Шут

– Бандиты...
– маленький вартау опустил глаза.
– Вломились в дом ночью. Думали, у нас денег полные сундуки... отец служил переписчиком, много заказов получал. Он хотел защитить нас, защитить маму... бандиты ее... ну...того... подол уже задирать начали... Но он не был воином...
– голос Хирги внезапно охрип.
– А что дальше сталось, я не знаю... Не помню. Мне тогда пятый год только шел... Потом у соседки долго жил. Она добрая женщина. Ее сын возит мед во дворец, он в деревне живет. Вот и меня пристроил...

Элея ласково провела ладонью по спутанным черным волосам мальчика. Шут с грустью отметил, как много нерастраченной материнской нежности было в этом жесте.

– Отчего же ты решил покинуть Чертог?
– спросила она.
– Разве тебе плохо жилось?

– Нет, Ваше Величество... не плохо. Вовсе, нет...
– пытаясь подобрать слова, Хирга машинально принялся кусать и без того обломанные грязные ногти. Но почти тут же вспомнил, рядом с кем находится, и от стыда растерял последнюю способность складно говорить. Сунув руки глубоко в карманы куртки и не отрывая взгляда от ее застиранного подола, он пробормотал: - Чужие там все... и все чужое... того... ну... никто там меня не хватится...

Элея покачала головой. Шут знал, что она скажет.

– Ты смелый, Хирга, но... как можно менять свою жизнь столь безрассудно? Все вы, мальчишки, такие глупые, сколько бы лет вам ни было, - и усмехнулась, будто вспомнила что-то.
– Если богам будет угодно уберечь нас, я позабочусь о том, чтобы ты больше не захотел убегать.

Ливень постепенно утих, превратившись в мелкую морось. Хирга совсем задремал и во сне прислонился к ноге Шута, точно бездомный щенок, которого пустили в дом погреться.

– Совсем еще дитя...
– вздохнула королева.
– Уснул...

– И нам пора, - Шут тронул паренька за плечо.
– Ступай спать, Хирга. Завтра нам рано вставать, - мальчик сонно заморгал, зевнул и тотчас забрался на сундук, где свернулся калачиком под кусачим, но теплым одеялом. Королева взяла одну из свечей и закрылась в своей комнате. Шут остался один. Он проверил замок на двери, потушил остальные свечи и несколько минут просто стоял, глядя в окно. Порт был скрыт за пеленой мелких капель, сыпавших с неба.

'А ведь окна тоже лучше запереть...'

– Ваше Величество, - он тихо стукнул в ее дверь.
– Вы еще не спите? Позвольте я закрою ставни.

Ее голос приглушенно раздался откуда-то из глубины соседней комнаты:

– Не переживай, Патрик, я не беспомощная девочка. Давно все закрыла сама. Спи спокойно. Доброй ночи.

Шут вздохнул:

– И вам доброй ночи, Ваше Величество.

Лечь в чистую постель было таким удовольствием... Шут сладко потянулся, выгнув спину точно кошка, и разом распустил узелки напряжения во всем теле. Как мало, оказывается, нужно для счастья - всего-то ровная кровать и мягкая подушка. Матрас был почти плоский, но Шут всегда любил такие... На твердом ему спалось лучше, и поутру он чувствовал себя значительно бодрее, чем после сна в пуховых облаках перины. Твердая постель напоминала ему о ночах, проведенных с бродячими артистами... Вот и на сей раз, едва он закрыл глаза, как усталому телу почудилось мерное покачивание их фургона, влекомого четверкой лошадей. Скрип деревянных осей... Тихое дыхание Вейки на нижней лежанке. Маленький Шут всегда спал наверху, Виртуоз считал, что там ему самое место. Верхняя полка была уже, и трясло ее сильнее, но Шуту она нравилась... Ему вообще все нравилось - до тех пор, пока Виртуоз не начинал сердиться.

