Штосс(Повесть с продолжением)
Шрифт:
В спальне Лугин повернул его лицом к портрету и пронзительно крикнул, сжимая в кармане черенок бритвы:
— Кто такой, кто на портрете?
Дворник посмотрел на портрет, потом со страхом на Лу-гина:
— Известно кто. Полковник из анжинеров. Я вам сказывал.
— Полковник… Тот инженерный полковник, которого послали в Вятку…
— Вятку, не в Вятку, нам неизвестно. А только, как он переехал сюда, так и пропал… Тот самый и есть. Тут и вещи евонные остались и портрет.
— Вот что, — прошептал Лугин. — Хорошо. Тогда ты можешь идти.
Дворник повернулся
Лугин остался один.
«Середа», заметил он внезапно красные, припавшие одна к другой буквы внизу портрета.
— Постой, — крикнул Лугин с раздражением. — Какой сегодня день?
— Известно, середа, — послышался голос дворника из кухни.
— Середа, середа…
Внезапное бешенство охватило Лугина. Он бросился за дворником, но в прихожей остановился, в ужасе прижал палец к губам. Дворник уже ушел. Лугин озирался, бормотал. Измученно блистали его глаза.
— Выдал, выдал себя… Придут, схватят…
Он сел на ларь у дверей и заметил тогда, что у него в руке раскрытая бритва. Он сунул бритву в карман.
— Ну что ж, если я сумасшедший, тогда пусть придут… Все равно…
Он бормотал и плакал. Его бледное лицо было вдохновенно, прекрасно.
«Не все ли равно, как погибнуть, — думал Лугин, бродя по комнатам. — К чему, в самом деле, сопротивляться приседающему старичку? Пусть он берет, что хочет, — его душу — только бы привел еще раз с собою сияющее видение».
Все движения Лугина стали покорными, нежными. Он открыл свою дорожную шкатулку. Там еще нашлось три елизаветинских червонца, один надпиленный. Лугин вспомнил, что серебряная мелочь есть и в секретере.
Он собирал все, что у него было, для последней ставки, для последней партии сегодняшней ночью.
Секретер красного дерева со скрипом откинулся на медных позеленевших шарнирах. «А ведь это секретер полковника», — подумал Лугин и начал торопливо отпирать пыльные ящики. В одном лежал заржавленный ключ с обломанной бородкой, в другом кусок сургуча, черный от копоти, и стопка пожелтевших изорванных листков. Лугин нашел еще там пару военных перчаток из пожелтевшей замши и миниатюру, обернутую в посекшийся шелк. Все это было похоже на маленькое кладбище.
На миниатюре был изображен тот же человек, что и на портрете, только в черном мундире военного инженера, с серебряным аксельбантом, какие носили лет десять назад, в 1830 году.
В ящике Лугин нашел и надорванную казенную подорожную в Вятку, на полковника Павла Горовецкого.
Лугин сидел у секретера, разглаживая грубую синюю бумагу подорожной. Он думал, что Горовецкий, как и он, проигрывал старику жизнь ради сияющего видения и, вероятно, погиб, как теперь погибнуть ему.
— Нет, нет, — вскрикнул Лугин.
Он набрал в горсть мелкого серебра, встал и пошел в прихожую.
С ужасной торопливостью обвязал он шею гарусным шарфом и накинул шубу.
Под воротами сумрачный дворник посмотрел на него в окно.
— Послушай, братец, — смущенно и хитро сказал Лугин. — Ты еще подумаешь, чего
доброго, что барин-де спятил…Лугин притворно рассмеялся:
— Я крикнул на тебя так, — ради шутки… На вот, возьми…
Дворник молча принял деньги и прикрыл окно.
От снега была светло-серебряной улица. Над лошадьми и прохожими курился пар. Полозья со звоном раскатывались в блистающих, как бы отполированных колеях.
Прошло трое солдат в киверах, подернутых инеем, с заиневшими орлами. Им обдавало красные, веселые лица морозным дыханием.
Иногда падали легкие звездинки снега. От снега светлая улица блистала так, точно была уставлена огромно-звонкими зеркалами.
Запах снега и морозная бодрость освежили Лугина. Прохожие оглядывались на него с удивлением.
Молодой ванька, с таким же багряным, веселым лицом, как у солдат, с отмороженными синими пятаками в придачу на щеках, хлопал, согреваясь, сыромятными рукавицами, со всей силы оплетая себя вокруг тела руками.
— В инженерное управление, — сказал Лугин, застегивая у санок потертый бархатный шнур медвежьей полости.
Побежали мимо решетки канала в снегу, барки с дровами и рыбный садок на канале, заваленные снегом, фонари, нагоняющие одна другую извозчичьи лошади. Лоб Лугина ломило от холода. Он провел рукой по заиневшим волосам: он забыл надеть шапку.
Торопливо обмотал Лугин голову гарусным шарфом.
— Вот, случай, — нарочно, с громким смехом, сказал он в управлении швейцару. — На Неве шапку ветром сорвало.
— День тихий, а бывает, ваше благородие, — ответил черноусый солдат с серебряной медалью на шее. — Дозвольте, вашу шубу приму.
В темной канцелярской приемной были еще просители. Приятно и тихо позванивали иногда шпоры.
Военный чиновник с изумленным бледным лицом выслушал Лугина, просил обождать и куда-то скрылся.
Выглянул еще чиновник, лысый, в узком мундире:
— Вы, сударь, наводите справку о полковнике Горовецком Павле?
— Да.
— Обождите, — сказал второй чиновник, тоже скрываясь.
Потом Лугина провели в другое отделение, где было светлее. Генерал в черном мундире с эмалевым белым крестом на шее, сухощавый старик с ввалившимися глазами, протянул Лугину через стол холодную руку.
— Прошу вас садиться, милостивый государь. Вы изволите быть родственником полковника Горовецкого?
— Так точно, ваше превосходительство, ближайшим. Три года я провел в Италии, а по приезде узнал, что Горо-вецкий исчез. Между тем, есть к нему надобности по вопросам владения, наследства…
Лугин смело повторил генералу все то, что вымыслил на извозчике.
— Я должен вас весьма огорчить, господин Лугин.
Только теперь услышал Лугин легкий немецкий акцент генерала.
— Ваш родственник, полковник Павел Горовецкий, хотя мертвые и не судимы, оказался недостойным офицером. По командировке в Вятку ему были выданы на руки некоторые казенные суммы. Он не отчитался в сих суммах, проиграл или, простите, пропил их… Тело вашего родственника было найдено на постоялом дворе под Петербургом: Горовецкий зарезался бритвой.