Шурочка и Веня
Шрифт:
Сначала ей помогала партия, а потом ее за равнодушие лишили поддержки. Да и денег у них не так уж много. Какая она революционерка, в самом деле!
– Как же вы живете, Шурочка?
– спросил Веня, смущаясь несколько близостью этой маленькой полуодетой женщины.
– Как живу? Я умею делать шляпы... В мастерской работаю... Modes... M-me Jeanne... Rue des Apennines...5 Знаете? Кроме того, я позирую иногда художникам...
– Так...
Они переехали мост. Сена казалась серебряною. Воздух был прозрачен. И Вене нравилось, что сейчас на крышах розовый отблеск от зари и слышно, как шуршат каштаны. Пусто было на улицах и бульварах.
– Я домой не хочу, - сказала Шурочка.
– У меня хозяйка
Шурочка помолчала.
– А к вам нельзя?
– Я очень рад, - пробормотал Веня.
– Только у меня одна комната... Ничего, впрочем. Вы ложитесь. Я погулять пойду. Я, знаете ли, очень люблю на рассвете гулять.
– Нет уж, это несправедливо будет, - засмеялась Шурочка.
– Мы уж как-нибудь устроимся... Вам тоже спать надо... Вон у вас под глазами круги какие...
Мотор остановился. Веня робел. Он в первый раз возвращался домой с женщиною. Невидимая рука отворила дверь, и парочка поднялась по витой деревянной лестнице на четвертый этаж, где жил Веня. В комнате у него был беспорядок. От утренних лучей - окно выходило на юго-восток - все линии были четкими и определенными: как будто все предметы были обведены углем по краям к граням. Это была комната, похожая на все комнаты старых отелей. Ампирные часы на камине, широкая кровать красного дерева, занимавшая почти всю комнату, пара старомодных кресел и мольберт, повернутый к стене, - вот и все, что в ней было.
– У вас здесь хорошо, - сказала Шурочка, оглядываясь на кровать.
– Как я спать хочу, однако...
– Вот ложитесь, а я уйду сейчас.
– Ах, глупости какие! Отвернитесь только, пока я разденусь, а то меня всю шампанским облили, просто беда. Я в одеяло завернусь...
Веня покорно пошел в угол, за мольберт, и стал лицом к стене.
– Вот и чудесно, - улыбнулась Шурочка, снимая свой незатейливый наряд, измятый и пахнувший вином.
– Выходите теперь. Я легла. Разговаривать будем.
Веня нерешительно вышел из своего угла и покорно сел, в кресло, на которое указала Шурочка.
На вид Шурочке было лет двадцать - не больше. У нее были карие глаза и золотые ресницы и золотой едва заметный пушок на щеках и шее. Она была белокура. И на ее губы Веня обратил внимание еще там, на балу. Они были странно подвижны, и нельзя было уловить их очертания. Что-то капризное и, пожалуй, порочное было в лице этой Шурочки.
– Вы так и будете ассирийцем всю ночь сидеть?6 - засмеялась Шурочка. Вот я какая эгоистка: заняла вашу постель, а вам и лечь негде.
– Я и в кресле усну прекрасно. Не беспокойтесь, пожалуйста.
– Ну, как хотите...
Шурочка натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза. Но Вене не очень хотелось спать. Он видел из окна буро-красные черепичные крыши, трубы, карнизы, пепельные облака, чуть окрашенные по краям зарею...
Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке, где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву, услышать воскресный колокольный звон...
– О чем вы думаете?
– спросила Шурочка, опираясь на локоть и разглядывая с любопытством лицо Вени.
Веня вздрогнул и покраснел.
– Я так, я ничего... Я о Москве думал...
– А обо мне не думали?
– улыбнулась Шурочка.
– Нет, не думал.
– А вообще... О женщинах вы думали когда-нибудь?
– О, да, конечно... Я, мне кажется, их очень хорошо знаю. То есть я их совсем не знаю, но я душу женскую понимаю, - запутался Веня.
