Штормовое предупреждение

— Ваша? Значит, решили заколачивать деньги?

— Не вижу ничего плохого в честной прибыли.

— Но ее не существует, — говорит Кэрол, — честной прибыли.

Помолчав, она разворачивается и уходит, даже не попрощавшись. Чарли обескуражен. Раньше Кэрол всегда была с ним очень дружелюбна.

Завидует, подумал Чарли. Этого следовало ожидать. Отчасти ему приятна эта зависть, но огорчен он все-таки больше. Однако портить себе настроение в столь ответственный момент никак нельзя, и Чарли решает, что у Кэрол проблемы с нервами — из-за очередного ребенка. Он проводит кистью по двери и улыбается с таким видом, будто только что постиг одну очень важную тайну. Дверь начинает преображаться.

А Морин тем временем сидит в гостиной с книгой "Основы бухгалтерского дела". Наморщив лоб, она пробует сосредоточиться, но телевизор не выключает, хотя и приглушила звук. На столике лежат две плитки шоколада, которые она постепенно уничтожает. На экране поджарая дама, назвавшая себя Зеленой Богиней, ослепительно улыбаясь, делает упражнение с "платформой". В ее исполнении все эти прыжки выглядят приятной забавой, но Морин-то знает, что это жестокая иллюзия. Сама Морин пока утратила всякий интерес к спортивным истязаниям. Такое с ней случается.

Морин откладывает книгу в сторону. Из-за двери слышно, как Чарли насвистывает марш "Страна надежд и славных дел" [70] . Она черкает что-то на листочке, вырванном из блокнота, и проверяет, правильно ли она все запомнила. Мари-Роз, восхищенная рвением Морин, порекомендовала ее кое-каким торговцам. Теперь четыре дня в месяц она работает у цветочницы, ее магазинчик на рынке у Норт-Энд-роуд. Морин приглашают поработать и в лавке, торгующей жареной картошкой и рыбой. Морин польщена, ей даже как-то странно, что она понадобилась всем этим людям, что они относятся к ней, как к настоящему специалисту. Да, записи она научилась вести очень грамотно: все аккуратно и солидно, вся утаенная прибыль умело закамуфлирована. Чарли уверен, что работа для Морин по-прежнему просто хобби, но когда она сама видит все эти идеально сделанные расчеты и колонки цифр, то ощущает гордость. Это ее творение!

70

"Страна надежд и славных дел" — одна из самых популярных патриотических песен, прославляющих мощь Британской империи. Написана в 1901–1902 гг.

— Я думаю, тебе лучше отсюда эвакуироваться, Мо. Я собираюсь устроить тут тарарам, нечто вроде войнушки. Третьей мировой.

Томми демонстрирует ей огромный молоток с острым концом, такими обычно пользуются каменщики. Вообще-то ее деверь сегодня не в лучшей форме: лицо мятое и опухшее после воскресных возлияний на свежем воздухе, оно загорелое и в то же время какое-то блеклое, такое ощущение, что смотришь на него сквозь поцарапанные солнечные очки. Мебель из комнаты уже "эвакуирована" и накрыта плотным целлофаном. Томми начинает крушить стену, отделяющую столовую (она же гостиная) от кухни. В результате должна получиться кухня-столовая. Это действо преподносится, как великая услуга брату, который хочет сделать из своей квартиры конфетку, но не знает как.

Прибегает Чарли.

— Ты хоть соображаешь, что делаешь? — нервно спрашивает он.

— Что, испугался? Смотри не описайся, — говорит Томми. — Да не дергайся ты. Вечно суетишься, как старая квочка.

— Я думал, ты просто кое-что подкрасишь, чтобы освежить детали…

— До этого тоже дело дойдет, не гони волну. Кстати, а где этот рыжий стручок, этот засранец? Я думал, ты пригонишь его, мне нужен кто-нибудь на подхвате.

— От него уже пол года ни слуху ни духу. Надо думать, совсем заработался, надорвался, бедняжка.

— Я волнуюсь, Чарли, — говорит Морин. — Мало ли что с ним?

— С ним может быть только одно. Бьет баклуши со всякими лодырями.

