Шут

Так и тянулись эти холодные, беспросветные дни.

Почти позабывший себя настоящего за личиной служанки, которой снятся сны о короле, Шут даже не заметил, как, наконец, пришла весна. Понял это только, когда руки перестали мерзнуть, а в убогой коморке, где Мила обитала со своими соседками, с окон сняли тяжелую деревянную заслонку. Свежий ветер, напоенный ароматами цветущих деревьев, наполнил комнату, заставив ее обитательниц вспомнить, что за стенами существует другой мир.

А вот король оставался королем... по крайней мере внешне. И пока Шут возился с тряпками и метлами, Руальд правил страной... Только делал он это теперь все больше при помощи Торьи... И вообще вел себя так, будто был безразличен ко всему. В том числе и к тому, найдут ли убийцу Тодрика. Его Величество вообще мало чем интересовался, кроме своей маленькой черноглазой жены и ее едва заметно округлившегося живота. Шут знал это, ощущал, как ощущают старую хворь. Боль, непохожая на физическую, стала его постоянной спутницей. Боль за короля, теряющего волю к жизни, теряющего связь с миром...

Но как привыкают к долгому недугу, так и Шут свыкся с этим тягостным чувством. Он ни на миг не забывал, что лекарство от этой болезни есть. Что оно - в его руках. И что сам он - вечный должник короля...

Только один раз Шуту довелось увидеть Руальда прежним.

Это случилось в один из долгих вечеров, когда зима уже медленно отползала, но и весна по-настоящему не наступила. К королю в очередной раз пожаловал господин министр безопасности.

Так вышло, что в кабинете короля задремала утомленная дневной прогулкой Нар, и, не желая тревожить свое сокровище, Руальд принимал министра в гостиной. Он сидел за столом, и мрачно перебирая какие-то документы, слушал очередной доклад Торьи. Собственно это был даже не доклад, а готовый указ, который королю нужно было только подписать. Шут же затаился в коридоре для слуг, том самом, который когда-то давно позволил ему увидеть непредназначенное для чужих глаз. Так же, как и тогда, он стоял за тяжелой портьерой, скрывающей дверь для горничных, и был незримым участником беседы.

– Ваше Величество...
– терпеливо, будто ребенку, втолковывал Торья, - я полагаю, это постановление позволит значительно повысить годовой доход... Казна пуста после вашего... гм... путешествия на Острова...
– Торья хотел добавить еще что-то, но осекся. Шут увидел, как напряглись скулы Руальда, как сверкнули гневом его глаза.

– Довольно!
– монарший кулак врезался в столешницу так, что бумаги разлетелись во все стороны.
– Довольно делать из меня дурака! Вы что же и в самом деле полагаете, будто я вам кусок мебели, который можно двигать как захочется?!
– Торья оторопело смотрел на короля, не смея вымолвить и слова. Шут бы потрясен - ему казалось, с министром просто невозможно так разговаривать.
– Я устал от ваших интриг! Мой брат мертв, а я чувствую себя так, точно меня по-прежнему пытаются столкнуть с трона! Вы думаете, я ничего не вижу? Не вижу, как вы пытаетесь сделать мою корону бутафорской? Хватит! Я не фигура для игры!
– еще один взмах руки, и стоявшая рядом доска для 'престолов' с грохотом упала на пол, упомянутые фигуры раскатились по углам, точно испуганные мыши.

'О, боги!
– в ужасе думал Шут.
– Что же он творит? Разве можно о таких вещах говорить вслух?'

Но конец этой сцены ему не удалось узнать - в коридоре раздались шаги кого-то из слуг, и Шут огорченно покинул свое наблюдательное место.

А в один из дней, стоя все за той же портьерой, он одним из первых узнал о намерении короля покинуть Золотую вместе с молодой женой, едва лишь придет лето. Чтобы в загородной резиденции, вдали от шума и суеты дожидаться появления на свет драгоценного наследника.

