Шум и ярость

– Что это? – сказала Кэдди. Положила руку на мою.

– Это мама, – сказал Квентин. Ложка поднялась к губам, я проглотил, опять заплакал.

– Перестань, – сказала Кэдди. Но я не перестал, и она подошла, обняла меня. Дилси пошла, закрыла обе двери, и не стало слышно.

– Ну, перестань, – сказала Кэдди. Я замолчал и стал есть. Джейсон ест, а Квентин – нет.

– Это мама, – сказал Квентин. Встал.

– Сядь сейчас же на место, – сказала Дилси. – У них там гости, а ты в этой грязной одеже. И ты сядь, Кэдди, и кончайте ужинать.

– Она там плакала, – сказал Квентин.

– Это пел кто-то, – сказала Кэдди. – Правда, Дилси?

– Ешьте лучше тихонько, как велел мистер Джейсон, – сказала Дилси. – Придет время – узнаете.

Кэдди пошла, села на место.

– Я говорила – у нас званый ужин, – сказала Кэдди.

Верш сказал:

– Он уже все съел.

– Подай мне его мисочку, – сказала Дилси. Мисочка ушла.

– Дилси, – сказала Кэдди. – А Квентин не ест. А ему велели меня слушаться.

– Кушай, Квентин, – сказала Дилси. – Кончайте и уходите из кухни.

– Я больше не хочу, – сказал Квентин.

– Раз я велю, ты должен кушать, – сказала Кэдди. – Правда, Дилси?

Пар идет от мисочки в лицо, рука Верша окунает ложку, и от пара щекотно во рту.

– Я не хочу больше, – сказал Квентин. – Какой же званый ужин, когда бабушка больна.

– Ну и что ж, – сказала Кэдди. – Гости внизу, а она может выйти и сверху глядеть. Я тоже надену ночную рубашку и выйду на лестницу.

– Это мама плакала, – сказал Квентин. – Правда, Дилси?

– Не докучай мне, голубок, – сказала Дилси. – Вот вас покормила, а теперь еще ужин готовить для всей компании.

Скоро даже Джейсон кончил есть. И заплакал.

– Твоего голоска не хватало, – сказала Дилси.

– Он каждый вечер хнычет – с тех пор как бабушка больна и ему нельзя у нее спать, – сказала Кэдди. – Хныкалка.

– Вот я расскажу про тебя, – сказал Джейсон.

Плачет.

– Ты уже и так рассказал, – сказала Кэдди. – А больше тебе нечего рассказывать.

– Спать вам пора, вот что, – сказала Дилси. Подошла, спустила меня на пол и теплой тряпкой вытерла мне рот и руки. – Верш, проводи их наверх черным ходом, только тихо. А ты, Джейсон, перестань хныкать.

– Еще не пора спать, – сказала Кэдди. – Мы никогда так рано не ложимся.

– А сегодня ляжете, – сказала Дилси. – Папа велел вам идти спать сразу, как поужинаете. Сами слышали.

– Папа велел меня слушаться, – сказала Кэдди.

– А я не буду тебя слушаться, – сказал Джейсон.

– Еще как будешь, – сказала Кэдди. – Теперь идемте все и слушайтесь меня.

– Только чтоб без шума, Верш, – сказала Дилси. – Сегодня, дети, будьте тише воды, ниже травы.

– А почему? – сказала Кэдди.

– Мама ваша нездорова, – сказала Дилси. – Идите все за Вершем.

– Я говорил, мама плакала, – сказал Квентин. Верш поднял меня на спину, открыл дверь на веранду. Мы вышли, и Верш закрыл дверь. Темно, только плечи и запах Верша. «Не шумите. – Мы еще погуляем. – Мистер Джейсон велел сразу наверх. – Он велел меня слушаться. – А я не буду тебя слушаться. – Он всем велел. И тебе Квентин.» Я чувствую затылок Верша, слышу всех нас. «Правда, Верш? – Правда. – Вот и слушайтесь. Сейчас пойдем немножко погуляем во дворе. Идемте». Верш открыл дверь, мы вышли.

Сошли по ступенькам.

– Давайте отойдем подальше, к Дилсиному дому. Оттуда нас не слышно будет, – сказала Кэдди. Верш спустил меня на землю. Кэдди взяла мою руку, и мы пошли по кирпичной дорожке.

– Идем, – сказала Кэдди. – Лягушка ускакала. Она давно уже в огороде. Может, нам другая встретится.

Роскус несет ведра с молоком. Пронес мимо. Квентин не пошел с нами. Сидит на ступеньках кухни. Мы идем к дому, где Верш живет. Я люблю, как там пахнет. Горит огонь. Ти-Пи присел – рубашка подолом до полу, – подкладывает, чтобы сильней горело.

Потом я встал, Ти-Пи одел меня, мы пошли на кухню, поели. Дилси стала петь, и я заплакал, и она замолчала.

– Иди гуляй с ним, только подальше от дома, – сказала Дилси.

– Туда нам нельзя, – говорит Ти-Пи.

Мы играем в ручье.

– Туда нельзя, – говорит Ти-Пи. – Слышал, мэмми не велела.

В кухне Дилси поет, я заплакал.

– Тихо, – говорит Ти-Пи. – Идем. Пошли к сараю.

У сарая Роскус доит. Он доит одной рукой и охает. Птицы сели на дверь, смотрят. Одна на землю села, ест с коровами. Я смотрю, как Роскус доит, а Ти-Пи кормит Квини и Принса. Теленок в свиной загородке. Тычется мордой в проволоку, мычит.

– Ти-Пи, – позвал Роскус. Ти-Пи отозвался из сарая: «Да». Фэнси выставила голову из стойла, потому что Ти-Пи еще не кормил ее. – Скорей управляйся там, – сказал Роскус. – Придется тебе додоить. Правая рука совсем уже не действует.

Ти-Пи пришел, сел доить.

– Почему ты к доктору не сходишь? – сказал Ти-Пи.

– Доктор тут не поможет, – сказал Роскус. – Место у нас такое.

– Какое-такое? – сказал Ти-Пи.

– Злосчастное тут место, – сказал Роскус. – Ты кончил – впусти теленка.

«Злосчастное тут место», сказал Роскус. Позади него и Верша огонь вставал, падал, скользил по их лицам. Дилси уложила меня. Постель пахла Ти-Пи. Хорошо пахла.

– Что ты в этом смыслишь? – сказала Дилси. – Озаренье тебе было, знак был даден, что ли?

– Не надо озаренья, – сказал Роскус. – Вот он, знак, в постели лежит. Пятнадцать лет, как люди видят этот знак.

– Ну и что? – сказала Дилси. – Ни тебе, ни твоим вреда он никакого не принес. Верш работает, Фрони замуж выдана, Ти-Пи подрастет – заступит тебя, как вовсе ревматизмом скрутит.

– Двоих уже взял господь у них, – сказал Роскус. – Третий на очереди. Знак ясный, сама не хуже меня видишь.

– В ту ночь сова ухала, – сказал Ти-Пи. – Еще с вечера. Налил я Дэну похлебки – так и не подошел пес. Ближе сарая ни в какую. А только стемнело – завыл. Вот Верш тоже слышал.

– Все мы на той очереди, – сказала Дилси. – Покажи мне человека, чтобы вечно жил.

– Не в одних только смертях дело, – сказал Роскус.

– Знаю я, о чем ты, – сказала Дилси. – Вот будет тебе злосчастье, как скажешь ее имя вслух – сам будешь сидеть с ним, успокаивать.