Морин ретируется в спальню, и Томми снова атакует стену, размахивая молотком. От этих ударов можно оглохнуть… Ясно, что вникать во всякие бухгалтерские тонкости сегодня ей больше не удастся. В перерывах между ударами Морин слышит, как Чарли продолжает насвистывать то "Страну надежд", то арию Хосе из "Кармен". У него здорово получается, как у настоящего артиста. Морин и не знала за ним таких талантов. Этот нежный прочувствованный свист настроил ее на сентиментальный лад. Неожиданно для самой себя она выдвигает ящик комода и достает альбом с фотографиями.

Как давно она его не открывала! Кожаный переплет слегка запылился. Чем дольше она листает альбом, тем грустнее делается на душе. У Чарли везде такая широкая уверенная улыбка, а у нее почему-то немного испуганная. Тут вся история ее замужества.

Сегодня, в очередную годовщину их свадьбы, Морин впервые за все эти годы задумалась о том, почему выбрала именно его, Чарли. У нее же могли быть и другие, запросто. Но тогда, в девятнадцать, она казалась себе неинтересной блеклой простушкой. Только теперь, глядя на себя молодую, Морин поняла, что недооценивала свои возможности. Надо же, оказывается, она была очень сексапильной, в каждой позе, в каждом взгляде — тайный призыв, жажда любви.

Морин вспомнилось, как она до замужества работала на фабрике, ей там нравилось. Огромное пространство, где они все что-то такое делали, она даже не знала, как эти штуки назывались. Но это было не важно, главное — можно было посмеяться, поболтать с другими сотрудницами. И получить в положенный срок конверт с деньгами.

Но после замужества об этих приятных моментах пришлось забыть. Назад к плите, женщина. Впрочем, ее это устраивало. Ей всегда хотелось иметь детей. Ну и мужа, конечно.

Ее это устраивало.

Однако, добравшись до того снимка, где она держит на руках маленького Роберта, Морин внезапно осознает, что все это вранье. Ничего ее это не устраивало, просто она уговорила себя и поверила, что так оно и есть. Эта ложь поселилась в ней, вошла в ее плоть и кровь и застыла там…

А теперь поздно, уже ничего нельзя изменить.

Она переворачивает очередную страницу. Порою, глядя на Чарли, она не может понять, почему они сошлись. Судьба, наверное. Удача, случай. Какая, впрочем, разница?

Она бежала на автобус. Ей оставалось одолеть всего несколько сантиметров, совсем чуточку. Лил дождь. На ней были туфли на низком каблуке, а в руках — черный зонт. Ей было тогда всего семнадцать, в пятьдесят восьмом году. Добежать до автобуса она все-таки не успела. Споткнулась и упала, грохнулась прямо в лужу, а проклятый зонт куда-то отлетел и закатился бог знает куда.

Тут-то и возник Чарли, помог ей подняться. И даже нашел потом зонтик. Она понятия не имела, что это за парень. И не сказать, что он так уж ей понравился. Волосы у него были хорошие, это правда, очень густые, и глаза большие и голубые, но подбородок — безвольный, и уши смешно торчали. Тем не менее смотрелся он очень неплохо, в своем модном саржевом костюме. От него пахло бриллиантином, точно так же как сейчас, и чем-то еще (позже она поняла, что это типографская краска). Он вытащил носовой платок и стал ее вытирать, как будто этим жалким кусочком ткани можно было что-то сделать… На грудях его платочек задержался чуть дольше, и она с изумлением почувствовала, что эти прикосновения вызывают приятное волнение. Она еще никогда не спала с мужчиной, но о сексе думала часто. Можно было и не думать, но она думала. И ласкала себя… там, потрясенная собственным бесстыдством.

Чарли пригласил ее в ближайшее кафе выпить кофе. Ясно было, что он хочет с ней познакомиться, а она была совсем не против. Пока они пили кофе со сливками, пальто ее сохло на батарее. Хлопковая блузка довольно симпатично облегала ее аккуратненький бюст, и Чарли, наливая себе сливки, смотрел не на чашку, а на ее грудь.

Они славно тогда поболтали. Он показался ей чересчур правильным парнем, очень консервативным и не очень умным. Ругал тори, критиковал бездельников и безработных, живущих на пособие. Они даже тогда слегка поссорились. В доме Морин было принято голосовать за консерваторов. Но на самом деле вся эта политика была им до лампочки. Просто надо же было о чем-то говорить! В конечном итоге каждый остался при своем мнении. И далеко не все тори свиньи, что бы тогда ни говорил Чарли.