда мы переехали потом, у моих родителей, было намного светлее. Хотя к тому времени я не общалась с ними уже год, пару раз даже не стала подходить к телефону, когда они звонили, так что Эйвинд смог высказать им все, что о них думает; но иногда мы встречались в доме моей сестры, думаю, она специально предупреждала их, когда я зайду, и они появлялись в назначенное время, нагруженные подарками для детей, а когда услышали о наших проблемах с жильем, предложили переделать подвал в квартирку, чтобы мы смогли там жить. Раньше в подвале были лишь кладовки и котельная, а еще комната для гостей, которые никогда не приезжали, там нам и устроили квартиру с гостиной, кухней, спальней и ванной комнатой с душем, положили ковры, все покрасили, по-моему, вышло очень красиво, такие песчаного и коричневого цвета стены, стильно, если можно так сказать. И Эйвинду ничего не оставалось, кроме как согласиться на переезд, лучшего варианта нам было не найти — снимать ведь безумно дорого, а это жилье нам ничего не стоило. Только вот цвет стен показался ему странным, и перед самым нашим переездом он вместе с друзьями перекрасил гостиную, и она стала черно-белой. Две стены белые, две — угольно-черные. В этом, конечно, тоже был свой стиль. В чем-то даже более изысканный. Я немного побаивалась, что наше соседство с родителями не сложится, ведь Эйвинд терпеть не мог, когда ему напоминали об обязанностях, о том, как надо себя вести, этого в нем не воспитали; а я-то знала собственных родителей, в свое время и шагу не могла ступить без их участия, — и вот теперь мы собирались жить с ними в одном доме. Но к счастью, у нас был отдельный вход, мы жили внизу совсем одни, занимали целый этаж, и общаться с родителями не требовалось.

ХРОЛЬВ

Пожалуй, только когда он уехал, ну, в смысле, Шторм, мы осознали, насколько он был важен для нашей компании. Сразу стало ясно, как много он делал для нас. Конечно, это из-за квартиры — его подвала. Мы с Иси, и Солмунд, и Колбейн, и остальные, это у нас был как бы общий дом, и хотя от Шторма меньше всего можно было ожидать, что он придумает или сделает что-то особенное — он все же необразованный и читал мало, да и родители у него странные, — он отлично вписался. У него был тонкий музыкальным вкус, он сыпал меткими замечаниями и хорошими анекдотами. Отличался редкой гостеприимностью, каждому был рад, а после того, как он привел в дом свою телку, стало и того лучше. Он лишь кричал: «Стеффа! Принеси то! Принеси это!» И она послушно приносила. Конечно, разговоры в основном вели мы, то есть остальные, ну, разумеется, я, и Колбейн, конечно, когда прибился к нашей компании, у него были такие четкие и ясные взгляды, он очень много прочитал, и опыт у него большой. Сначала он не очень доверял Эйвинду. «У него вообще хоть что-нибудь в голове есть?» — «Да полно всякого», — отвечал я. «Чего, например?» — не унимался Колбейн. Я и сказал: «Ну, он все о войнах знает». А когда они встретились в следующий раз, Колбейн с ходу взялся расспрашивать:

«Как звали любимого архитектора Гитлера?» — «Альберт Шпеер», — спокойно ответил Шторм. «Как звали адмирала, которого фюрер считал своим преемником?» — «Дёниц», — сказал тот не моргнув глазом. «Ну, это знают и те, кто ничего не знает. А скажи-ка мне: как звали немецкого военачальника, который брал Крым и Севастополь, а позже был назначен вывести Шестую армию из окружения под Сталинградом?» И Шторм с ледяным спокойствием ответил: «Ты про фельдмаршала Эриха фон Манштейна?» И тогда-то в душе Колбейна проснулось уважение. Такой знаток не может быть полным болваном!

Но окончательно мы оценили его важность, только когда он уехал. Вот незадача! Переехал куда-то далеко, туда, где рабочий скот упивается своим мещанством и никто ни в чем не смыслит. А? Бедный Шторм. И мы бедные, потеряли такой общий дом. Мы вдвоем, я да Иси, пошли помочь ему красить. Гостиная была какая-то коричневая. Оранжевый аксминстерский ковер во всю комнату. Пытались спасти, что могли. Да еще и предки жены сверху. Измученные трудяги. Спустился мужик, водопроводчик или типа того, толстый и сутулый, с одышкой. Мы тут же нарекли его Быком. «Это что такое? — спросил он. — Хотите все черно-белым сделать?» — «Послушай, мил-человек! — сказал я Быку. — Господи, can’t you hear my heartbeat [2] — Разве не знаешь, что мир черно-белый еще стоит?» Он уставился на меня, разинув рот. Как баран на новые ворота! А потом к Шторму поворачивается: «Что он сказал?» — «Да так, срифмовал тут немного!» — пояснил я. Оценив ситуацию, решил не лезть на рожон. Ведь Шторму-то нужно где-то жить. Рожать детей и все такое. В общем, не стал выпендриваться…

2

Разве не слышишь биение моего сердца (англ.)

Но сам он не стеснялся потешаться над стариками. Делал все, что в голову взбредет. А иначе и невозможно было. А мы там частенько бывали, всей компанией. Не каждый вечер, конечно, но по выходным мы постоянно устраивали там вечеринки. И на неделе тоже, если вдруг хотелось опрокинуть пару стаканчиков. Своего тестя он иначе как Быком не называл. Даже при Стефании не стеснялся. Да и ей, как я понимаю, было все равно. Я вообще не заметил, чтобы у нее было собственное мнение хоть о чем-нибудь. «А там наверху живут Богиня и Бык? — спросил как-то Кольбейн. — Помнишь, у Кристманна?» [3] Нет, тещу он называл Норной. Например, когда нам был нужен сахар, Шторм говорил: «Стеффа, сгоняй наверх, посмотри, нет ли у Норны сахару». Разумеется, она беспрекословно подчинялась. А еще он безжалостно пародировал Быка. И это было нечто. У него потрясающий талант передразнивать. И хотя популярные исландские пародии — самое убогое зрелище на свете, когда Шторм копировал Быка, это было дико забавно. Я и не воспроизведу. Но это был полный отпад. «Эй-инд!» Как-то так. Обессилев от смеха, мы иногда позволяли ему позвать причину нашего веселья. The real thing! [4] И вот он выходит на лестницу. Я уж не помню, как его звали, Торольв или как еще. «Эй, Торольв?!» — орал он. Через некоторое время слышались шаги, Бык спускался и кричал в ответ: «Эй-инд?! Эй-инд?! Ты меня звал?» Мы в комнате, за закрытой дверью, просто впадали в экстаз. Выли от хохота. Эйвинд возвращался к нам. А мужик, поднимаясь к себе, бормотал: «Я этого Эй-инда совсем не понимаю, он вечно пьян».

3

Имеется в виду роман исландского писателя Кристманна Гудмундссона «Богиня и бык».

4

Здесь: Это просто нечто! (англ.)

Однако со временем мы стали бывать там реже. Ведь теперь нужны были деньги на такси. А потом Шторм пошел работать на этот чертов строительный склад. В Коупавоге. Of all places! [5] Другие, возможно, тоже женятся, даже начинают вести хозяйство. Для меня это стало почти трагедией, мне казалось, что человека словно похоронили заживо. Иногда я пытался его вытащить, но ведь сказать легче, чем сделать. К тому же он оказался свиньей, чего, разумеется, и следовало ожидать: как же иначе, если человек вырос в свинарнике?

5

Здесь: Нашел же место! (англ.)