Штука

– Ну-ну! – прервал Хиляка завхоз. – Движетесь верно, молодцы. Да только не в ту сторону.

Мы недоуменно пялились на Матвеича. А тот любовно обрабатывал надфилем крохотную медную пушку. Покрутил ее на ладони, продемонстрировал нам:

– Здорово, да? Точная копия оригинала!

– Погоди, Матвеич, – нахмурился Хиляк. – Что ты сказал про «не ту сторону?»

– А что непонятного? – не отрываясь от работы, сказал завхоз. – Смотреть надо в корень. Что для Клана опаснее всего?

– Ну… – проговорил Крот. – Анималы, конечно, опасны…

– Ладно, уточню, – кивнул Матвеич. – Где эти самые анималы опаснее всего?

– Ах, вот, ты о чем… – сказал Хиляк. —

– Именно! – важно сказал Матвеич. – Враги опасны там, где не работает «принцип ящерицы». Все остальное – дело наживное…

– То есть враг – это действительно враг, если он тянется к Реликвиям! – сказал Хиляк, и глаза его сверкнули. – Именно это и нужно проверять!

– Правильно, – сказал завхоз. – Низшим членам Клана про Реликвии ничего толком не известно. И если анимал засел там – рано или поздно он сам себя проявит, и мы от него избавимся. Но если он подбирается к Сердцу…

Матвеич сжал губы и странно посмотрел на меня. Искаженные линзами глаза делали его похожим на какое-то морское чудовище. Мне вдруг стало неловко, словно я подслушал чужой разговор.

– Но почему Владыка не направил нас сразу? – просил Крот. – Мы бы не потеряли столько времени…

– Думаю, у него просто не было другой информации, – пожал плечами завхоз. – А времени терять никак нельзя…

– А теперь он знает? – спросил я, внимательно разглядывая завхоза.

Почему-то в это момент я почувствовал, что наш Матвеич просто играет с нами в какую-то игру, правила которой понятны ему одному. Это было неприятно и даже обидно – ведь мне казалось, что мы делаем одно общее дело!

– Теперь – да, – спокойно сказал Матвеич. – И попросил меня поговорить с вами. Дело в том, что у руководства Клана нет единой позиции. Между нами говоря, это вообще похоже на раскол. А чем грозит раскол Клану – сами понимаете…

– Еще бы… – пробормотал Хиляк. – Анималы выбрали не очень удачное время, чтобы за нас взяться.

– Или напротив – самое удачное, – заметил завхоз. – Кстати, я вас не задерживаю. У меня кружок через пять минут начинается…

Мы встали, гуськом направились к двери.

– Э-э… Близнец! – окликнул меня завхоз. – Будь любезен, задержись на минуточку…

Матвеич прикрыл дверь и строго посмотрел на меня:

– Дорогой мой человечек, ты чего это Клоуна игнорируешь? У нас такой важный разговор, а он в сумке. Считай, зря поговорили…

– Почему это? – не понял я.

Завхоз подошел ближе, положил руку мне на плечо и сказал доверительно:

– Понимаешь, ты – новичок. И ни черта, по сути, не смыслишь в том, что происходит. Для чего тебе дан Клоун? Чтобы помочь разобраться!

– В чем именно?

– Да во всем! – завхоз всплеснул руками, обвел ими окружающее пространство, словно слово «все» означало его обширную парусную коллекцию. – Считай, что он твой наставник, гид в нашем мире…

– А я – его донор… – я не удержался, чтобы не съязвить.

Матвеич досадливо крякнул, укоризненно покачал головой:

– Ну, почему сразу эти вампирские страхи? Это своего рода симбиоз, не более того…

– Кум тоже умер от симбиоза? – съязвил я.

Просыпается во мне иногда трудно контролируемая вредность. И понимаю, что собеседник по-своему прав, но продолжаю гнуть свою линию.

– Куму – Кумово, а Близнецу – Близнецово! – заявил завхоз. – Ладно, иди, у тебя много дел. Иди-иди…

И совершенно бесцеремонно вытолкнул за дверь. Я влетел прямо в галдящую толпу детей, которая устроила у завхозовых дверей настоящую манифестацию.

– Сейчас-сейчас, ребята, – донеслось сзади. – Имейте терпение, занятия сейчас начнутся! А ну не трогай модель! Не трогай, я сказал, а то линейкой как дам по рукам!.. Сам себе построй корабль – и трогай, сколько душе угодно…

Такой он у нас, завхоз Матвеич.

На этот раз пробок не было. Была долгая и скучная дорога – прочь от шумной столицы, в какие-то дремучие нехоженые места. Наверное, я не совсем прав – просто слишком уж люблю город. Не просто город – пеструю, суетливую Москву, большой человеческий миксер. Это странно, но глядя на потоки машин, древние стены и мощные новостройки, мне кажется, что и я как-то причастен к этой силище, что перемалывает бесчисленные ресурсы и человеческие судьбы.

Это, конечно, иллюзия. Что могут дать миру слабаки, кроме собственного нытья? Но, глядя, как проплывают мимо редкие убогие домишки и кучи мусора, я еще больше хочу вернуться к своей иллюзии…

– Хиляк, – спрашиваю. – А кто такие Собиратели Жалости?

– Увидишь… – невнятно произносит Хиляк.

Он дремлет, закутавшись в свой плащ, опустив на нос шляпу. Хиляк – мой кумир. Мало того, что ему я обязан своей новой жизнью – он постоянный пример того, как слабак может обрести достойное место в жизни и душевное равновесие. По-крайней мере, он производит именно такое впечатление – а ведь у него нет моих физических данных. Даже то, как смело он одевается, держит себя и даже дрыхнет сейчас, внушает зависть.

– Хиляк, – говорю, – А что, в Москве Собирателей нет?

– Есть… – не двигаясь, отвечает Хиляк. – Первый и второй Накопители…

– Так чего ж мы премся в эту глухомань?

Указательным пальцем в перчатке Хиляк чуть приподнимает поля шляпы.

– А чего непонятного? – говорит. – Закон природы: чем дальше от Москвы, тем больше Жалости.

– А-а…

Начинаю понимать. Конечно, так и должно быть. Чем дальше от шумных иллюзий, тем меньше надежды. Да, да, так оно и есть… Не зря же меня одолевает такая тоска. Главное – действительно не впасть в депрессию…

А вот Крот не страдает рефлексиями: он хмуро изучает списки подозреваемых. Конечно, никто никакого преступления не совершал. Но любой анимал для нас опасен – как слон в посудной лавке. Мир слабаков хрупок, нестабилен и склонен к распаду, как какой-нибудь радиоактивный плутоний. Клан держит нас в тонусе, но один восторженный идиот, полный здоровой энергии и чуждого нам позитива, может испортить все, что создавалось и тщательно оберегалось столетьями.

Мы – как творение японского искусства «бансай»: маленькое хрупкое деревце, выращенное в полумраке, в недостатке воды и подкормки. Мы похожи на настоящее дерево, но на самом деле – всего лишь его уродливая, нежизнеспособная копия…