Шустрый
Шрифт:
– О чем же? – спросил Император, насторожившись.
– О том, что вы, ваше величество, интересуетесь решительно всем, что происходит в мире, в том числе и литературой.
– Да, – настороженно сказал Император. – Есть у меня такая слабость.
– И вот, изволите ли видеть, литераторы вашей страны написали много интересного за последнее время … много. Я бы расспросил критиков, или самих литераторов, но мнение у людей предвзятое, каждый любит что-то свое, а у вас, государь, репутация человека объективного, и безупречный вкус. Я как раз собираюсь в книжную лавку. И если ваше величество соблаговолит
– Вот странная просьба! – сказал Император. – Но я конечно же ее исполню. Но как же вы будете читать – вы ведь?…
– Я знаком с языком ваших подданных, государь.
– Вот как!
– Да, государь. Я здесь родился. Но это тайна, никто об этом не знает, кроме нас с вами. Прошу вас, государь, меня не выдавать – это может повредить моему делу.
– Разумеется, Барон, ваши тайны вашими же и останутся. Еще раз вас благодарю…
– Государь…
– А, да … авторы, книги…
Император придвинул к себе чернильницу, взял из стопки чистый лист, немного подумал, и написал четыре фамилии.
– Вот эту вещь особенно вам рекомендую, – сказал он, подчеркивая имя автора и заключая название опуса в кавычки. – Вы любите стихи?
– Не очень, ваше величество.
– Я тоже не очень. Но эта вещь особенная.
31. Мадам
Когда в театрах не было особо интригующей премьеры, Барыня любила проводить вечера в небольшой уютной комнате на третьем этаже.
Некогда энергическая и предприимчивая, нынче она все более отходила от дел. Дела велись двумя феминами, некогда состоявшими у нее в крепостных, и велись неплохо. Дом приносил стабильный доход, пусть и не очень большой.
Те, кто никогда не содержал публичный дом, думают, что промысел сей прибылен невероятно, но это не так. Всякий месяц расходы приближаются к доходам, и нужно только успевать поворачиваться – улаживать конфликты, чинить крышу, чистить комнаты, разоряться на новые платья для девушек и женщин, держать вышибал, давать взятки полиции, министерству, и врачам. Не говоря уж о том, что в публичных домах иногда рождаются дети, коих отдавать в приют для сирот зазорно, да и некоторые матери настаивают, чтобы дети были при них – потому что ребенку необходима материнская, а не казёная, ласка. При этом некоторые из детей, живших в доме, являлись, как ни крути, внуками и внучками Барыни. Из некоторых даже толк какой-то получался. К примеру, отпрыск Сынка и Мышки, девятнадцатилетний, работал нынче приказчиком в лавке неподалеку, и еда поступала в дом со скидкой. А, скажем, семнадцатилетняя дочь Сынка и Ивушки устроилась актрисой в театр, завела обширное знакомство, и многим в этом кругу рекомендовала именно Барынин, а не другой, публичный дом – а это гораздо эффективнее, чем объявления в газеты давать.
Один молодой купеческий сын, поддавшись веяниям, кои вменяли людям просвещенным сочувствовать участи падших женщин, после нескольких ночей, проведенных за плату с Мышкой, женщиной просвещенной (наречие и письмо, начатки которых некогда преподал ей Художник, она помнила, и за годы жизни в столице улучшила с помощью частных уроков у оставшегося бывшего врага, ныне служащего гувернером в богатом доме, и купчонок млел, слушая басурманскую речь в ее исполнении) женился
на ней, и увез ее в другой город.Популярный драматург, посетив дом и проведя несколько очаровательных часов в постели с Акой-Бякой (с большой скидкой: Барыня благосклонно относилась ко всему, что связано с театром), предложил ей роль в новой своей пиэсе. Неожиданно для всех, Ака-Бяка укрепилась на подмостках и действительно стала вскоре актрисою довольно известной в столичных театрах. На бенефисах ее всегда присутствовало много состоятельной молодежи. Взрослый сын ее обращался к ней всякий раз, когда ему нужны были деньги, и она никогда ему не отказывала.
Зашел без стука Сынок – гладко причесаный, чисто и современно одетый, и все равно весь какой-то потасканный, что ли, пороками отягощенный.
– Мутер, – с порога сказал он, – что происходит? Я не понимаю! Объясни!
– А что такое? – спросила Барыня, отвлекаясь от пасьянса. – Что это ты такой взбудораженный?
– Да помилуй, мутер! Подхожу к Ивушке и велю ей выдать мне пять тысяч, а она нос воротит и говорит, что сейчас свободных денег в доме нет! Что за наглость! Я что же, проситель какой-то с улицы, что ли?
– Если Ивушка так сказала, значит так оно и есть, сын мой.
– Да как же, мутер! Вчера клиентов были целые батальоны! С таким количеством контингента можно Индию завоевать!
– Расходы тоже немалые.
– Ах, оставь, пожалуйста, мутер! Знаю я все наши расходы.
– Успокойся. И скажи: зачем тебе столько денег разом? Пять тысяч, говоришь?
– Лучше семь.
– Для каких целей? Чего тебе не хватает, чадушко? Все у тебя есть: квартира хорошая в центре, гардероб, прислуга, ложа в опере.
– Нужно, раз говорю.
– Любопытная я стала. Возраст, что ли, такой, не знаю – а прямо раздирает меня любопытство! Для чего тебе такие деньги?
– Жениться я хочу, мутер. Очень выгодно хочу жениться.
– Ну да?
– Именно.
– А деньги – на пускание пыли в глаза невесте? Или отцу невесты?
– Положим, что и так. Что ж тут плохого? Не я, так другой будет перед ней деньгами сорить, а поскольку сын твой все-таки я, а не кто-то другой, то и тебе лучше, если я сорить буду. Куш невероятный, мутер, фантастический.
– Да не сезон сейчас. Где это ты раздобыл невесту, да еще такую богатую?
– На балу.
– Я понимаю, что не под прилавком на рынке. На каком балу? Да правда ли, что она богата? Как-то не верится.
– Зачем же, мутер. Вы уж верьте мне. Кому вам и верить, как не мне.
– Ох сомнительно что-то. Послушай, Сынок, уж ты смирись с участью: из хорошей семьи за тебя не отдадут! А нищих аристократов кормить мы не станем, это совершенно лишнее.
– А вот представь себе, мутер, что нашел я компромисс!
– Поди! Давно искал? Тщательно?
– Давно и тщательно. И нашел. Чудо, а не девушка! И сказочно богата!
– Лет ей сколько?
– Не знаю точно. Лет девятнадцать или двадцать.
– Дурак.
– Отчего же, мутер, отчего же?
– Купчиха какая-то, небось? Говори. Купчиха?
– Как сказать.
– Не понимаю. Ты не знаешь, купчиха ли она?
– Понимаешь, мутер, когда у отца такое состояние, так уж грани сословные зыбкие становятся.
– Какое состояние?
– Ух.