Шут засыпал, покачиваясь в такт лошадиным шагам, и, погружаясь в мир грез, мечтал о том, что завтра не уронит ни одного мяча, и Виртуоз похвалит его и позволит сидеть с ним рядом на козлах фургона, слушать удивительные песни про дальние страны. А Вейка прижмется к отцу с другой стороны и станет тихонько подпевать... И еще Шут мечтал о невозможном... о том, что однажды его найдет мама... Обнимет крепко-крепко и никогда, никогда больше не оставит одного...

20

Шутом назвала его Дала. Точнее он сам решил, что его так будут звать, но первой поняла это именно она.

В то время жене Виртуоза было не больше двадцати с лишком, а про Шута святой брат Бареон сказал, что тому уже, наверняка, минуло шесть годов. Монах привел его прямо к лагерю бродячих артистов и спросил хозяина труппы, который упражнялся, кидая в воздух пяток шаров, не надобно ли добрым господам хорошего ученика. За умеренную плату, разумеется.

Виртуоз - темноволосый, высокий и смуглый, с грубым шрамом на выразительном лице - мельком взглянул на предлагаемый 'товар' и пожал плечами. Равнодушного презрения во взгляде этого странного чужого человека было гораздо больше, нежели интереса. Виртуоз мало кого так не любил, как священников и всего что с ними связанно.

– На кой мне нужен этот заморыш?
– спросил он, продолжая лениво перебрасывать деревянные шары, сбавив их количество до трех. Шут смотрел на него завороженно, ловил взглядом каждое движение. Слова жонглера прозвучали как удар погребального колокола. Он ведь, хоть и маленький, прекрасно понимал, что в этот момент решается его судьба. И тогда Шут страстно, всем сердцем, устремился навстречу этому мужчине, от которого так диковинно пахло потом, лошадьми, табаком и еще множеством непонятных вещей.

'Ну, пожалуйста!
– беззвучно, одними глазами, умолял он.
– Пожалуйста, забери меня!' Виртуоз же, казалось, не замечал ничего, кроме своих шаров. Брат Бареон, осторожно подтолкнул Шута в спину, чтобы хозяину труппы было сподручней разглядеть предмет сделки.

– А вы не смотрите, господин артист, что он не вышел ростом, - елейно произнес святой брат.
– Мальчик крепкий, для своих лет очень силен, а уж ловок - точно ящерица. Он обучен грамоте и счету, к тому же у него очень красивый голос. Он пел в храмовой капелле. А эти волосы... Поглядите только!
– Бареон снял с Шута серую монашескую шапку, позволив легким светлым локонам свободно рассыпаться по плечам. Виртуоз тихонько присвистнул.
– Да одно только это диво соберет вам целую площадь зрителей! Ну гляньте, они же почти светятся! И на мордашку вполне хорош. А главное - как улыбается!

И Шут улыбнулся... Он вложил в это все свои чувства, всю жажду иной, удивительной жизни, весь огонь души...

Позже Виртуоз сердито жаловался жене, что жадный монах взял с него целых четыре серебряных за 'этого задохлика'. А Дала, заплетавшая косички маленькой Вейке, резонно заметила, что видимо 'задохлик' того стоил, раз деньги уплачены. Она спустила девочку с колен и протянула руки к Шуту.

– Подойди сюда, - женщина осторожно убрала с его лица растрепавшиеся на ветру льняные пряди. У самой Далы волосы были длинные и такие же темные, как у ее мужа, они мягко спадали на плечи, покрытые узорчатым платком. И теплые ладони... такие нежные... Боги, ему показалось, что он в жизни не испытывал большего блаженства от простого прикосновения!

Легонько взяв его за плечи, она поворачивала Шута из стороны в сторону, рассматривая:

– Ишь ты, какие у нас ресницы! Подрастешь - все девки твои будут. И фигурка складная, в самый раз для акробата. Ну, а как же тебя зовут? А?

Имя, которое дали ему в монастыре, было ужасно длинным и совершенно бессмысленным. Шут едва вспомнил его целиком. В ответ Дала звонко рассмеялась:

– Ну и ну! Так назвать ребенка! Но почему же монахи отдали тебя? А? Сознавайся, что натворил.