Белокаменный Лебединый Дворец находился в дне пути от города. Это было любимое место уединения монархов Закатного Края. В особенности - их жен. Усадьбу окружали восхитительные сады, где летом не смолкая пели птицы и звенели ручьи, а в пруду действительно плавали царственные лебеди. Лучшее место для королевы, носящей под сердцем будущего наследника... Несколько раз Шут бывал там, но после появления Элеи Руальд больше не брал с собой любимца, отправляясь с женой в загородную резиденцию.

Платья и тряпки так обрыдли Шуту, что услышав об отъезде королевской четы, он едва сдержался, чтобы не закричать от радости. В тот же миг бросил отмывать закопченную стенку камина и, послав все к демонам, помчался к северной башне. Там, в заброшенной спальне, под грудой сломанных кресел лежал его мешок с добром. Там дожидалась Шута нормальная мужская одежда и деньги, на которые без труда можно купить коня, чтобы вырваться, наконец, из этой паутины бесконечных серых будней.

Шут понимал, принятое королем решение еще может быть изменено, но уже не в силах был оставаться служанкой. Он слишком устал от такой жизни и чувствовал, что вот-вот сорвется, совершит какой-нибудь досадный промах, открыв свою истинную сущность. Или же наоборот - забудет окончательно, кто он есть, навсегда превратившись в глупую серую Милу.

'Светлые боги!
– думал он, стягивая платье, отбрасывая в сторону ненавистный чепец.
– Неужели это испытание близится к концу? Неужели я снова стану собой?'

Шут рывками размотал бандаж и удивился, какой худой и бледной была его грудь. Все эти месяцы он не имел никакой возможности заниматься своим телом и теперь с отвращением смотрел на потрескавшиеся от воды ладони, на обмякшие мышцы плеч... Конечно, он и прежде обращал внимание на сии безрадостные изменения, но делал это скорее машинально. Теперь Шут будто заново обретал себя. И понимал - немало придется приложить стараний, чтобы вернуть прежние силу и гибкость. Впрочем, это его не страшило, а скорей даже радовало - Шут уже забыл, что значит, обливаясь потом, упражняться. До боли, до стона в мышцах. И сильней всего ему хотелось теперь именно этого - простой радости тела, отпущенного на волю.

Платье горничной Шут связал в узел вместе с остальными вещами, принадлежавшими Миле. Взамен надел простой, но удобный охотничий костюм из темно-зеленого сукна и легкий весенний плащ. Все это он успел прикупить загодя, отлучаясь в город. Голову Шут обвязал широким черным платком, а лицо натер вишневым вином. И сразу стал похож на южанина. На самом деле от постоянно носимого чепца волосы его давно потускнели, свалялись серыми сальными прядями и уже не привлекли бы никакого внимания... Шут был уверен, что и без маскарада его не узнают, но проверять не особенно хотел.

Узел со старой одеждой он бросил в большой костер за городом, где крестьяне жгли прошлогодний мусор, и покинул Золотую в тот же день на вороном жеребце, которого сторговал на рынке.

Жеребец был не самых чистых кровей, но резвый и с покладистым норовом. Имени у бывшего хозяина он не получил, поэтому Шут назвал его по своему усмотрению - Шелком. Никогда раньше он не имел своего коня - Руальд не додумался сделать Шуту такой подарок, а тот и не просил. Он мог бы и сам купить любого хорошего скакуна, ибо денег имел в достатке, но почему-то никак не решался. Шут не мог относиться к с в о е м у коню просто как к средству передвижения. Это мог бы быть только друг. И никак иначе. Но дружба в первую очередь подразумевала ответственность, которой Шут всегда страшился. До недавнего времени, пока все не изменилось так, что он перестал узнавать самого себя...

Продавец не обманул: Шелк действительно стоил уплаченного золота - оказавшись за воротами города, он легко и с наслаждением мчал Шута вперед. Прочь от горестей минувшей зимы, от усталости, от всех правил и бесконечных обязанностей.

Лишенный преграды высоких городских стен, мир распахнулся навстречу безграничным синим небом и цветущим полем. И не в силах больше сдерживать пьянящий восторг, Шут закричал от радости. Высоко поднявшись в стременах, он раскинул руки, позволяя чудесной легкости наполнить тело и омыть душу божественным ощущением свободы...