Шустрый

– И вот порешила я, что сейчас самое время вам с басурманом обвенчаться. Не жить же во грехе дальше, у меня ведь тут не вертеп. Пусть его крестят в настоящую веру, а после совет вам да любовь. Ты видишь – я не злая, не деспотичная, я очень даже в душе терпима ко всем вам, дуракам и дурам. Да и детей твоих жалко. Что басурман твой, скоро ли научится по-нашему говорить? Ты его учи!

– Немного научился.

– Немного, да.

– Он работает все время, Барыня.

– Столяр он хороший, это я знаю. Вон, видишь, какие шкафчики настенные мне соорудил? Почти как в столице. И крыльцо мне как починил – а перила какие придумал, а? Но нельзя во грехе, нельзя. Зови его сюда, зови, я с ним говорить буду.

– А он…

– Рот закрой и марш за басурманом!

Полянка вышла. Барыня налила себе в чашку свежего кофе: любила делать это сама, по старой привычке, не обращаясь к прислуге. Надев очки, стала она читать начатую вчера статью в газете. Газеты ей доставляли в неделю раз, специальной почтой – она любила их с юности, удовольствие получала от чтения, хотя в большинстве случаев почти сразу забывала, о чем было написано. К ее сожалению, в те дни в газетах о театре писали мало, а Барыня особенно любила читать именно о театре.

Автор статьи рассказывал о славных боях, даваемых отважной справедливой пронумерованной коалицией разгромленному в прах деспоту.

Ему, деспоту, постоянно давали бои, а он, разгромленный, все отбивался, и даже иногда, полагала Барыня, переходил в наступление – поскольку если бы он все время отступал, то бои отодвигались бы вместе с ним к западу, но время от времени бывало так, что в газете ничего не сообщали о боях, или пересказывали сведения о более ранних, а потом вдруг новый бой – восточнее, чем предыдущий. В общем, не желал повергаться деспот. Ну, хоть вот из страны его выперли, да сын жив остался – и то хорошо, думала Барыня, уверенная, что не чувствует особой грусти по поводу потери мужа и отсутствия вестей от любовника только в силу твердого своего характера.

Шустрый вошел, чуть прихрамывая, в гостиную, остановился и молча стал смотреть на левое ухо барыни. Она подняла голову. Он сказал:

– Добрый день, сударыня.

Она сердито что-то ответила на местном наречии. Шустрый сделал вид, что понимает, и коротко поклонился. Одет он был как местные – в длинную рубаху, повязанную на талии веревкой, коротковатые портки. Ноги босые по случаю теплой погоды – вперся без сапог в гостиную, негодяй. Сюртук надеть тоже поленился. Волосы отросли, и усы с бородой тоже. Рыжеватый блондин, крепкий, среднего роста.

Барыня еще немного поговорила сердито, а потом перешла на более резонный тон – будто к равному обращалась. Знакомо: когда вышестоящие обращаются к тебе, как к равному, это значит, что тебя хотят использовать в каких-то своих целях. Не обязательно корыстных, но без учета твоих собственных нужд. Шустрый нахмурился, потом чуть улыбнулся, и сказал вежливо:

– Не понимаю я, что вы мне говорите, сударыня.

Она опять рассердилась и даже чуть повысила голос.

Домой Шустрый вернулся в плохом настроении. Бывший гранеро, расширенный, с двумя пристройками, с дощатым полом и чердаком – выглядел неплохо по местным стандартам, и это несмотря на то, что перестраивал его Шустрый почти без посторонней помощи. Пацан иногда помогал. Староста выделил ему было каких-то неумех, которые часто отлынивали и старались все делать медленно и плохо, а часть инвентаря унести с собою с целью его продажи впоследствии. Соседям дом Шустрого нравился, некоторые даже восхищались – эффектно получилось, и добротно, кто бы мог подумать, что из какого-то гранеро сраного – и так далее. Дом вольного ремесленника.

Войдя в завидный свой дом, Шустрый перво-наперво спросил Полянку:

– Как Малышка?

Полянка ответила:

– Хорошо, сытая, спит.

Она научилась за время сожительства с Шустрым изъясняться на его наречии – нескладно, сбивчиво, путаясь в словах, но он ее понимал.

– А Пацан где?

– Ушел на море.

– Какое море?

– На реку.

– Ясно. Чего от меня хочет Барыня?

Полянка отвела глаза, а потом и вовсе повернулась к нему боком, глядя в одну точку. У нее были плохие манеры, как и у всех здесь, впрочем, кроме Барыни.

– Полянка, отвечай, чего хочет Барыня.

Полянка молчала. Редко, но с нею такое бывало – молчит и молчит. А дело-то небось важное! Потеряв терпение, Шустрый подошел к ней, схватил за волосы, и хлопнул по щеке. Полянка зажмурилась, подвыла, заревела, и сказала:

– Барыня хочет, чтобы ты женился.

– На ком? На ней?

Полянка не поняла и продолжала реветь.

– Женился – на ком? Чтобы я женился … а! на тебе, что ли? Женился на тебе?

Она все плакала, и это раздражало. Хотелось определенности. Он еще раз хлопнул ее по щеке, и тогда она наконец сказала:

– Да.

Он отпустил ее, потом погладил по голове, потом еще погладил.

– Ну так я, пожалуй, женюсь.

Полянка еще два раза всхлипнула, затихла, и посмотрела на него.

– Женюсь?

– Я женюсь. На тебе. Раз уж Барыня так этого хочет, – добавил он, но Полянка не уловила иронии и посмотрела на него странно. – Женюсь. А то действительно, живем с мы тобой во грехе, что же тут хорошего.

– Ты … – сказала Полянка и остановилась, ища нужное слово. И не нашла.

– Я. Что я?

– Тебе нужно идти в церковь.

– Сейчас еще не время, до вечерней службы далеко.

– Нет, не идти в церковь, а…

Шустрый понял. В детстве его двоюродный дядя женился на женщине из соседней страны. В соседних странах по-другому крестят. Нужно креститься заново. Иначе нельзя жениться. Почему-то все считают, что это правильно, и что так угодно Господу. Будто, знаете ли, амичи, у Господа дел других нет, как только следить внимательно – не собрался ли кто жениться на бабе из другой страны? И ежели собрался, то крестился ли он снова, или же вовсе нет? И если нет, то непременно сразу лично идет понижать расценки и повышать тарифы.

Шустрый посмотрел на Полянку. Ей-то как раз все равно, кто какой веры. Следовательно, пожелание исходит от вышестоящих – от самой Барыни.

В дом вбежал Пацан, увидел Шустрого, обрадовался, и сказал:

– Я вот такого сома только что видел! – и показал руками, какого. – Блядский бордель, землерои на берегу кричали, спорили, что такого большого никогда раньше не было. Маман сегодня с утра злая была, и по дому бегала, будто у нее пушка в жопе. Что сегодня на ужин? Вот ебаное говно, я коленку как рассадил!

И показал коленку.

– На ужин сегодня получение тобой пятнадцати плетей за хамство, – механически отозвался Шустрый, думая о своем. – Не смей обижать мать…

– Я не обижаю, я из любви чистой, – заверил его Пацан.

И обратился к матери на наречии местных. Та, оживившаяся и переполненная надеждой, ответила что-то скандальным голосом. Пацан слегка обиделся, и тоже что-то ей сказал скандальным голосом. Шустрый пытался вникнуть в суть перебранки. Замелькали знакомые слова вперемешку с незнакомыми.