– Как вы непонятно говорите... Вы женщину целовали когда-нибудь?
– Никогда,
представьте.Шурочка села на кровати. Одеяло спустилось у нее на колени, и Шурочка движением плеча все старалась поддержать сползавшую рубашку.
– Нет, вы правду говорите?
– спросила она, изумляясь.
– А ведь вам лет двадцать пять. Это интересно, право.
– Я правду говорю. Только в этом нет ничего особенного. И очень многие теперь вовсе не спешат отказаться от девственности, уверяю вас.
Шурочка громко засмеялась.
– Почему вы смеетесь?
– нахмурился Веня, несколько обиженный ее смехом.
– Нет, не обижайтесь, пожалуйста. Вы очень хороший, право, - улыбалась Шурочка.
– Только зачем вам девственность эта? Зачем она вам?
– Как зачем?
– удивился Веня. Я хочу совсем свободным быть... А если я с женщиною соединюсь, я буду рабом.
– Рабом?
– Рабом моих страстей, моей низменной природы... Я вот два бокала шампанского выпил. И этого не надо было делать. Когда меня женщины касались, у меня желание являлось. А вовсе не надо, чтобы желание являлось.
– А сейчас у вас нет желания меня целовать?
– Вы мне очень нравитесь, но, слава Богу, у меня такого желания нет.
– Ах, какой милый! А у меня есть.
– Вы смеетесь надо мною и больше ничего.
– Да, смеюсь. Знаете что? Если у вас нет желания, так вы ложитесь спать - вот и все. Кровать вон какая широкая.
– А раздеться можно?
– Можно.
– Хорошо. Я лягу. Только вы не целуйте меня, пожалуйста.
Шурочка натянула одеяло на голову, задыхаясь от смеха.
Веня разделся и скромно лег, стараясь не коснуться Шурочки.
– Спокойной ночи, - сказала Шурочка и задула свечку.
III
Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.
– Вы проснулись, - улыбнулся Веня.
– Отвернитесь. Я встану сейчас, Шурочка.
– Вы только поскорее, пожалуйста, а то кофе остынет.
Через несколько минут Веня уже пил кофе и сбоку посматривал на Шурочку.
– Вы бы не согласились позировать мне? А?
– сказал Веня, запинаясь. Мне вас написать хочется...
– Непременно. Я даже решила так.
И вот Веня стал писать Шурочку. Он воспользовался этюдами берега и воды, которые делал в Сен-Клу, и писал теперь купальщицу. Шурочка раздетая сидела перед ним часа два в день, а он, хмурясь и покусывая губы, писал ее с азартом и, по-видимому, очень был доволен своей работой.
После работы они покупали в лавочке вареные артишоки, фасоль и масло и завтракали дома, а обедать ходили к Шартье, где старались истратить не более трех-четырех франков. Они бродили по Парижу, и Веня показывал Шурочке все, что ему нравилось, что он успел полюбить - musee de Cluny7, где они разгуливали по термам или сидели в садике, как два друга; маленькие средневековые церковки вроде St.-Severin8 или часовенку St.-Julien le Pauvre9, где служат мессы по греческому обряду... Они слушали орган св. Сульпиция, кормили хлебом "мартина" в Jardin des Plantes10... По вечерам они сидели в кафе и барах, а к двенадцати возвращались домой и спали на одной постели все так же целомудренно, как и в первую ночь. Они привыкли друг к другу, и скоро Веня не мог уже себе представить, как бы он стал жить один, без этой маленькой блондинки с золотыми ресницами. Она в первый же день их знакомства осмотрела все его картины и этюды и тотчас же поверила в его талант. Веня чувствовал ее искренность. И все в ней было ему приятно: приятны ее мягкие движения, ее маленькие теплые руки, ее певучий голос, который он любил слушать и поэтому часто просил ее читать ему вслух Верлена... И она читала охотно, ничуть не смущаясь своим не очень хорошим выговором.